Мадлен Жанлис - Меланхолия и воображение Страница 3

Между тѣмъ, какъ Цельсонъ терзался сильнѣйшею страстію, Эльмина мыслила объ немъ съ новою для нее прелестію. Бѣдственная ошибка способствовала въ ней рожденію любви. Она нетерпѣливо хотѣла узнать, кто сей молодой человѣкъ, котораго имя было ей неизвѣстно, но сердце такъ знакомо! Въ тотъ же день Госпожа Сульмеръ, другъ ея начала говорить съ великою похвалою о молодомъ Англичанинѣ, пріѣхавшемъ къ водамъ для поправленія своего здоровья, разстроеннаго горестію о кончинѣ милой супруги. «Онъ носитъ еще трауръ?» спросила Эльмина съ любопытствомъ. Я всякой день вижу его въ черномъ кафтанѣ, отвѣчала Гж. Сульмеръ. — «Хорошъ ли онъ лицомъ?» — Какъ Ангелъ. Ты сама знаешь его. — «По чему же?» — Онъ сказывалъ, что видѣлъ тебя нынѣшній день по утру на кладбищѣ. — «Правда (отвѣчала Эльмина закраснѣвшись, будучи увѣрена, что сей иностранецъ есть Нельсонъ): какъ его фамилія?» — Фриморъ….. Тутъ Эльмина, соединивъ для себя это имя съ Нельсоновымъ лицомъ, воспоминаніемъ утренней сцены, тайно обрадовалась, что такъ скоро могла удовлетворить своему любопытству. Сей иностранецъ, чувствительный и нещастный, занималъ ее во весь день, и мысль, что онъ любилъ страстно, еще болѣе плѣнила ее воображеніе. Мущины въ любви хотятъ новаго сердца: напротивъ того женщины скорѣе привязываются къ тѣмъ, которые уже доказали срою нѣжность; онѣ радуются опытомъ великой чувствительности и находятъ въ немъ для себя щастливую увѣренность, которая не нужна мущинамъ, и которой они не ищутъ. —

Г. Фриморъ, гуляя поутру, дѣйствительно видѣлъ Эльмину на кладбищѣ за нѣсколько минутъ до Нельсонова прихода; но она не видала его.

На другой день отдали Нельсону запечатанный пакетъ отъ Вильгельма. Онъ нашелъ въ немъ переплетенную книгу и слѣдующее письмо: «Повѣряю тебѣ, любезный другъ, залогъ важный для моего сердца…. Черезъ три мѣсяца по смерти Госпожи Б*, когда я могъ еще надѣяться быть щастливымъ, Госпожа Сульмеръ сказала мнѣ, что Эльмина пишетъ журналъ, единственно посвященный памяти родительницы [1]; что это yпражненіе питаетъ ея горесть и еще болѣе разстроиваетъ здоровье. Я не видалъ уже Эльмины, но часто бывалъ y Господина Б*: однажды, въ маленькомъ кабинетѣ, подлѣ Эльмининой спальни, увидѣлъ журналъ ея, — тихонько взялъ его и въ ту же минуту ушелъ, НапрасноЭльмина искала книги своей: я не могъ рѣшиться возвратить ее, и, къ щастью, никому не пришло на мысль, чтобы она была унесена мною. Сей журналъ, которымъ Эльмина пять недѣль занималась, содержитъ въ себѣ сорокъ-двѣ страницы, исписанныя ея рукою: сорокъ-двѣ страницы любезныхъ, трогательныхъ мыслей, которыя излились изъ Эльминина сердца: Какое сокровище!… Не упрекай меня кражею: я жестоко за нее наказанъ; она увеличила любовь мою и въ то же время истребила надежду!… Выѣзжая изъ Вармбруна, не хочу взять съ собою этой книги: знаю наизусть ея содержимое и никогда его не забуду; но мнѣ мучительно видѣть Эльминину руку… Ввѣряю тебѣ сей трогательный памятникъ нѣжности. Возврати его Эльминѣ, но не прежде, какъ года черезъ два: теперь онъ возобновилъ бы печаль ея. — Нельсонъ! хочу, чтобы ты зналъ силу любви моей и горести: читай эту книгу!»

