Эдгар По - Говорящий мертвец

Эдгар Аллан По

Говорящий мертвец[1]

Внимание мое, в течение трех последних лет многократно обращалось к магнетизму. Около девяти месяцев тому, мне пришло на мысль, что в ряду произведенных доныне опытов находится столько же замечательный, сколько и необъяснимый пропуск: никто еще не был магнетизирован при часе смертном (in articulo mortis).

Надлежало, говорит многоученый доктор, удостовериться во-первых, способен ли пациент в этом положении подвергнуться какому либо магнетическому влиянию; во-вторых, если он способен, то уменьшается ли оно или же увеличивается от этого состояния; в-третьих, в какой степени и в течение какого времени магнетизм может остановить преобладательное действие смерти? Подлежали пояснению и другие вопросы, но эти наиболее подстрекали мое любопытство, особенно же последний, по причине необъятности последствий.

Отыскивая вокруг себя субъект, на котором можно бы было произвести эти опыты, я вспомнил о моем друге Эрнесте Вальдемаре, известном составителе книги: «Bibliotheca Forensica» и сочинителе, под псевдонимом Иссахара Маркса, польских переводов Валленштейна и Гаргантуа. Вальдемар, живший наиболее в Гарлеме, в Нью-йоркской области, сделался, с 1839 года, особенно замечателен необычайной худобой и белокуростью бакенбард, в противоположность черному цвету его волос, которые все принимали за парик. Он был необыкновенно нервного темперамента, следовательно, особенно способен для опытов магнетизма. Два или три раза я приводил его в сон без особенных усилий, но не мог приобресть ничего другого из результатов, на которые имел естественное право рассчитывать, по особенности его нервного образования. Неполноту этого успеха я всегда приписывал плохому состоянию его здоровья: воля его никогда не была положительно и совершенно покорна моей, и потому я не мог в ясновидении добиться от него опыта решительного. За несколько месяцев до знакомства моего с ним, медики объявили его чахоточным. Он сам, как бы уже по привычке, говорил совершенно спокойно о близкой кончине своей, как о событии, которого избежать невозможно, и о котором не следует сожалеть.

Понятно, что когда впервые пришла мне мысль, о которой упомянуто, я весьма естественно не мог не припомнить г. Вальдемара. Мне слишком хорошо была известна его философская твердость духа, чтоб ожидать какого-либо сопротивления с его стороны; родственников он в Америке не имел, стало быть, не могло представиться и стороннего вмешательства. Я откровенно высказал ему все, и к великому удивлению моему, это живо заинтересовало его. Я говорю – к великому удивлению, потому что хотя он и подвергал себя моим магнетическим опытам, но никогда не обнаруживал ни малейшего сочувствия к действиям сим. Болезнь его именно была такова, что дозволяла почти положительно определить время смерти, – и мы условились, чтоб за 24 часа или около того до кончины, он прислал за мною.

В настоящее время прошло не более семи месяцев со дня, в который я получил от Вальдемара собственноручную записку следующего содержания:

"Любезный П!

Вы можете пожаловать и теперь. Д. и Ф.[2] согласны в том, что я не дотяну долее полуночи, и мне кажется, расчет их весьма верен.

Вальдемар."

Записка эта была получена мною через полчаса по написании, а через пятнадцать минут я был уже в комнате умирающего. Я не видал его перед этим дней десять, и был испуган ужасной переменой, совершившеюся в такое короткое время. Цвет лица был свинцовый; глаза совершенно тусклые, а истощание таково, что скулы решительно прорезывались сквозь натянутую кожу. Мокротные извержения были чрезмерны; пульс едва-едва был ощутителен. Несмотря на то, умственные способности сохранились в особенно замечательной степени, и даже проявлялась, в известной мере, сила физическая. Он говорил внятно, принимал без постороннего пособия лекарства, и когда я вошел в комнату, – записывал карандашом какие-то заметки или памятки. Он был обложен и поддерживаем в постели подушками; доктора Д. и Ф. находились при нем.

