Эдвард Сент-Обин - Данбар Страница 8

Флоренс было шестнадцать, когда умерла ее мать. Потом долгое время она ощущала, как ее существование ужималось вокруг пустоты, оставшейся после матери. В то же самое время значение смерти матери бесконтрольно расширялось, пока не вобрало в себя объяснения смены настроений преподавателей, вкуса пищи, цвета травы на газоне. Очень медленно, после года эмоционального паралича, позабытые воспоминания о матери начали возвращаться к ней в снах и в разговорах с людьми, которые помнили любимые словечки Кэтрин, ее интонации, ее жесты. Мать вновь ожила в душе дочери. С Генри такого никогда не было. Его жена превратилась в застывшего идола, и Флоренс досталась забота увековечить ее душевные качества, которые он обожал. Это было то, к чему так привык Генри Данбар: слияние и поглощение, передача полномочий и ребрендинг. Произошло слияние живой Флоренс с призраком Кэтрин, которая в результате ребрендинга превратилась в компаньона, лучшего друга, добросердечную женщину и правопреемницу, чего так жаждала душа Данбара. И предпочтя мужа отцу, а своих детей – ближайшим кровным родственникам, она знала, как это выглядело в его глазах: как бессердечное разрушение последнего рубежа его обороны перед горьким осознанием того, что Кэтрин безвозвратно ушла. И зная темперамент отца, Флоренс даже не удивилась, что он решил обратить свое горе в ярость. Чего она не могла предвидеть, так это того, что он так долго будет противиться их примирению и что один из них скорее умрет, прежде чем они смогут достигнуть этого примирения. И даже когда отец метал громы и молнии и обзывал ее словами, которые она бы ему не простила никогда, если бы не считала эти вспышки гнева чем-то вроде приступов словесной эпилепсии, он отдавал себе отчет, что не может низвергнуть Флоренс в пропасть нищеты, коей она заслуживала. Хотя она и была, по меркам Данбара, нищенкой, денег у нее было довольно, чтобы не просить у него финансовой помощи. Она владела квартирой в Нью-Йорке, в которой сейчас находилась, она унаследовала деньги матери (которые, как он, проклиная свою бездумную щедрость, не уставал ей напоминать, она ему задолжала, как задолжала вообще все), и к тому же она была бенефициаром смежного трастового фонда, который он создал для своих детей и которым, как заверил его Уилсон, он не мог распоряжаться, как не мог исключить из него Флоренс. Она беспрекословно и не требуя возмещения вернула отцу свой пакет акций, унизив его своим бескорыстием.

Флоренс раздвинула двери и снова вышла на террасу, отчасти поражаясь своей предсказуемости и отчасти гадая, в чем смысл предсказуемости ее поступков – уж не в том ли, чтобы доказать свою правоту? Она не спала почти всю ночь, дожидаясь, пока медлительная стрелка доползет до часа, когда можно будет позвонить Уилсону. Ему удалось защищать ее весь последний год, оставаясь при этом самым преданным союзником отца, но после увольнения Уилсон уехал вместе с женой и детьми в имение близ Тофино на острове Ванкувер, а там сейчас еще было слишком рано, и она могла разбудить весь дом своим телефонным звонком. И когда она подсчитывала, сколько ей еще придется ждать, телефон зазвонил, и на дисплее высветилось «Уилсон».

– Уилсон! А я как раз думала, не слишком рано для звонка вам!

– Я сам уже часа два как порываюсь тебе позвонить. Когда я узнал вчера вечером, что никто не знает о местонахождении Генри, всю ночь заснуть не мог.

– Вы можете предположить, где он?

– Я озаботил команду волонтеров, они сейчас обзванивают частные лечебницы и клиники в Европе и Северной Америке и спрашивают, нет ли у них пациента такого-то… Они называют не только его имя, но и псевдонимы, которые он обычно использовал, когда ложился на обследования инкогнито. Пока что – никаких результатов.

– Я могу чем-то помочь?

– У нас остается всего четыре дня до решающего заседания совета директоров. Я позвонил кое-кому – и такое впечатление, что твои сестры заручились большинством голосов. Многие члены совета – здравомыслящие люди, которых отбирал твой отец по моей рекомендации, но им показали ключевой документ, который я убеждал его не подписывать, передающий всю полноту власти Эбби и Меган, и теперь у них на руках медицинское заключение доктора Боба, с помощью которого они намерены обосновать его снятие с должности независимого председателя совета. Твои сестры хотят избавиться от него раз и навсегда. Он по-прежнему пользуется огромным влиянием, одного его присутствия достаточно, чтобы совет действовал в угоду его желаниям, хотя формально он не обладает никакой юридической властью.

– Если он не в состоянии вести дела, должна быть доверенность. И я уверена, он бы выдал такую доверенность вам.

– Выдать-то он выдал, но доверенность действовала, пока я был штатным сотрудником. Но ведь твой отец меня уволил. Догадайся, кто меня заменил…

– Но разве мы не можем оспорить… – начала Флоренс.

