Мадлен Жанлис - Меланхолия и воображение

Жанлис Мадлен Фелисите

Меланхолія и воображеніе

.

Въ осенній вечеръ, Нельсонъ, молодой и прекрасной, сидѣлъ одинъ передъ каминомъ, облокотясь на столъ въ глубокой задумчивости, и держалъ въ рукѣ письмо друга своего, Вильгельма…. Сей другъ писалъ къ нему слѣдующее:

«Какъ часто люди несправедливо жалуются на судьбу! Я былъ въ отчаяніи, когда мнѣ надлежало разстаться съ Берлиномъ, и писалъ къ тебѣ, любезной Нельсонъ, что ты одинъ, съ своею вѣчною меланхоліею и романическимъ воображеніемъ, могъ бы безъ ужаса жить въ дикихъ окрестностяхъ Вармбруна, подъ тѣнію горы Кинаста. Я ѣхалъ въ Шлезію какъ въ ссылку, безпрестанно жалѣя о пріятной столицѣ и любезныхъ ея обществахъ. Уединеніе, сельская жизнь, красоты Природы, живописные ландшафты нравились мнѣ только въ хорошихъ описаніяхъ… Не удивишься-ли, когда скажу тебѣ, что свѣтъ и всѣ его блестящія веселья нынѣ забыты мною; что днемъ и ночью брожу по лѣсамъ, сижу на развалинахъ стараго замка и не чувствую, какъ летитъ время?… Эта новость предувѣдомляетъ тебя о другой, не менѣе чудной: я влюбленъ безъ памяти, первый разъ въ жизни моей и навѣки!

Одно мгновеніе Героя побѣдило:

„И въ самомъ дѣлѣ одно мгновеніе одинъ взоръ души Ангельской, кроткой и нѣжной, воспалили мое сердце… Но какіе глаза, лицо, красота и любезность:… Эльмина!…. Не правда ли, другъ мой, что одно это имя заключаетъ въ себѣ какую-то неизъяснимую прелесть? Можно ли произнести его безъ чувства?… Но ты желаешь знать подробности: ахъ! какъ мило говорить объ нихъ!… И, такъ слушай.