Повидавшись с больным, я отвел докторов к стороне и просил у них подробнейшего отчета о физическом состоянии пациента. Левое легкое было уже около 18 месяцев в окаменелом или хрящевидном состоянии, то есть совершенно негодно для жизненного действия; правое, в верхней части, было тоже, если не вообще, то в частности, хрящевато; нижняя же часть его составляла сплошную массу гноящихся туберкулов, так сказать, один на другом. Существовали язвы сквозные, обширные и в одной точке приросты к ребрам. Эти явления в правой половине были сравнительно не так застарелы, но окаменение вообще шло с удивительною быстротою; за месяц медики не видели и признака, и не более как за три дня ими усмотрен был прирост к ребрам. Независимо от чахотки, подозревали аневризм аорта, но на этот предмет диагностика не могла быть совершенно точна. По согласному мнению обоих докторов, г. Вальдемар должен был умереть около полуночи следующего дня в воскресенье. Это происходило в субботу в семь часов.

Отходя от больного для разговора со мной, доктора простились с ним окончательно, ибо имели намерение прекратить свои визиты: но по настоянию моему, согласились приехать еще на следующий день около 10 часов вечера.

Когда они удалилися, я свободно говорил с г. Вальдемаром о близкой его кончине и особенно о предположенном опыте. Он повторил мне, что согласен, и даже, что желает этого, при чем приглашал начать немедленно.

При больном находились для прислуг мужчина и женщина: но я не был расположен начать дело этого рода без свидетелей, которые, во всяком случае, заслуживали бы более вероятия, и потому отложил испытание до осьми часов следующего дня, когда прибыл мне на помощь студент медицинского факультета Теодор Л. И., которого я знал несколько. Первоначальная моя мысль была дождаться докторов: но я не мог долее откладывать опыта, во-первых – по настоянию самого г. Вальдемара, и во-вторых – по убеждению, что нельзя было терять и минуты, ибо больной видимо и с чрезвычайною быстротою клонился к смерти.

Г. Л. И. согласился записывать все, что произойдет, и по его-то записке я должен теперь продолжать рассказ, почерпаемый или, лучше, выписываемый здесь буквально.

Не доставало 5 минут до 8 часов, когда я, взяв за руку больного, просил его объявить г. Л. И. столь внятно, сколько это ему возможно: точно ли он, г. Вальдемар, вполне согласен на то, чтоб я магнетизировал его в этом положении? Он отвечал слабым, но совершенно внятным голосом: да, я хочу быть магнетизирован, и тотчас присовокупил к этому: я опасаюсь, что вы слишком долго медлили. В то время, когда он произносил это, я начал те магнетические пассы, которые, по моим наблюдениям, имели на него наиболее влияния. Он, очевидно, ощутил действие моей руки при первом косвенном пассе перед его лбом: но, несмотря на мои усилия, я не мог добиться другого видимого результата до 10 часов и нескольких минут, когда доктора Д. и Ф. прибыли по данному ими обещанию. В кратких словах я объяснил им, что хотел делать, и так как они с своей стороны не видели к тому препятствия, ибо признавали больного уже в агонии (в смертном томлении, в умирании): то я продолжал, не колеблясь, переменив только косвенные пассы на вертикальные сверху вниз и совершенно вперив мой взор в правый глаз пациента.

В это время пульс его был едва заметен, а дыхание, продолжавшееся с перемежками около полуминуты, было почти храпением. Состояние это продолжалось без перемены около четверти часа; после чего вздох совершенно естественный, хотя очень глубокий, вырвался из груди умирающего: но дыхание, для слуха, сохранило вполне прежнюю храпливость без уменьшения перемежек; в это время оконечности тела умирающего были ледяно-холодны.

В одиннадцать часов без пяти минут я заметил несомненные признаки магнетического влияния. Стекловидное колебание глаза заменилось тем выражением тягостного внутреннего созерцания, которое усматривается лишь в случаях ясновидения, и насчет которого совершенно нельзя ошибиться.

Несколькими быстрыми пассами я заставил веки трепетать, как при начинающемся сне, и еще несколькими такими же закрыл их совершенно. Не довольствуясь однако же сим, я деятельно и неослабно продолжал манипуляции со всею доступною мне силою воли до тех пор, пока не одеревянил совершенно членов больного, приведя их в положение, которое казалось мне наиболее удобным.

Когда все было устроено таким образом, пробило 12 часов (полночь!…), и я просил двух медиков и студента осмотреть г. Вальдемара. После многих наблюдений и испытаний, они признали, что умирающий находился в необыкновенно полнейшем состоянии каталепсии. Любопытство (!?) обоих докторов было возбуждено до последней степени; один из них г. Д. тотчас же решился остаться на всю ночь при постели пациента (!); доктор же Ф. простился с нами, объявив, что приедет около рассвета. Г. Л. И. и прислуга остались.