– Ничего не выйдет, – перебил ее Уилсон. – Даже если мы вернем мне мои полномочия в рамках этой доверенности, твои сестры снова уволят меня через минуту после того, как совет директоров утвердит их положение в компании.

– Боже мой, такое впечатление, что они и осуществили этот переворот.

– Это просто невероятно! Никто не понимал суть власти лучше твоего отца. В течение сорока лет он сумел открыть свои представительства на всех континентах, и по крайней мере в последние двадцать ему было по силам выпятить, или придумать, или замять любую новость, заполучить любого мирового лидера, кого ему хотелось, повлиять на исход выборов и уничтожать своих врагов. И вот в один прекрасный день он проснулся, и ему, видите ли, захотелось поиграть в бирюльки вместо того, чтобы заниматься реальными вещами. Я был поражен: раньше его никогда не впечатляла подобная ерунда, но что бы ни лишило его чутья и зоркости, это не может служить оправданием его похищения и унижения и…

– И чего еще?

– Сам не знаю. Я не знаю, на что они способны, но я знаю, что никогда не видел твоего отца настолько напуганным, как в тот день в Хемпстеде. У него развилась паническая атака. Его пугало небо, его пугал свет, похоже, с ним случился приступ агорафобии – и это человек, который купил ранчо в Нью-Мексико площадью в миллион акров, потому что обожал смотреть на бескрайнее небо!

– Я себя чувствую так, словно меня среди ночи разбудила пожарная тревога, – произнесла Флоренс, – так, словно вся моя жизнь с Бенджамином была дорогой фантазией, которая увлекла меня, а тем временем мои сестры тайком присвоили себе «Траст» и похитили отца.

– Возможно, тебе пришла пора надеть доспехи Данбара!

– О, уж поверьте, они на мне, и я их не сниму, пока не освобожу его!

– В сложившейся ситуации я усматриваю одно слабое звено и одну очень маленькую возможность. Слабое звено – это Марк. У него сохранились остатки совести, но самое главное – он люто ненавидит Эбигейл. И он, возможно, готов рассказать любимой свояченице много такого, чего он никогда не расскажет бывшему адвокату главы семьи.

– Забудьте! Я ему уже звонила, он слишком ее боится.

– И все же стоило бы посвятить пару часов на беседу с ним – просто послушать, что он тебе расскажет. Возможно, он не станет действовать против Эбби напрямую, но я знаю: он в полном раздрае, и он может намекнуть тебе, как действовать.

– А что за маленькая возможность? – спросила Флоренс.

– Ты помнишь Джима Сейджа, пилота «Глобал-один»?

– Конечно, он же учил меня пилотировать самолет.

– Если они воспользовались лайнером, Джим должен знать, где они приземлились. Он, естественно, скажет тебе, только если ему не запретили это разглашать. Но они могли и не предусмотреть такой поворот. Отправляю тебе электронной почтой номер его мобильного.

– Ладно, позвоню ему после нашего разговора.

– Вечером я буду в Нью-Йорке. Я прилечу с Крисом. Генри всегда был заботливым крестным, и Крис хочет помочь. Через двадцать минут за нами прилетит гидроплан и заберет нас в Ванкувер. Пойду-ка соберу вещи – скоро уже надо быть на причале.

– Спасибо за все, Чарли. Вы же просто могли уйти на покой после того, как с вами обошлись…

– Об этом мне жена прожужжала все уши. Но я не готов остаток жизни сидеть на берегу, наблюдая за прибоем, а в перерывах ездить на экскурсии по объектам наследия ЮНЕСКО. Я буду сражаться, чтобы вернуть твоему отцу кресло руководителя и чтобы обеспечить достойную передачу власти в «Трасте» и защитить права сорока тысяч его сотрудников. И, если уж быть до конца честным, я не хочу, чтобы твои сестры победили.

Поговорив с Уилсоном, Флоренс поняла, что простого хождения взад-вперед по террасе недостаточно. Ей надо выйти в парк и немного побегать, чтобы развеять тревогу и решить для себя, как глубоко ей стоит ввязаться в семейные политические баталии, от которых она решительно отказалась всего лишь год назад. Сейчас у нее, похоже, нет иного способа гарантировать безопасность отца, кроме как вступить в войну с сестрами, надавить на колеблющегося зятя и выработать веские аргументы, чтобы пошатнуть единодушие совета директоров. К тому же она сказала Уилсону правду: она уже надела на себя доспехи, она уже вступила в войну и окончательно смирилась с решением, которое глубоко впечаталось в ее душу, со стороны кажущуюся мягкой и податливой – так родившийся студеной зимой подземный ручеек после весеннего дождя пробивается сквозь склон зеленого холма и, продравшись наружу и набирая силу, способен своротить прочь со своего пути огромные валуны и выкорчевать из земли могучие деревья.