М. Стедман - Свет в океане Страница 9

– Похоже на Янус.

– А как там? Об острове рассказывают разное, но, кроме смотрителя и команды катера, там, по сути, никто не бывает. И еще год назад туда ездил доктор, когда целый пароход поместили на карантин из-за брюшного тифа.

– Остров… он ни на что не похож. Он сам по себе.

– Говорят, что он суровый. Из-за погоды.

– Всякое бывает.

Изабель поднялась.

– А тебе там не одиноко?

– Нет, там всегда много работы. Починить что-то или проверить.

Она наклонила голову, явно сомневаясь, но промолчала.

– А тебе там нравится?

– Да.

Изабель рассмеялась.

– Болтуном тебя точно не назовешь!

Том поднялся.

– Проголодалась? Время уже обеденное.

Он подал Изабель руку и помог встать. Ее маленькая ладошка была вся в песке, а рука оказалась удивительно мягкой и нежной.

Изабель угостила его бутербродами с ростбифом, имбирным пивом, а на десерт – фруктовым кексом и яблоками.

– А ты пишешь всем смотрителям, которые отправляются на Янус? – спросил Том.

– Всем! Вообще-то их не так много, – ответила Изабель. – Ты – первый новичок за многие-многие годы.

Поколебавшись, Том решился задать новый вопрос:

– А почему ты мне написала?

Она улыбнулась и отпила глоток имбирного пива.

– Думаешь, потому что с тобой весело кормить чаек? Или от нечего делать? Или потому что никогда раньше не отправляла писем на маяк? – Она смахнула со лба прядь волос и посмотрела на воду. – А тебе бы хотелось, чтобы я не писала?

– Ну… я не… в смысле… – Том вытер салфеткой руки. Просто удивительно, как легко ей удается выбить его из равновесия. Раньше за ним такого не наблюдалось.

В один из самых последних дней 1920 года Том и Изабель сидели на дальнем краю пристани. Легкий ветерок, гнавший рябь по воде, наигрывал одному ему ведомую мелодию, постукивая по бортам баркасов тихими всплесками волн и раскачивая снасти на мачтах. В воде отражались огни гавани, а в небе светились россыпи звезд.

– Но я хочу знать все-все! – решительно заявила Изабель, болтая босыми ногами над водой. – И ни за что не поверю, что «больше рассказывать нечего». – Ей с неимоверным трудом удалось вытащить из него признание, что после частной школы он поступил в Сиднейский университет, где выучился на инженера. – Я могу тебе рассказать про себя кучу всего! Например, про бабушку и как она учила меня играть на пианино. Или что я помню о дедушке, хотя он умер, когда я была совсем маленькой. Или каково в нашем городе быть дочерью директора школы. Я могу рассказать тебе о своих братьях Хью и Элфи и как мы плавали на ялике и ловили рыбу в реке. – Она посмотрела на воду. – Я иногда скучаю по тем временам. – Намотав на палец локон, она задумалась и наконец сформулировала: – Это… как огромная галактика, которая ждет своего открытия. А я хочу открыть твою.

– Что ты еще хочешь знать?

– Ну, скажем, про твоих родных.

– У меня есть брат.

– А имя мне позволительно узнать? Или ты его забыл?

– Нет, не забыл. Сесил.

– А родители?

Том перевел взгляд на фонарь, горевший на мачте.

– Что – родители?

Изабель повернулась и заглянула ему в глаза.

– Интересно, что у тебя на душе?

– Моя мать умерла. А с отцом я не общаюсь.

С ее плеча соскользнула шаль, и Том поправил ее.

– Не замерзла? Может, проводить тебя домой?

– Почему ты не хочешь об этом разговаривать?

– Если для тебя это так важно, я, конечно, расскажу, но мне бы не хотелось. Иногда прошлое лучше не ворошить.

– Но семья не может оказаться в прошлом. Она всегда незримо присутствует рядом.

– Тем хуже.

Изабель выпрямилась.

– Ладно, не важно. Пора идти. Родители, наверное, волнуются, куда мы запропастились, – сказала она, и они неторопливо двинулись в обратный путь.

Той же ночью Том, лежа в постели, вспоминал свое детство, о котором так хотела узнать Изабель. Он никогда и ни с кем о нем не разговаривал. Бывает, что сломанный зуб дает о себе знать, только если его острого края случайно коснется язык. Так же и с этими воспоминаниями. В памяти всплыла картина, как в восьмилетнем возрасте он дергал отца за рукав и плакал: «Пожалуйста! Пусть она вернется! Ну, пожалуйста, папа! Я так ее люблю!» А отец лишь раздраженно стряхнул руку. «Никогда больше о ней не говори! Слышишь? Никогда!»

Когда отец вышел из комнаты, Сесил, который был старше Тома на пять лет и намного выше, дал ему подзатыльник. «Я же предупреждал тебя, дурак! Говорил, что не надо!» И с этими словами тоже ушел, оставив маленького мальчика одного посреди гостиной. Том достал из кармана кружевной носовой платок, пропитанный духами матери, и приложил к щеке, стараясь не запачкать слезами. Ему хотелось просто ощутить прикосновение чего-то родного и такого нужного.