Нельсонъ съ сердечнымъ трепетомъ развернулъ ее… На первой страницѣ Эльмина изобразила профиль своей матери, и написала внизу слѣдующее: «Ей было тридцать-шесть лѣтъ!… Мы никогда не разставались!.. и первая разлука должна быть вѣчною! мысль страшная!… Время только умножитъ горесть мою: не будетъ ли она мнѣ черезъ годъ еще нужнѣе? Чѣмъ долговременнѣе разлука съ милымъ, тѣмъ сильнѣе желаніе видѣть его…. Она была еще такъ молода! Я надѣялась, состарѣться въ глазахъ ея и съ нею провести безопасно бурныя лѣта молодости. Она отвѣчала мнѣ за будущее: я жила спокойно… Теперь все тревожитъ меня…. Поставленная на путь добродѣтели милою родительницею, желаю вѣчно итти имъ; но безъ вѣрнаго путеводителя всякой новой шагъ ужасаетъ… Нѣтъ, никогда не перемѣню состоянія; одинъ ея выборъ могъ ручаться мнѣ за щастіе. Легко обмануть сердце неопытное; a съ нею могла ли я бояться своей неосторожности?… Судьба всего лишила меня: неизъяснимыхъ пріятностей любви, милыхъ ея попеченій и благоразумныхъ совѣтовъ. Для того, чтобы всегда быть щастливою и достойною такой матери, мнѣ надлежало только любить ее и вѣрить ей: теперь должно мнѣ пріобрѣсти всѣ ея добродѣтели!.. Ахъ: надъ гробомъ милой я оплакиваю щастіе, спокойствіе, a можетъ бытъ и доброе имя!.. Только поведеніемъ своимъ могу чтить ея память. Одна неосторожность запятнала бы славу мою, и тогда я лишилась бы права оплакивать ея кончину: она не могла бы пережить моего безчестія! Эта мысль ужасна… Обратить въ ничто всѣ труды воспитанія, всѣ мудрые совѣты нѣжнѣйшей матери и потерять доброе имя, ею мнѣ оставленное — нѣтъ, лучше умереть!… Признательность будетъ моею наставницею: она, она не велитъ мнѣ на себя полагаться!… Знаю обязанности дочери, и вѣрно исполню ихъ; въ уединеніи буду жить для моего родителя, и такимъ образомъ могу еще утвердить судьбу свою, которая сдѣлалась опасною и невѣрною!»

Тутъ книга выпала изъ рукъ его. «Ангелъ добродѣтели! воскликнулъ Нельсонъ: мнѣ оставалось только знать внуренность души твоей, и теперь знаю!».. Слезы текли ручьями изъ глазъ его. Онъ снова взялъ книгу, читалъ, разсматривалъ почеркъ руки, вникалъ въ каждое слово, болѣе и болѣе плѣняясь умомъ и чувствительностію Эльмины.

