Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга вторая

Ярослав Ивашкевич

Хвала и слава

Книга II

Глава шестая

Концерт в филармонии

I

Осенью 1933 года Эльжбета Шиллер (как английская подданная Элизабет Рубинштейн) приехала в Варшаву и дала там несколько концертов. Самым интересным выступлением этой известной, знаменитой во всем мире певицы был симфонический концерт, назначенный на пятницу. В программе концерта были: увертюра к «Сплавщику леса» Монюшки, ария Царицы ночи Моцарта, «Шехерезада» Эдгара Шиллера, брата певицы, — четыре песни для голоса и малого оркестра — и Пятая симфония Бетховена. Программа была вполне доступная, интересная, певица пользовалась огромной славой — так что публики собралось очень много.

В день концерта Эльжбета, жившая в «Бристоле», не принимала никого, придерживаясь правила не разговаривать перед выступлением. Разумеется, правило это она довольно часто нарушала. И на сей раз она нарушила его — стала объяснять, что́ подать на завтрак, затем бегло прорепетировала с Эдгаром его песни. Исполнялись они впервые, и поэтому она очень волновалась. Теперь песни Эдгара уже не представляли для нее особой трудности, как это казалось вначале, но про себя она все равно считала их «неблагодарными», убежденная в том, что они не встретят признания у широкой публики, не покорят ее так, как обычно покоряли арии из «Гальки», «Манон» и «Пиковой дамы». Приехала Эльжбета в этот раз без мужа, но зато с несколькими ученицами-иностранками, которые захотели побывать вместе с нею в Варшаве и послушать впервые исполняемые песни Шиллера. Песни эти уже считались событием в музыкальном мире, хотя никто их еще не слыхал. Среди учениц находилась и Ганя Вольская, она же миссис Доус, которая, очевидно, решила, что достаточно ей взять у прославленной певицы десять уроков — и она тут же сама запоет, как Эльжбета.

Эдгар немного сердился на сестру за то, что она столько лет морочит Гане голову, суля ей карьеру певицы, но Эльжбета только смеялась.

— Знаешь, за те деньги, которые она мне платит, я могу обещать, что она станет Аделиной Патти…

— По-моему, это жестоко, — сказал Эдгар.

В начале репетиции Эдгар был несколько раздражен. Пение Эльжбеты не улучшило его настроения. Первую песню она «подавала», слишком драматизировала, делала ферматы, из-за которых еще вчера на оркестровой репетиции был скандал с Фительбергом. Верхние ноты звучали и без того резко, а Эльжбета еще форсировала их, стараясь добиться большей выразительности и силы. Эдгар ничего не говорил, но сестра могла бы догадаться по его поджатым губам, что эта интерпретация не очень ему по вкусу. Без малейших замечаний и поправок исполнили все до конца. Эдгар закрыл ноты и спокойно пошел к себе.

— Все будет хорошо! — на ходу бросил он.

Хотя сам в этом изрядно сомневался.

В номере у него уже сидел Артур Мальский. Это был маленький, худенький еврей со страшно пискливым голосом и безапелляционной манерой выражаться. При Эдгаре он угасал, сникал и делался молчаливым. Но на сей раз он чуть ли не вырвал у него партитуру «Шехерезады».

— Я приехал из Лодзи, чтобы взглянуть на это.

Эдгар отдал ему ноты и, усаживаясь в кресло, спросил:

— На обратный билет у тебя есть?

— Нет. Да и поезда после концерта нет. Придется где-то переночевать.

— Переночуй здесь, на диване.

— Можно? — спросил Артур.

Но этот вопрос относился уже к другому. Мальский хотел проиграть песни на фортепьяно, на плохеньком пианино, которое хозяин гостиницы всегда ставил в номер Эдгара.

— Я тебе сам покажу, — сказал Эдгар.

Он поставил ноты на пюпитр и небрежно, боком, сел к пианино. Кое-как перебирая клавиши, он хрипловатым фальцетом напевал вокальную партию. Если бы Мальский не смотрел в ноты, он ничего бы не понял. Наконец он не выдержал:

— Пустите же, я сыграю лучше!

Эдгар засмеялся, перестал играть и, не опуская рук, повернулся на табурете.

— Это же ужас какой-то, до чего вы не умеете играть! — в отчаянии воскликнул Артур.

Эдгар продолжал смеяться.

— Ну, ну, покажи ты!

Мальский заиграл аккомпанемент, но Эдгар, не слушая его, то и дело поглядывал на дверь. Мальский остановился.

— Вы ждете кого-нибудь?

— Нет, нет… — смутившись, почти шепотом произнес Эдгар. — Что, не нравятся тебе эти песни?

Но Мальский упорствовал.