«На другой день по моемъ пріѣздѣ въ Варнбрунъ я отъ скуки захотѣлъ видѣть славную гору Кинастъ, которая составляетъ часть большой цѣпи горъ, называемыхъ Гигантскими (Riefengebürge). На ея вершинѣ открылся мнѣ великолѣпный видъ…. Я съ любопытствомъ разсматривалъ тамъ живописныя развалины огромнаго замка, построеннаго, какъ говорятъ, въ 15 вѣкѣ Герцогомъ Болькономъ храбрымъ. Нынѣ Природа тамъ снова утвердила свое владычество, и слѣды человѣческіе почти изгладились. Большія, густыя дерева, по крайней мѣрѣ современники разрушеннаго замка, стоятъ среди лежащихъ на землѣ колоннъ; всѣ тропинки заросли мохомъ и терновникомъ. Тутъ былъ нѣкогда блестящій Дворъ; тутъ Государь, славный въ свое время, радовался безсмертіемъ своего имени, нынѣ совершенно забытаго!… Остались еще нѣкоторые своды, часовня, башня, темница. Я ходилъ одинъ среди развалинъ, философствуя самъ съ собою о Дворѣ Герцога Болькона — и вдругъ женскій, нѣжный, меланхолическій голосъ отозвался въ моемъ сердцѣ… Любезная невидимка пѣла романсъ уединенной Кольмы… Ты знаешь эту Поэму Оссіанову…. Я слушалъ съ восторгомъ. Ничто такъ живо не представляетъ воображенію милаго лица, какъ пріятный, трогательный голосъ. Въ нетерпѣніи видѣть любезную пѣвицу спѣшу къ ней — и вдругъ стою неподвижно какъ мраморъ: вижу Эльмину!… Она сидѣла на развалинахъ аркады подлѣ своей матери… Описывать-ли ее? Конечно; но не теперь, а со временемъ: отнынѣ могу писать къ тебѣ объ одной Эльминѣ; ничто другое не занимаетъ меня… На сей разъ буду говорить только объ ея глазахъ… Одинъ человѣкъ на землѣ можетъ быть щастливъ ихъ взоромъ: горе всѣмъ другимъ! Природа въ глазахъ Эльмины трогательнымъ образомъ соединила все чему Небо велитъ намъ удивляться съ любовію, вѣрить, повиноваться. Атеистъ, смотря на нихъ, перемѣнялъ бы образъ мыслей своихъ; онъ увидѣлъ бы: душу, оживленную огнемъ небеснымъ; увидѣлъ-бы добродѣтель, я не могъ бы не обожать ея святаго образа. Большіе темно-голубые глаза Эльмины, сквозь черныя длинныя ресницы, сіяютъ умомъ и кротостію. Тишина невинности умѣряетъ, такъ сказать, пылкую и глубокую чувствительность въ ея взорахъ, страсть не могла бы украсить ихъ — нѣтъ, она ослабила бы выраженіе этой Ангельской непорочности. Никогда, никогда не осмѣлюсь желать, чтобы Эльмина одно со мною чувствовала; хочу единственно обожать ее и посвятить ей всѣ минуты жизни моей. Эльминѣ семнадцать лѣтъ; она составляетъ единственное утѣшеніе родителей, довольно богатыхъ, и свободна въ выборѣ супруга. Однакожь думаю, что щастливецъ долженъ сперва угодить матери: дочь безъ ея воли не отдастъ никому своего милаго сердца. Къ нещастію, вѣтреность моя извѣстна; знаютъ, что я былъ игрокъ… Мать Эльмины имѣетъ право быть строгою; она молчалива, важна, чувствительна и принимаетъ меня холодно; впрочемъ здѣшніе совмѣстники мнѣ совсѣмъ не страшны. Я увѣренъ, что сердце Эльмины свободно, оно въ невинности своей любитъ только однихъ родителей, а мать до чрезвычайности… Прости, мой другъ. Teперь уже не боюсь твоей строгой Морали: я въ шесть недѣль удивительнымъ образомъ сталъ благоразуменъ во всемъ — кромѣ любви.»

Это письмо сдѣлало сильное впечатлѣніе въ воображеніи и сердцѣ Нельсона. «Какъ щастливъ Вильгельмъ!» думалъ сей молодой человѣкъ: «онъ нашелъ предметъ достойный страсти, и знаетъ теперь, для чего живетъ въ свѣтѣ!»… Нельсонъ, сынъ Англійскаго купца, родился въ Дрезденѣ; въ угожденіе отцу женился на богатой Нѣмкѣ, добродушной и хорошо воспитанной, но холодной до крайности. Генріета была одна изъ тѣхъ красавицъ, которыхъ любятъ хвалить женщины и старики: имѣла всю свѣжесть молодости и правильныя черты лица, но безъ всякой пріятности, такъ, что самая завистливая, самая непрелестная кокетка не могла бы ее бояться. Нельсонъ, пылкой и чувствительной, находилъ въ ней вѣрную жену, хорошую хозяйку, но сердце его оставалось безъ подруги. утѣшаясь единственно своею нѣжностію къ Кораліи, милой дочери, онъ даже и съ сей стороны былъ недоволенъ Генріетою, которая занималась болѣе домашнею экономіею, нежели воспитаніемъ дочери, и думала, что цѣломудріе и бережливость составляютъ единственную должность супруги и матери. Сіе мнѣніе есть общее въ Нѣмецкой землѣ; и хотя Госпожа Нельсонъ безъ сомнѣнія имѣла слишкомъ ограниченное понятіе о трогательныхъ и милыхъ обязанностяхъ супружества, однакожъ она могла бы еще быть образцомъ для молодыхъ женъ во Франціи.

