Мариан Фредрикссон - Анна, Ханна и Юханна Страница 8

Единственным человеком в деревне, с которым Бруман мог вести задушевные разговоры, была старая Анна, повитуха. Она, между прочим, варила лучший в округе кофе, и мельник все чаще и чаще наведывался в ее кухню. Именно Анна выразила словами то, о чем он уже давно думал, но не смел признаться даже самому себе.

Ему нужна женщина, работящая и терпеливая. В лесу тяжко жить одному.

После этих слов в кухне повисло долгое молчание. Он вдруг ощутил страшную усталость, мучившую его все последние годы. Он стар, слишком стар, чтобы начать жизнь сначала.

– Я уже не радуюсь жизни, – сказал Бруман.

– Ты же молодой мужчина, – возразила Анна.

– Мне уже за сорок.

– Это лучшие годы для мужчины.

– С женщинами мне не везет, – горестно произнес он.

Анна все обдумала к его следующему вечернему визиту. Она как будто невзначай завела разговор о Ханне, о несчастной девочке, которой так не повезло в жизни. Это был такой стыд. И все же эта девочка родила внука Эрикссонам из Фрамгордена. Мельника глубоко тронула история о страшном насилии, Анна прочитала это по его глазам и окончательно поняла, когда он произнес:

– Ей не позавидуешь.

Он выпил водки и домой шел не спеша, слегка пошатываясь в темноте. Он ни о чем не думал, но Анна видела его насквозь, угадывая его животные чувства.

Когда Йон Бруман добрался до своего заброшенного и пустого дома у мельницы, он словно в первый раз увидел его комнатки и кухню. И увиденное породило весьма практическую мысль: да, ему нужна хозяйка. Когда он улегся в кровать, эта мысль превратилась в неудержимое вожделение. В висках стучала кровь, член одеревенел. Господи, господи, как же давно у него не было женщины.

Он вспомнил Ингрид, и желание угасло, член опустился. Ничего хорошего не было у них в кровати. Да и вообще, как она выглядела? Он помнил только, что жена постоянно пилила его из-за денег, которых вечно не хватало, и ругала за то, что он пил водку по субботам.

Жену он помнил смутно, но Юханна, его дочка, которую воспаление легких убило в возрасте восьми лет, стояла перед ним как живая.

Как ему не хватало любимой малышки.

Он проснулся на следующее утро, и мысли его приняли окончательную форму. Девочка эта рано повзрослела. На нее можно надеяться. То, что у нее есть ребенок, – это хорошо. Он мечтал о малютке, но понимал, что своих детей у него уже никогда не будет. Да и вообще, не так уж это и глупо – девочка унаследует богатый хутор.

Не откладывая дела в долгий ящик, он отправился в Люккан.

Ханна, как обычно, проснулась с ощущением странного предчувствия и точно в экстазе обхватила руками палочку с рунами. Потом разбудила сына, спавшего в кухне, в кроватке с соломенным тюфячком.

– Рагнар, малютка, – позвала она.

Ей невероятно нравилось выбранное ею имя, так как у нее хватило сил его добиться, невзирая на сопротивление обеих семей – ни у кого из них в роду такого имени никогда не было. Но потом они подумали и решили, что незаконнорожденному нет нужды носить традиционное имя.

Но Ханна, называя сына, вспомнила мальчика, учившегося с ней в школе.

Теперь она понимала, что ее замысел удался. Сын был очень похож на того школьного друга – такой же солнечный мальчик, всегда общительный, веселый и дружелюбный. Вот и сейчас, на рассвете, только открыв глаза, он уже улыбался матери.

Она прибралась в кухне и приготовила завтрак. Свекор пришел, как только каша была готова, тяжело сел за стол и принялся за еду. Ханна стояла у него за спиной с тарелкой в руке и ела, как она привыкла когда-то, с сынишкой на руках – ложечку Рагнару, ложечку себе.

Они оба, она и Иоэль Эрикссон, любили эти утренние часы. Ловиса в утренней трапезе не участвовала – ей надо было прочесть столько молитв!

Через несколько часов пришел приезжий мельник. Девушка внимательно на него посмотрела и подумала, что он представительный, у него широкие плечи и коротко постриженная бородка – как у знатного господина. А он, прищурившись, рассматривал Ханну. Господи, что он на нее так уставился?

Он и в самом деле смотрел на нее во все глаза. Да, она неброская, но очень внимательная. Из тех, кто смотрит и умеет видеть. Силы ей тоже не занимать, она смогла пережить и горе, и стыд.

Как же она молода, подумал Бруман, лет шестнадцать – немного больше, чем было бы Юханне, останься она в живых.