— Ну скажите же, кого вы ждете?

Эдгар сконфуженно улыбнулся.

— Какой ты странный, Артур. И даже бестактный…

Артур усмехнулся.

— Вы думали о Рысеке? — спросил он уже тише.

— Откуда ты знаешь?

— По вашему лицу понял, — и Артур изобразил улыбку, которая напоминала скорее страдальческую гримасу. — А впрочем, я и сам о нем думал. Вот-вот, кажется, войдет и подаст руку. И сконфузится так, что даже пот на лбу выступит… А? Помните?

Эдгар пожал плечами.

— Лучше тебя помню. Каждый его жест… Кому же еще его помнить, как не нам с тобой…

— Ну и Гелене… — произнес Мальский, приходя в себя.

Эдгар отвернулся к окну, Мальский продолжал проигрывать «Шехерезаду», но уже как-то рассеянно.

— Это гениально, — сказал он немного погодя и замер, держа свои маленькие ручки над клавиатурой. — Нет, но какое паскудство, что я не успел тогда в Лович, — неожиданно воскликнул он. — Только при наших порядках телеграмма из Ловича до Лодзи могла идти шесть часов!

— Ну и что это изменило? — произнес Эдгар тихо, точно успокаивая Мальского. — Я же был при нем…

— Тоже мне утешение! — сказал Мальский с сильным еврейским акцентом, который всегда появлялся у него, когда он волновался.

С минуту оба помолчали.

— Впрочем, даже хорошо, что его сейчас здесь нет, — пробурчал Артур, — это же европейская музыка. А он бы непременно спросил, а какое она имеет значение для Польши. Какое это имеет значение для Ловича. Это было его манией. А что может ваша музыка значить для Ловича?

— Может быть, это как раз и плохо, — сказал Эдгар и, отвернувшись от окна, принялся расхаживать по номеру. — Рысек был прав, спрашивая, чем моя музыка может служить Ловичу. Ведь она же им там ничего не говорит…

— Ну и что? — возмущенно закричал своим пискливым и резким голосом Мальский. — Ну и что из этого? Вы пишете не для Ловича…

— А может быть, надо писать именно для Ловича? — грустно-задумчивым тоном произнес Эдгар. — Может быть, тогда я не был бы таким одиноким…

— Ничего вы не понимаете, — пожал плечами Мальский. — Вы не одиноки… Ведь я же рядом с вами! Разве не так?

Эдгар улыбнулся.

— Да, и Рысек был… Масса людей с вами. И я еще раз утверждаю: ваше творчество не для Ловича, а для Европы.

Улыбка застыла на лице Эдгара. Он не знал, как сказать Мальскому, что для Европы его музыка не имеет ровно никакого значения.

Эту нелепую ситуацию прервал телефонный звонок. Трубку снял Артур. От него была хотя бы та польза, что он спроваживал назойливых людей. К сожалению, на сей раз Эдгару все-таки пришлось подойти к телефону. Старая знакомая интересовалась, нельзя ли через Эдгара получить приглашение на раут к Ремеям. Обычно после выдающегося события в музыкальном мире Станислав Ремей с супругой устраивали прием, на который все старались попасть, поскольку в варшавском свете это считалось особого рода шиком. Напрасно Эдгар объяснял этой даме, что он, право же, не может приглашать людей в чужой дом. Она так настойчиво упрашивала, что он в конце концов обещал ей дать ответ во время концерта. И так, постепенно, он многим пообещал дать ответ во время концерта, а ведь ему еще предстояло впервые прослушать как следует свое сочинение. К счастью, Эльжуня проявила достаточно энергии, приказав никого не впускать в артистическую, так что в пустой и довольно прохладной треугольной комнате перед концертом они дрожали и волновались только вчетвером: Фительберг, Эдгар, Эльжбета и миссис Доус, исполнявшая роль ее секретарши.

Из-за двери доносился приглушенный гул зрительного зала и звуки настраиваемых инструментов. Эльжбета была бледна и то и дело поглядывала в зеркало. На ней было муаровое платье цвета слоновой кости, а на голове высокая прическа, увенчанная белыми перьями. Эдгар не одобрил их, чем и вывел сестру из равновесия. То и дело она смотрелась в зеркало и даже попыталась снять эти перья, слегка растрепав при этом волосы, но прическа имела смысл только с перьями.

— Послушай, я же не затем сказал об этом, чтобы ты весь концерт думала о прическе, — заметил Эдгар.

Фительберг вышел и остановился на лесенке, ведущей на сцену. Миссис Доус с шелестом проскользнула в ложу партера, концерт вот-вот должен был начаться.

— Места у стариков хорошие? — спросила Эльжбета, все еще стоя перед зеркалом. — У кого они остановились, у Кази?