Стивен Манчестер - Год длиною в жизнь Страница 9

Бестелесный призрак юноши бесцельно бродил по поместью, даже не подозревая о том величайшем грехе, который совершил, и не находя себе места во Вселенной. Хотя ощущения мои, мягко говоря, были непередаваемыми, страха я почему-то не испытывал. Вместо этого мне показалось, что весь страх достался бедному Чарлзу. Парень угодил в настоящую ловушку, в заточение, причем безо всякой надежды на спасение. Удивляясь самому себе, я окликнул его:

– Чарлз?

И ничего не увидел и не услышал, хотя волосы на затылке у меня встали дыбом: мальчик явно был где-то рядом. Мне вдруг захотелось помочь ему.

– Тебе больше нечего здесь делать, Чарлз, – сказал я. – Ты должен уйти.

Но отчаяние призрака лишь усилилось. Оно буквально парализовало меня, и я понял, что мальчик пребывает в аду – в том самом, который создал сам, когда попытался обмануть мироздание, оборвав время своего пребывания на Земле. Он был по-прежнему неразрывно связан с земной юдолью, и ему предстояло отбыть свой срок до конца – в одиночестве и страхе. А мне нужно было убираться отсюда, пока не стало слишком поздно, – чтобы не пришлось разделить с мальчиком его горе и безысходную печаль. Я нажал на педали и всю дорогу домой отчаянно молился. Только оказавшись в безопасности, я собрал остатки храбрости и оглянулся. Позади никого не было.

Джозеф с улыбочкой поджидал меня на крыльце.

– Говорил же я тебе, что там нет ничего страшного, – сказал он.

Когда дыхание мое немного успокоилось, я взглянул старшему брату прямо в глаза.

– Бабушка Нана была права, – отдуваясь, заявил я. – Никто не может наказать нас больнее, чем мы сами.

С этими словами я вошел в дом на подгибающихся ногах.

Джозеф последовал за мной. Прежде чем дверь закрылась, его слова эхом прокатились по пустынной улице:

– Перестань, Донни. Там же и вправду нет ничего особенно страшного. Или ты уже жалеешь, что сходил туда?

По спине у меня пробежал холодок. Но на сей раз виной всему была температура – она понижалась. Я поднял голову и обнаружил, что мое путешествие по дороге воспоминаний начинает тонуть в сумерках. «Где ты сейчас, Чарлз Биггинс?» – спросил я себя и, подняв воротник куртки, привстал, с трудом распрямил ноющую спину и вышел из игрушечного домика. Уже шагая вниз по тропинке, я вновь оглянулся, и губы мои сами собой сложились в улыбку. Когда вы – совсем еще маленький, глупо думать, что жизнь всегда будет такой, какая она есть, и никогда не изменится. Но, быть может, в этом и заключается истинный дар невинности. К добру или худу, но я пережил детство, испытав как раз столько, сколько понадобилось, чтобы суметь выбрать тот образ жизни, который меня устраивал. Полагаю, учитывая вышесказанное, можно смело сказать, что я добился некоторого успеха.

Подойдя к машине, я проглотил таблетку болеутоляющего и позвонил Белле по сотовому.

– Скучаешь по мне?

– Я начала скучать еще до твоего отъезда, – ответила она.

– Послушай, я, пожалуй, переночую у Джозефа, чтобы еще денек пообщаться со своими воспоминаниями. Что скажешь?

– Отлично. Но с тобой точно все в порядке?

– Угу.

– Таблетки помогают? – спросила она.

– Я немного устал, и живот побаливает, но да – помогают. Как там Райли?

– Она очень расстроилась, но, думаю, справится. – Последовала недолгая пауза. – Ты же знаешь, что я люблю тебя, – сказала она наконец.

– Знаю. Я тоже тебя люблю, – отозвался я, только сейчас начиная понимать, насколько сильно.

Глава 3

Иногда память слишком добра к нам. Взять, к примеру, среднюю школу. Большинство людей с пеной у рта утверждают, что с удовольствием вернулись бы туда. Но если вспомнить школу – вспомнить по-настоящему, я имею в виду! – то вы, скорее всего, думаете так же, как я: это же полный отстой! Уроды и хулиганы, давление со стороны преподавателей, прыщи и девчонки – всего этого там было вдоволь, в результате чего образовалась жуткая смесь. Случается, за всю жизнь люди не сталкиваются и с сотой долей тех издевательств и унижений, которые им пришлось вытерпеть в самой обычной школе. Но, когда мы заговариваем о школьных годах, на память в первую очередь приходит выпускной бал и вручение аттестатов зрелости – то есть только хорошее.

