Мо Янь - Перемены Страница 8

Когда поезд прибыл в Гаоми, уже наступило утро, солнце всходило, по небу разливалась заря. Я предъявил билет и вышел – и тут же услышал, как из магазинчика на привокзальной площади, торгующего ютяо и соевым молоком, доносится дунбэйская опера «маоцян»[28], которую я так давно не слышал. Это была известная ария старухи из оперы «Лушань цзи» из традиционного репертуара, медленная, трагическая и тоскливая, вибрирующая, от нее у меня на глаза навернулись слезы. Несколько дней назад, когда я выступал в передаче о традиционной опере «маоцян» на одном из каналов CCTV, посвященном музыкальной драме, то упомянул об этом случае. Я купил тогда ютяо и чашку соевого молока, ел и слушал. По обе стороны от привокзальной площади продавали разную снедь и торговцы громкими криками завлекали покупателей. За два года до этого съестным торговали только государственные столовые, и официантки там работали крайне невежливые. Через два года с ними стали конкурировать частные ресторанчики. Еще через несколько лет частные предприятия начали расти, словно побеги бамбука после дождя, а общенародные, коллективные столовые, снабженческие кооперативы и магазины постепенно закрывались.

Я сел на автобус, который шел в родную деревню, и добрался до дома только в три часа. Когда я увидел наш покосившийся дом и еще более одряхлевших родителей, то ощутил ни с чем на сравнимое отчаяние. Я рассказал отцу и матери о том, что творится у нас в части: карьерного роста никакого, выучиться на шофера надежды нет, максимум еще два года проваландаюсь и вернусь домой. Мать сказала:

– А мы-то думали, из тебя выйдет толк.

Я ответил, что во всем виновата моя злая судьба, раз попал я в такое место, если бы попал в полевую армию, так, может, уже и офицером стал бы, кто знает. Отец заметил:

– Что толку рассуждать. Ты увидел, что дома творится. Возвращайся да честно трудись, не бойся перенапрячься, люди от болезней умирают, а не от усталости. Если будешь работать не жалея сил, то и начальство тебя заметит. Пусть ты не можешь продвинуться по службе и выучиться на водителя, все равно надо найти способ вступить в партию. Отец твой всю жизнь был предан идеалам КПК, мечтал вступить в партию, да так и не вышло, у меня в этой жизни в партию вступить уже не получится, вся надежда на вас. Вступай в партию, демобилизуйся и возвращайся, уже приобретешь себе репутацию.

(4)

Когда я вернулся в часть, командир вызвал меня на ковер и сообщил, что вышестоящая инстанция включила меня в число претендентов для поступления в Инженерно-технический институт Народно-освободительной армии в Чжэнчжоу, руководство изучило вопрос и решило, что надо мне повторить школьную программу и подготовиться к экзаменам. У меня в голове что-то загудело, и мозг на долгое время отключился. Я явственно помню, что в тот день на обед в рамках программы повышения довольствия нам выдали по мясной тефтеле, редкий деликатес в те годы, но я словно бы попробовал воск. Впервые за всю свою жизнь я ел и не чувствовал вкуса еды. Почему? Да потому, что командование решило отправить меня на экзамены только по той причине, что меня приняли за выпускника школы. А на самом деле я проучился всего пять классов, язык, политподготовку я, может, еще и одолею, но в точных науках – математике, физике, химии – ни в зуб ногой. Специальность, на которую я поступал, – техническое обслуживание компьютерных терминалов, для меня реально слишком сложная. Но если бы я раскрыл истинное положение вещей, то поставил бы крест на самом себе. Собравшись с духом, я согласился. В нашей части служил радиоинженер по фамилии Ма, уроженец провинции Хэнань, примерно одних со мной лет. Он неплохо ко мне относился, а потому подбодрил, сказав, что, по его данным, нам дали квоту на поступление, чтобы задобрить нашу удаленную часть, экзамен только для видимости, если не сдашь пустой экзаменационный лист, то поступишь. Я сказал, что не знаю ни арифметических действий, ни операций с дробями. На это Ма ответил:

– Я тебя научу, у тебя такая светлая башка, че, не научишься, что ли? Тем более еще впереди полгода.

И я принял решение бороться до последнего. Я написал письмо домой и попросил прислать мне все школьные учебники старшего брата. Каждый вечер я шел к радиоинженеру Ма на урок. С разрешения командования мне на складе поставили стол и стул и позволили, чтобы в свободное от боевых дежурств время я приходил туда заниматься. Чтобы я смог сосредоточиться на учебе, мои обязанности заместителя помощника командира отделения временно возложили на одного парня, призванного в армию в 1977 году.