Он вдруг застыдился своего вечернего вожделения и утренней практичности. И не успел оправиться от смущения, как в кухню ворвался ребенок, маленький мальчик с большими, исполненными любопытства глазами, в которых не были ни тени робости или страха. Он посмотрел на мать и засмеялся. Это был искренний, радостный смех, такой необычный, даже вызывающий, в этом небогатом доме.

Мельник протянул мальчику руку и сказал:

– Ну здравствуй. Меня зовут Йон Бруман.

– Здравствуй, здравствуй, здравствуй, – пролепетал малыш и положил обе ладошки на руку мельника.

Впервые в жизни кто-то уважительно поздоровался с Рагнаром, и глаза Ханны сверкнули от счастья. Но тут в кухню, тяжело топая, вошел Иоэль Эрикссон и с порога сказал:

– Тебе давно пора. Мальчика возьми с собой.

Еще спустя секунду появилась Ловиса и принялась ворчливо ругать Ханну за то, что та забыла сварить кофе. Девушка торопливо исчезла за дверью. Йон Бруман проследил за ней взглядом, отметив, какая прямая у нее спина, спина, которую она привыкла гнуть в поле с ребенком на руках. Решение созрело мгновенно: он заберет их отсюда обоих – и ее, и мальчика.

По пути домой Йон зашел к Анне. Он был немногословен. «Делай что хочешь, старушка, но устрой так, чтобы я смог поговорить с девочкой».

Сказать это было легче, чем исполнить – с тех пор как Ханна стала в Люккане снохой, свободного времени у нее не было ни минуты. Но Анна нашла выход. Она пошла к Майе-Лизе, поговорила с ней, и та послала в Люккан одного из сыновей. Мальчишка должен был сказать, что Ханну ждут дома на праздник, погостить у родителей.

В субботу Бруман поднялся спозаранку и принялся за уборку дома. Мебели у него было мало – стол и скамья, – поэтому уборка не заняла много времени. Хоть и бедно, но зато чисто.

На плите стоял старый глиняный горшок. Йон хорошенько его вымыл и отправился в лес нарвать цветов. На дворе стоял конец августа, Йон миновал березовую рощу и нашел наконец то, что искал, – полянку с белыми и синими колокольчиками. Они уже, правда, начали вянуть, но Йон оборвал подсохшие листья и поникшие цветки.

В конечном итоге букетом он остался доволен.

Днем в субботу старая Анна взяла Ханну с собой в Бротен. Майе-Лизе Анна сказала, что они обе – она и Ханна – пойдут в лес. Анна хотела нарвать растений для приготовления лекарств. Майя-Лиза удивилась, но Ханна обрадовалась – она любила бродить по лесу.

Они подошли к дому у мельницы, где Ханну с нетерпением ждал Йон Бруман. Анна сказала, что ей надо поискать белену на северных холмах, и исчезла.

Йон показал Ханне свое жилище. Она нашла его просто величественным. Превосходный дом, с комнатами и кухней – с двумя окнами с видом на озеро, да еще ночная сторожка.

Йон говорил без умолку, но Ханна не столько вникала в смысл его слов, сколько вглядывалась в выражение лица. Ему нужна женщина в доме, и Ханна незаметно сжимала в руке амулет.

Когда же Йон заговорил о свадьбе, Ханна впервые по-настоящему изумилась.

– Но мальчик… – выдавила она из себя в конце концов.

Бруман поспешно кивнул: конечно же он подумал и об этом. Мальчика она возьмет с собой, и он, Йон Бруман, станет о нем заботиться. Они очень быстро договорились, что Йон примет на себя ответственность за ребенка.

Она не совсем его поняла, и он стал терпеливо ей объяснять, что ему надо поговорить с ее родителями, с пастором, а потом оформить все необходимые бумаги, чтобы его назначили опекуном Рагнара.

– Мы пока совсем мало друг друга знаем, – сказал он.

Тут Ханна улыбнулась в первый раз и сказала, что ей кажется, будто они уже лет десять знакомы.

– Жизнь наша будет нелегкой, – сказал он. – Придется много работать.

– К работе мне не привыкать, да и запросы у меня невелики.

Она явно испугалась, и Бруман поспешил исправить свою оплошность:

– Еды хватит и тебе, и малышу.

Ханна улыбнулась еще раз, вспомнив слышанную в детстве поговорку – в доме мельника никогда не бывает хлеба. Но улыбка быстро угасла, когда Ханна посмотрела на разбитые мостки и вспомнила, как погиб прежний мельник: он вышел на мостки, доска под ним подломилась, и он упал прямо в водопад.

Вскоре вернулась Анна и заговорила о том, что все дело надо сохранить в тайне. Ни одна душа не должна ничего знать до оглашения обручения в церкви. Сперва следует выправить все бумаги об опекунстве, и чтобы люкканские Эрикссоны не вступились за Рикарда и не сохранили его отцовства.

– Тебе надо как можно скорее переговорить с Августом, этот человек умеет молчать, – заключила Анна.