Артур Дойл - Жена физиолога

Артур Конан Дойл

ЖЕНА ФИЗИОЛОГА

Профессор Энсли Грэй не пришел в обычное время к завтраку. Куранты, стоящие на каминной доске столовой между терракотовыми бюстами Клода Бернара и Джона Хентера, пробили полчаса, затем три четверти. Теперь их золотая стрелка приближалась к девяти, а хозяин дома все еще не появлялся.

Это был случай, не имевший прецедента. В течение тех двенадцати лет, что младшая сестра профессора заведовала его хозяйством, она ни разу не видела, чтобы он опоздал хоть на секунду. Теперь она сидела перед высоким серебряным кофейником, не зная, что ей делать, — велеть ли позвонить еще раз в гонг или ждать молча. И та и другая мера могла оказаться ошибочной, а ее брат был человеком, не допускавшим ошибок.

Мисс Энсли Грэй была тонкая, несколько выше среднего роста, женщина, с пронизывающими, окруженными целою сетью морщин глазами и несколько согнутыми плечами, что, как известно, служит признаком женщины, вечно сидящей над книгами. Ее лицо было продолговато и худощаво, с пятнами румянца на щеках, с умеренным задумчивым лбом и с оттенком страшного упрямства в очертаниях тонких губ и выдававшегося вперед подбородка. Белые как снег рукавчики и воротничок, и гладкое темное платье, сшитое почти с квакерской простотой, свидетельствовали об изысканности ее вкуса. На ее плоской груди висел черный эбеновый крест. Она сидела очень прямо, напряженно прислушиваясь, приподняв брови и вращая зрачками глаз нервным характерным для нее движением.

Вдруг она с видимым чувством удовлетворения тряхнула головой и начала наливать кофе. Из соседней комнаты послышались чьи-то шаги. Дверь отворилась, и быстрыми, нервными шагами профессор вошел в комнату. Кивнув головой сестре, он сел за стол напротив нее и начал вскрывать письма, пачка которых лежала на столе рядом с его тарелкой.

Профессору Энсли Грэю было в это время сорок три года — он был почти двенадцатью годами старше своей сестры. Он сделал блестящую ученую карьеру. Начало его громкой известности положили его работы по физиологии и зоологии в университетах Эдинбурга, Кембриджа и Вены.

Его монография «Об экситомоторных нервных отростках» доставила ему звание члена Королевского Общества, а его изыскания «О природе батибия» были переведены но крайней мере на три европейских языка. О нем говорили, как об одном из величайших современных авторитетов, как о представителе и воплощении всего, что было лучшего в науке. Поэтому ничего удивительного не было в том, что когда городское управление Берчспуля решило открыть медицинскую школу, то ему была предложена кафедра физиологии в этой школе. Его согласие имело для представителей города тем большую ценность, что они понимали, что эта кафедра могла быть только одним из этапов в его ученой карьере, и что первая освободившаяся вакансия доставит ему более почетную кафедру.

Наружностью он походил на свою сестру. Те же самые глаза, те же самые черты лица, тот же самый отмеченный печатью мысли лоб. Но очертания его губ были тверже, а его длинный тонкий подбородок был очерчен еще резче, чем у его сестры. Просматривая письма, он время от времени проводил пальцами по подбородку.

— Эти девушки очень беспокойный народ, — заметил он, когда в отдалении послышались чьи-то голоса.

— Это Сара! — сказала сестра. — Я скажу ей об этом. Она передала ему через стол чашку кофе и принялась маленькими глотками пить кофе из своей чашки, поглядывая украдкою на суровое лицо брата.

— Первым большим успехом человеческой расы, — сказал профессор, — было приобретение способности речи. Второй шаг на этом пути был сделан, когда люди научились управлять этой новой способностью. Но женщины до сих пор еще не сделали этого второго шага.

Когда он говорил, его глаза обыкновенно были полузакрыты, а его подбородок резко выступал вперед; кончив же свою речь, он имел обыкновение раскрывать глаза и сурово смотреть на своего собеседника.

— Я, кажется, не болтлива, Джон, — сказала сестра.

— Нет, Ада, во многих отношениях вы приближаетесь к высшему, то есть мужскому типу.

Профессор нагнулся над своей тарелкой с видом человека, только что разрешившегося самым изысканным комплиментом, но его сестра вовсе не казалась польщенною и только нетерпеливо пожала плечами.

— Вы опоздали сегодня к завтраку, Джон, — заметила она после паузы.

— Да, Ада, я плохо спал. Маленький прилив крови к мозгу, вероятно, как следствие перевозбуждения мозговых центров. Моя голова была немного не в порядке.