Поскольку мой старший брат первым в Гаоми стал студентом, я ощутил ту славу, которую он принес нашей семье, а потому с детства мечтал поступить в университет, а сейчас у меня появилась возможность воплотить мечту. Но нужно за полгода самостоятельно освоить в свободное время всю школьную программу по точным наукам – задача не из легких. У меня совершенно не было времени на упражнения, я просто читал учебники, переваривал и шел дальше. Все это множество формул я запоминал механически, словно бы выпивая залпом. Я карандашом исписал формулами всю стену склада. Я метался между надеждой и отчаянием. Отчаяние становилось все сильнее, а надежда постепенно приобретала все более туманные очертания. Я похудел, у меня был болезненный вид, волосы торчали во все стороны, наш политрук сказал, что я стал похож на арестанта. Как-то раз он вызвал меня на разговор и сообщил:

– Только что звонили сверху, сказали, что ту квоту аннулировали, надеюсь, ты нормально отреагируешь.

С одной стороны, у меня словно гора с плеч свалилась, но с другой – я был страшно разочарован. Политрук объявил эту новость на построении, а заодно сказал, что меня восстанавливают в должности заместителя помощника командира. В тот период был как раз подъем движения за грамотность армии, и политрук велел мне преподавать сослуживцам математику. Только в процессе преподавания я понял, что немало выучил за эти полгода. Позднее начальство приехало к нам с проверкой, посетило мое занятие по тригонометрии и пришло к выводу, что у меня неплохо получается. Именно благодаря этому занятию меня смогли перевести в учебную часть в Баодине и назначить инструктором. Мечты о поступлении в вуз рассыпались, но все сильнее росло желание заниматься литературой. В тот момент можно было прославиться, даже написав один-единственный рассказ. Я подписался на два журнала – «Народная литература» и «Литература НОАК[29]» – и с сентября 1979 года начал изучать литературное творчество. Сначала я написал рассказ «Мама», а потом пьесу в шести актах под названием «Развод». Почту нам доставлял слепой на левый глаз почтальон, маленького росточка и средних лет, фамилия его была Сунь, все его звали Лао Сунь[30], а еще Одноглазый Дракон. Каждый раз, когда я слышал звук его мотоцикла, мое сердце начинало бешено колотиться, поскольку я отправил обе рукописи и ждал добрых вестей. Увы, самая хорошая новость заключалась в том, что редакция «Литературы НОАК» прислала мне отказ, написанный карандашом, в котором мне сообщили, что пьеса «Развод» слишком длинная, и предложили отправить ее еще куда-нибудь. Накануне перевода в Баодин я подсознательно решил освободиться от лишнего груза и начать все сначала, а потому кинул обе рукописи в печь и сжег их. Когда в 1999 году я вернулся навестить былые места, казарму уже превратили в птицеферму. Я пошел посмотреть на бывший склад, и там на стене еще были различимы мои каракули – формулы по математике, физике и химии.

(5)

1979 год стал очень важным как для меня, так и для страны. Сначала 17 февраля китайские войска после многочисленных провокаций начали контратаку против Вьетнама. Двести тысяч солдат в провинциях Гуанси и Юньнань пересекли границу и вторглись на территорию Вьетнама. На следующее утро, во время завтрака, мы услышали историю о герое по имени Ли Чэньвэнь, который пожертвовал собой, чтобы взорвать вражеское укрепление. Многие из тех, кто вместе с нами начинал службу, отправились на передовую, и в глубине души я им завидовал. Я надеялся, что мне тоже выпадет такая возможность – попасть на поле боя, стать героем, если прорвусь, то получу награды и возможность продвижения, а если погибну, то родители будут считаться членами семьи павшего воина, что кардинально изменит статус моей семьи, и отец с матерью поймут, что не зря воспитали меня. На самом деле тогда не только я так думал. Возможно, эта идея слишком примитивная и ребяческая, но то было деформированное мировосприятие детей крестьян-середняков, хлебнувших полную чашу политического угнетения: лучше уж с помпой умереть, чем влачить жалкое существование. Пока на фронте шли сражения, наша часть тоже изменила привычной расхлябанности, и мы теперь все делали на совесть и с удвоенным усердием – строевые учения, тренировки, дежурства, работу в поле. Но война быстро закончилась, и все вернулось на круги своя.