Том вспомнил пустой дом и поселившуюся в комнатах тишину, не похожую на ту, что была раньше. Вспомнил сверкающую чистотой кухню, пропахшую карболкой благодаря неустанным стараниям сменявших друг друга домработниц. И ненавистный аромат стирального порошка, уничтожившего родной запах матери, когда домработница выстирала и накрахмалила платок, который случайно нашла у него в кармане шорт. Он облазил весь дом, обшарил все закоулки, пытаясь найти хоть что-нибудь, сохранившее частичку ее тепла и присутствия. Но даже в спальне пахло только полиролью и нафталином, как будто специально пытались стереть все следы ее пребывания. Стереть саму память о ней.

Изабель предприняла новую попытку расспросить Тома о семье, когда они сидели в чайной.

– Я ничего не скрываю, – ответил Том. – Просто ворошить прошлое – глупое занятие.

– А с моей стороны это не праздное любопытство. Ты же прожил целую жизнь, а я ничего про тебя не знаю! Я просто хочу понять тебя. – Она помолчала, а потом тактично поинтересовалась: – Если мне непозволительно говорить о прошлом, то о будущем-то можно?

– О будущем вообще нельзя рассуждать серьезно, если на то пошло. Мы можем говорить только о своих желаниях и устремлениях. А это не одно и то же.

– Согласна. И чего же хочешь ты?

Том ответил не сразу.

– Наверное, просто жить. Меня это вполне устроит. – Он глубоко вздохнул и повернулся к ней. – А ты?

– А я мечтаю о многих вещах, причем обо всех сразу! – воскликнула она. – Хочу, чтобы была хорошая погода, когда мы пойдем на пикник воскресной школы. Мечтаю – только не смейся! – чтобы у меня был хороший муж и много детей. Чтобы когда-нибудь в окно нечаянно угодил мяч и разбил стекло, а из кухни доносился вкусный запах готовящейся подливы. Девочки будут петь рождественские песенки, а мальчишки – гонять в футбол… Не могу представить, как можно жить без детей. А ты можешь? – Она помолчала. – Но это все в будущем. Не хочу быть, как Сара.

– Как кто?

– Моя подруга Сара Портер. Раньше она жила на нашей улице. Мы вместе играли в дочки-матери. Сара была чуть старше и всегда оказывалась матерью. А потом… – нахмурилась она, – в шестнадцать лет она оказалась в интересном положении. Родители отправили ее рожать в Перт, подальше от любопытных глаз. И заставили сдать малыша в сиротский приют. Они заверили, что его обязательно усыновят, но у малютки оказалась врожденная косолапость.

Потом она вышла замуж, и о ребенке все забыли. И вот однажды она попросила меня съездить с ней в Перт и тайно посетить приют. Он находился совсем рядом с настоящим домом для умалишенных. Господи, Том, ты даже не представляешь, что это за зрелище – толпа лишенных матери детишек! Они никому не нужны, и никто их не любит! Мужу Сара не могла признаться – он бы выгнал ее в ту же минуту. Он и сейчас ни о чем не догадывается. Ее ребенок был там, и она могла только на него посмотреть. Удивительно, но от слез не могла удержаться я, а не она. Одного взгляда на их несчастные маленькие лица было достаточно! Отправить детей в приют – это все равно что сразу в ад!

– Ребенку обязательно нужна мать, – сказал Том, думая в своем.

– Сара сейчас живет в Сиднее, – продолжала Изабель. – И больше мы с ней не виделись.

Эти две недели Том и Изабель виделись каждый день. Когда Билл Грейсмарк решил, что это выходит «за рамки приличий», и сказал об этом жене, она ответила:

– Ну что ты, Билл! Жизнь так коротка! Она умная девочка и знает, что делает. К тому же ты отлично понимаешь, как трудно в наши дни найти парня, который был бы нормальным и не инвалидом. Так что не привередничай…

Партагез был городом маленьким, и она не сомневалась, что при малейшем намеке на нечто предосудительное ей немедленно доложат.

Том искренне себе удивлялся, с каким нетерпением он ждал встреч с Изабель. Ей удалось преодолеть воздвигнутую им стену между собой и окружающим миром. Ему нравились ее рассказы о жизни города и его истории. О том, что французы, выбирая название для селения на стыке двух океанов, остановились на слове «partageuse», потому что в переводе оно означало «охотно делящийся с другими» и еще «добрый, не жадный». Она рассказывала, как в детстве упала с дерева и сломала руку, как вместе с братьями нарисовала на козе миссис Мьюитт красные пятна и сказала ей, что та заболела корью. И еще, понизив голос и с долгими паузами, поведала, как братья погибли в битве при Сомме и как тяжело родители это переживали.

Том вел себя достойно. Партагез был маленьким городом, а Изабель еще совсем юная. Вернувшись на маяк, он, возможно, больше никогда ее не увидит. Кое-кто на его месте наверняка воспользовался бы этим обстоятельством, но для Тома слово «честь» не было пустым звуком. Именно она помогла ему остаться собой и сохранить уважение к себе во время войны.