Сестра с удивлением взглянула на него. До сих пор мозговые процессы профессора были так же правильны, как его привычки. Двенадцать лет постоянного общения с ним приучили ее к мысли, что он жил в ясной и спокойной атмосфере, которая окружает человека, всецело отдающего себя служению науке, и что поэтому он неизмеримо выше мелких страстей и эмоций, волнующих большинство людей.

— Вы удивлены, Ада, — сказал он, — и я вполне понимаю вас. Я сам удивился бы, если бы мне сказали, что я стану так чувствителен к сосудистым расстройствам. Потому что, в конце концов, все расстройства носят сосудистый характер, если поглубже взглянуть на этот предмет. Дело в том, что я думаю жениться.

— Не на миссис О'Джеймс? — воскликнула Ада.

— Моя милая, у вас в высокой степени развита наблюдательность, свойственная женщинам. Именно миссис О'Джеймс я и имел в виду.

— Но вы так мало знаете ее. Сами Эсдэль знают ее так мало. Ведь они очень недавно познакомились с ней, хотя она и живет в Линденсе. Не лучше ли было бы, если бы вы сперва поговорили с миссис Эсдэль, Джон?

— Я не думаю, Ада, чтобы миссис Эсдэль была вообще способна сказать что-нибудь, что могло бы серьезно повлиять на мой образ действий. Я обдумал дело с должным вниманием. Ум, привыкший к научным исследованиям, не торопится делать выводы, но раз они уже сделаны, не склонен изменять их. Брак есть естественное состояние человека. Я был, как вы знаете, так завален академической и другой работой, что у меня совсем не было времени для личной жизни. Теперь дело изменилось, и я не вижу достаточно серьезной причины к тому, чтобы отказываться от этого благоприятного случая приобрести подходящую подругу жизни.

— И вы уже дали слово?

— Почти, Ада. Я попробовал вчера намекнуть леди О'Джеймс, что я готов подчиниться общей участи человеческого рода. Я пойду к ней после своей утренней лекции и узнаю, как она взглянет на мое предложение. Но вы хмуритесь, Ада!

Его сестра вздрогнула и сделала над собой усилие, чтобы скрыть выражение досады, появившееся на ее лице. Она даже пробормотала несколько слов поздравления, но глаза ее брата рассеянно блуждали по комнате, и он, видимо, не слушал ее.

— Само собою разумеется, Джон, — сказала она, — что я от души желаю вам того счастья, которого вы заслуживаете. А если я вообще и выразила сомнение, так это потому, что я знаю, как много ставится этим шагом на кон, и потому еще, что это было так неожиданно, так внезапно. — Своею тонкою рукою она дотронулась до креста, висевшего на ее груди. — В такие минуты мы нуждаемся в руководстве, Джон. Если бы я могла убедить вас вернуться к религии…

Профессор умоляющим жестом руки остановил ее.

— Я нахожу бесполезным возвращаться опять к этому вопросу, — сказал он. — Мы не можем спорить об этом, так как вы принимаете на веру больше, чем я могу допустить. Мне приходится оспаривать ваши посылки. Мы мыслим не в одной плоскости.

Его сестра вздохнула.

— В вас нет веры.

— Я верю в великие эволюционные силы, которые ведут человека к какой-то неведомой, но высокой цели.

— Вы не верите ни во что.

— Напротив, моя дорогая Ада, я верю в дифференциацию протоплазмы.

Она печально покачала головой. Это был единственный предмет, относительно которого она позволяла себе усомниться в его непогрешимости.

— Ну, мы несколько уклонились в сторону, — заметил профессор, складывая свою салфетку. — Если я не ошибаюсь, есть некоторая вероятность и другого матримониального события в нашей семье. Что вы скажете на это, Ада?

Его маленькие глаза лукаво смеялись, когда он взглянул на сестру. Она же с смущенным видом чертила по скатерти щипчиками для сахара.

— Доктор Джемс Мак-Мердо О'Бриен… — громко сказал профессор.

— Перестаньте, Джон, перестаньте! — воскликнула мисс Ада Грэй.

— Доктор Джемс Мак-Мердо О'Бриен, — продолжал ее брат неумолимо, — человек, имеющий уже большие заслуги и в области современного знания. Он первый и самый выдающийся мой ученик. Уверяю, вас, что его «Заметки о пигментах желчи», вероятно, сделаются классическим произведением. Можно смело сказать, что благодаря ему в наших взглядах на уробин произошел настоящий переворот.

Он замолчал, а его сестра сидела молча, с опущенной головой и раскрасневшимися щеками. Маленький эбеновый крест подымался и опускался на ее груди в такт ее порывистому дыханию.