Нельсонъ въ другой разъ читаетъ то мѣсто Вильгельтова письма, гдѣ онъ говоритъ: Эльмина… не правда ли, что одно это имя заключаетъ въ себѣ какую-то неизъяснимую прелесть?.. Глаза его устремляются на сіе опасное имя… Наконецъ онъ произноситъ его въ слухъ, въ самомъ дѣлѣ чувствуетъ въ сердцѣ какое-то необыкновенное движеніе. Ему кажется, что Эльмина должна быть Ангеломъ, плѣнивъ человѣка вѣтренаго, и совсѣмъ не романическаго. — Въ тотъ же вечеръ Нельсонъ отвѣчалъ Вильгелъму, и говоря въ письмѣ своемъ только объ Эльминѣ, просилъ его сообщить ему слова и музыку романса Кольмы; онъ любилъ Оссіана, и ложась спать, съ великимъ удовольствіемъ прочиталъ въ немъ сію трогательную Поэму. Мудрено ли, что воображеніе его и во снѣ занималось тѣмъ же, чѣмъ наяву? Едва закрывъ глаза, онъ увидѣлъ молодую женщину въ длинномъ флеровомъ покрывалѣ, сквозь которое можно было замѣтить только одинъ прелестный стихъ ея. Сердце его волнуется и говоритъ ему: это Эльмина! Но въ то же мгновеніе сія таинственная незнакомка удаляется, дѣлая знакъ рукою, чтобы онъ не ходилъ за нею. Молодой человѣкъ не повинуется и слѣдитъ за Эльминою, которая вступаетъ въ густую тьму и скрывается. Нельсонъ кличетъ ее, но, вмѣсто отвѣта, слышитъ одно ея стенаніе. Холодный потъ льется градомъ съ лица его: онъ проснулся — и сія мечта, украшаемая именемъ Эльмины, съ того времени сдѣлалась для него предметомъ опасной задумчивости.

Недѣль черезъ шесть Вильгельмъ написалъ къ нему, что Эльминина мать послала въ Дрезденъ къ славной Ангеликѣ Кауфманъ портретъ своей дочери, очень сходный, желая, чтобы Кауфманъ списала съ него хорошую копію. Нельсонъ, чрезмѣрно желая видѣть лицо, представляемое ему воображеніемъ всегда подъ флеромъ, спѣшилъ къ Ангеликѣ, которая была съ нимъ знакома и съ удовольствіемъ показала Эльмининъ портретъ. Нельсонъ устремилъ на него глаза, и нѣсколько минутъ безмолвствовалъ. Кауфманъ говорила, что ей никогда не случалось видѣть такого прекраснаго, выразительнаго лица, и что она хочетъ изобразить Эльмину въ видѣ Меланхоліи. Нельсонъ не отвѣчалъ ни слова; не мыслилъ, a только чувствовалъ; изумленный, тронутый, удивлялся красотѣ въ молчаніи.

Нѣсколько разъ онъ былъ у Ангелики; смотрѣлъ, какъ она писала картину Эльмины, и сидѣлъ неподвижно часа по три; возвращался домой и пѣлъ, играя на фортепіано, романсъ Кольмы. Когда портретъ и картину отослали въ Шлезію, Нельсонъ огорчился душевно: ему казалось, что онъ разстался съ милымъ другомъ; самъ удивлялся страннымъ чувствамъ своимъ, но единственно для того, чтобы заниматься ими еще болѣе: они плѣняли его романическое воображеніе и казались ему одною любезною мечтою, ни мало не опасною и не порочною. «Еще не слыхавъ объ Эльминѣ, думалъ Нельсонъ, я былъ увѣренъ, что въ свѣтѣ есть женщина прекрасная, чувствительная, невинная, которую сердце мое полюбило бы страстно, естьли бы случай свелъ меня съ нею: теперь знаю, что эта милая незнакомка называется Эльминою, знаю черты лица ея и мѣсто, гдѣ она живетъ. Въ состояніи моемъ нѣтъ въ самомъ дѣлѣ ни малѣйшей перемѣны: безъ всякой надежды хочу питать въ сердцѣ — не любовь, которая не можетъ родиться безъ личнаго знакомства, но всегдашнюю грусть и сожалѣніе. Женившись, я боялся встрѣтиться съ тою, которой искать мнѣ уже не дозволено, но къ которой тайно стремился душею: теперь мечтательное воображеніе мое остановилось на дѣйствительномъ предметѣ, и я безъ трепета могу смотрѣть на прекрасную женщину, видя ее въ первый разъ. Между горами Шлезіи будутъ отнынѣ носиться мысли мои, безъ ясной цѣли, но постоянно.