А вот для меня юность и несколько предшествующих ей лет все еще покрыты туманом…

Клиентам, которые не желали давать нам чаевые за утреннюю доставку газет, приходилось жестоко расплачиваться за свою скаредность на Хеллоуин. Где-то за неделю до этой грандиозной ночи мы с Джозефом и Дьюи закупали несколько дюжин яиц и припрятывали их так, чтобы те успели протухнуть. Кроме того, мы вовсю пользовались мылом, губной помадой и кремом для бритья – словом, чем угодно, что позволяло проявить наши творческие порывы и изобретательность. Мы уже думали, что перепробовали все на свете, пока однажды не увидели, как Ронни Форрестер, окрестный хулиган и громила, швыряет мелкие тыквы с пешеходного моста в проезжающие внизу автомобили. Никогда этого не забуду: копы решили, что во всем виноваты мы, и нам пришлось спасаться бегством. Но все-таки полными идиотами мы не были и ограничились метанием яиц.

Помню, как однажды побывал на бойне с одним из наших соседей-португальцев. Свинья, пока ей не перерезали горло, верещала просто-таки душераздирающе. Потом из туши спустили кровь, и мне пришлось всю дорогу до дома перемешивать ее в огромном чане, чтобы она не загустела и не свернулась.

Кинотеатр для автомобилистов на открытом воздухе повидал немало оставленных нами пустых жестянок из-под пива, а однажды мы исхитрились и провезли на территорию канистру из-под майонеза, доверху заполненную самогоном. Припоминаю, что охранник на въезде никак не мог врубиться, откуда идет запашок, но мы с Дьюи вовсе не собирались торчать у него на виду и ждать, пока он сообразит, что к чему.

Чем старше я становился, тем больше убеждался в том, что поколения до нас отличались ничуть не меньшим сумасбродством. Хотя они критиковали и осуждали нас на каждом шагу, они точно так же злоупотребляли алкоголем, домашним насилием и неверностью – причем мой отец отличился больше других. Если уж на то пошло, единственное, что изменилось с тех пор, так это то, что мы стали вести себя более открыто.

И еще одного человека из своего детства я не забуду никогда – мистера Дьюгоня, отца Дьюи.

Мистер Дьюгонь ужасно беспокоился о сыне с того самого момента, как тот появился на свет. Долгие годы его страхи были оправданными: первые робкие попытки малышей, едва научившихся ходить, познать мир; дерзкие, бедовые выходки подростков… Даже переходный возраст превратился для мистера Дьюгоня в тяжкое испытание – взять к примеру однажды позаимствованный нами без разрешения его автомобиль, причем водительских прав у нас не было, и прочие невинные шалости.

А потом Дьюи вырос. Он перестал прыгать с крыш и объедаться леденцами, лежа на диване. Но его отец так и не смог привыкнуть к этому. То ли за долгие годы глубоко укоренившаяся привычка оказалась сильнее, то ли внутреннее напряжение – или же сочетание того и другого, – но он никак не мог успокоиться, превратившись в сплошной комок нервов.

Сколько себя помню, я полагал, что так он демонстрирует нам свое чувство юмора, которое у него отсутствовало напрочь, и лишь много позже понял, что он нисколько не шутил. Он просто проявлял чрезмерную заботу, будучи не в состоянии скрыть собственные страхи.

Однажды он рассыпал крысиный яд под крыльцом, которое приподнималось над землей не больше чем на фут. Когда мы с Дьюи вернулись из школы, он уже не находил себе места от беспокойства.

– Эй, ребята, вы, случайно, не играли под крыльцом? – спросил он, когда мы с Дьюи подошли к нему по подъездной дорожке.

– Что? – проворчал Дьюи.

– Вы не пробовали белый порошок, что рассыпан под крыльцом? – взвинченным и высоким от напряжения голосом осведомился он.

Вместо ответа Дьюи молча зашагал прочь, а я, пряча глупую ухмылку, последовал за ним.

Его старик снова окликнул нас:

– Потому что это – крысиный яд…

Мы даже не оглянулись.

– Вы же знаете, что ягоды остролиста тоже ядовиты, верно?

Я думал, что обмочу штаны от смеха.

– Это не смешно, – заметил Дьюи и с грохотом захлопнул за нами дверь.

Но это было действительно смешно. И самым смешным, как ни странно, оказался тот день, когда мистер Дьюгонь похоронил свою мать.

Прожив долгую жизнь, полную бед и страданий, которыми она щедро делилась с окружающими, бабка Дьюи наконец-то испустила последний вдох и покинула наш мир с воплями столь же громкими, как и в тот день, когда появилась на свет.

– Отмучилась, страждущая душа, – вздохнул отец Гросси. Молодой священник провел рукой по ее морщинистому лицу и закрыл глаза, устремленные в вечность.

– Еще бы, – пробормотали себе под нос члены семьи, – и мы вместе с ней.