Черезъ двѣ недѣли послѣ того Господинъ Б * уѣхалъ, вмѣстѣ съ дочерью, на нѣсколько дней въ Гиршбергъ. Нельсонъ убѣгалъ Эльмины, но развѣдывалъ обо всемъ, что до нее касалось, и захотѣлъ, пользуясь отсутствіемъ ея, видѣть то мѣсто, гдѣ она жила. Садовникъ ввелъ его въ паркъ; тамъ увидѣлъ онъ цветникъ и бесѣдку, окруженные желѣзною решеткою; садовникъ сказалъ ему, что они собственно принадлежатъ Эльминѣ, и что Госпожа Б* отмѣнно любила сію часть парка. Нельсонъ упросилъ его отпереть дверь; но не могъ безъ угрызенія совести войти въ это мѣсто, которое освящалось памятію милой родительницы, и куда Эльмина даже самыхъ друзей ево ихъ не вводила. Тамъ все представляло душѣ мысли нѣжныя и трогательныя. Ароматическій воздухъ, которымъ дышалъ Нельсонъ, казался ему благоуханіемъ невинности; а для сердца, волнуемаго порочною страстію, чувства и вдохновенія добродѣтели бываютъ уже мучительны: первое наказаніе нашихъ заблужденій есть то, что мы не можемъ тогда удивляться ей безъ упрековъ совѣсти…. Разсматривая все съ великимъ вниманіемъ и любопытствомъ, онъ замѣтилъ, что въ цвѣтникѣ не было ничего, кромѣ ясминовъ и резеды. Садовникъ сказалъ ему, что Госпожа Б* любила ихъ болѣе всѣхъ другихъ цвѣтовъ, и что Эльмина украшаетъ ими гробъ ея. «Здѣсь (продолжалъ онъ, вошедши съ Нельсономъ въ бесѣдку) здѣсь все осталось такъ, какъ было наканунѣ болѣзни Госпожи Б*: Эльмина не приказала ни до чего касаться. Вотъ книги, которыя она читала вслухъ матери. Вотъ кресла и пяльцы нашей покойной Госпожи; a шутъ, подъ чернымъ флеромъ, лежитъ работа ея, которой она не успѣла кончишь»…. Нельсонъ, съ горестію поднявъ флеръ, увидѣлъ не дошитый. цвѣтокъ «Ахъ! рука еще молодой женщины (думалъ онъ) образовала половину этой розы; но вдругъ, оледенѣвъ, навѣки остановилась, и работа часовая не могла быть докончена…. A мы спокойно занимаемся великими планами для будущаго и располагаемъ отдаленнымъ временемъ!» Опустивъ черное покрывало на пяльцы, Нельсонъ пересмотрѣлъ книги, лежавшія на столѣ: молитвенникъ, Йонговы Ночи, Гервеевы Размышленія. И такъ Эльмина бываетъ здѣсь часто? спросилъ онъ y садовника. — «Каждое утро, возвратясь съ кладбища, и въ самой тотъ часъ, въ которой прихаживала сюда съ матерью.» — Знаютъ ли, что она дѣлаетъ? — «Знаютъ: Г. Б* и мы всѣ, боясь, чтобы Эльмина отъ слезъ и рыданья не упала въ обморокъ, нѣсколько разъ y дверей подслушивали и тихонько заглядывали въ окно. Она становятся на колѣни и молится, послѣ того садится на стулъ подлѣ большихъ, пустыхъ креселъ и читаетъ вслухъ, какъ бывало при матери.» — - Тутъ Нельсонъ, тронутый до глубины сердца, спѣшилъ вытти изъ бесѣдки, сказавъ: «никто изъ смертныхъ не достоинъ входить въ это святилище добродѣтели.» — Возвратясь домой, онъ призвалъ работниковъ и велѣлъ сдѣлать въ саду своемъ цвѣтникъ, подобный Эльминину; насѣялъ въ немъ ясминовъ и резеды; убралъ бесѣдку свою такъ же, и чтобы сходство было совершенно, то поставилъ въ ней пяльцы съ недошитою розою, закрытою чернымъ флеромъ. Не нужно сказывать, что въ сію часть сада, окруженную высокимъ заборомъ, никто не могъ входить, кромѣ хозяина; онъ запиралъ дверь и хранилъ y себя ключь. Генріетта не была ни подозрительна, ни любопытна; сверхъ того издавна привыкнувъ къ Нельсоновымъ странностямъ, она даже и не замѣтила сей новой.

Между тѣмъ Эльмина возвратилась изъ Гиршберга. Мнимый Фриморъ не выходилъ изъ ея мыслей. Она желала съ нимъ встрѣтиться; но сей молодой человѣкъ не былъ знакомъ съ Госпожею Сульмеръ и не любилъ общества Вошедши въ свою бесѣдку, Эльмина примѣтила, что флеръ на пяльцахъ немного измятъ, и что на темной матеріи видны слѣды пудры (которая ссыпалась съ Нельсоновыхъ волосовъ). Приступивъ къ садовнику, она заставила его наконецъ признаться, что онъ, по неотступной прозьбѣ, вводилъ туда молодаго, прекраснаго лицомъ иностранца, не хотѣвшаго сказать своего имени. Ему сдѣлали выговоръ, но легкой и не грубой, a послѣ разспрашивали его очень долго и съ великимъ любопытствомъ. Такое открытіе было весьма важно для Эльмины. Она могла справедливо заключить, что иностранецъ имѣлъ къ ней особенное вниманіе, и что сердце его нѣкоторымъ образомъ отвѣтствуетъ ея сердцу. Считая сего любезнаго меланхолика Гм. Фриморомъ, Эльмина вообразила, что онъ, оплакивая супругу, упрекаетъ себя новою склонностію къ другой женщинѣ — можетъ быть, y него есть дѣти; можетъ быть, онъ поклялся не входить въ новое обязательство!…. Сія мысль нѣсколько тревожила Эльмину; но она думала: Фриморъ свободенъ! великое утѣшеніе для женщины, когда она почитаетъ себя любимою!