Ричард Олдингтон - Убит в бою

Ричард Олдингтон

Убит в бою

Когда Джеку Хэнну, выросшему в Ист-Энде в большой бедной семье, исполнилось пятнадцать лет, он не пожелал больше продавать газеты и, сбежав из дому, уехал к морю. В тысяча девятьсот одиннадцатом году, прослужив семь лет и испытав на себе сполна всю жестокость и грубость, выпадающие на долю корабельного юнги, он удрал, на берег и поступил в армию. Все в нем от лихо заломленного на затылок берета до сердец, якорей и женских имен, вытатуированных на руках, сразу выдавало моряка; а слишком самоуверенные манеры изобличали в нем дезертира. Парня не взяли бы в армию, если бы не его великолепное сложение, да не страх перед войной, вызванный Агадирским кризисом.[1] Но он был согласен завербоваться на двадцать один год, а из самых отъявленных мерзавцев, как известно, выходят самые образцовые солдаты. Много повидавший на своем веку доктор почти с восхищением осмотрел его обнаженное тело.

– С такой грудью хоть сейчас в гвардейцы. А это еще что?

Доктор показал на грудь Хэнна, обезображенную поблекшей непристойной татуировкой.

– Я был тогда мальчишкой, сэр. Три матроса напоили меня и сделали эту татуировку, пока я спал.

– Гм, не очень-то красиво. Болело?

– Здорово распухло, сэр.

– Гм… Пьешь?

– Что вы, сэр!

– Прекрасно, Годен.

В тот же день в тот же самый полк был зачислен другой рекрут, которому только что исполнилось восемнадцать лет. Эрик Крейн был поистине детищем армии, сыном старого солдата, который в силу обстоятельств женился на горничной и, прослужив двадцать один год, демобилизовался в чине батальонного старшины. Интересы юного Крейна не выходили за пределы армии, чин батальонного старшины был верхом его мечтаний, а главную его драгоценность составляла длинная отцовская трость. С детства он привык слышать только полковые сплетни, пересуды о достоинствах, а чаще – о недостатках офицеров, бесконечные рассказы о колониальных кампаниях, о солдатской славе и презрительные замечания в адрес штатских. В десять лет он знал все чины, рода войск и знаки различия; в тринадцать мог, как настоящий ветеран, обучать молодых солдат и умел в совершенстве подражать зычному голосу своего отца, далеко разносившемуся по Учебному плацу. Ему на роду было написано служить в мирное время строевым инструктором, а потом, выйдя в отставку с сиплым голосом и толстым брюшком, коротать остаток дней в деревенском кабачке.

Соперничество между Хэнном и Крейном началось сразу. Они без труда стали лучшими в своей партии новобранцев и первыми кандидатами на повышение. Крейн, сын солдата, имел преимущество – он тверже знал строевую службу, и к тому же начальству нравилась его фанатичная приверженность к армии. Однако Хэнн был проворен и почтителен, всегда по-морскому подтянут и более сообразителен. Соперничество за первую нашивку быстро переросло в ненависть. Карьеризм в наемной армии, узость интересов, относительная бездеятельность, неразборчивость в средствах, притеснение низших высшими, скука, неизбежное преклонение перед чинами рождают яростное соперничество, ненависть, злобу, которые можно оправдать, пожалуй, лишь в борьбе за престол.

Из-за мелкого дисциплинарного проступка, ловко и якобы случайно раскрытого Хэнном, Крейн потерял свои первый шанс на повышение. Хэнн раньше него был допущен к исполнению обязанностей капрала[2] и на целых полгода стал начальником Крейна. Восторжествовав над соперником, он стал донимать его мелкими, но оскорбительными придирками, всегда доступными начальнику, пусть даже самому младшему из унтер-офицеров. С тех пор они возненавидели друг друга на всю жизнь, и Крейн, затаив злобу, с мстительностью человека ограниченного ума и кругозора, ждал минуты, чтобы «вернуть свое».

В августе тысяча девятьсот четырнадцатого года оба они служили в экспедиционных войсках. Хэнн был уже в чине капрала, а Крейн только исполнял обязанности капрала в той же роте. Во время суматошного и беспорядочного отступления от Монса Хэнн был ранен и эвакуирован в тыловой госпиталь. Крейн, с упорством наемного солдата подстерегавший случай, чтобы выдвинуться, был крайне осторожен и осмотрителен, когда поблизости не было начальства, но зато нарочито громко подбадривал своих людей и делал вид, будто не щадит себя, сражаясь, как лев, если рядом оказывался офицер. Однажды свидетелями такой сцены стали его полковник и генерал. Полковник, желая подчеркнуть, как доблестно сражаются его люди, указал генералу на Крейна. Тот краешком глаза следил за начальством.

– А ну, ребята, навались! Дадим им жару! Беглый огонь! Представьте себе, что вы в Бисли.[3] Пусть знают, что такое британская армия!

И они открыли беглый огонь по несуществующей цели. Велика власть очковтирательства.

– Парня, пожалуй, следует повысить в чине, – сказал генерал. – Нам такие люди нужны. Понимаете ли, Маккензи, главнокомандующий обеспокоен положением дел. Французы здорово нас подводят. Они всего на пять миль ближе к противнику, чем мы, и продолжают отступать.

Офицеры ушли. Крейн украдкой осмотрелся.

– Кончай, ребята. Начальство смоталось.

Когда капрал Хэнн в апреле тысяча девятьсот пятнадцатого года вернулся в свой батальон, он обнаружил, что больше половины состава – новобранцы Китченера.[4] Как ни велико было его профессиональное отвращение, оно не могло сравниться с отвращением, изумлением и яростью которые овладели им, когда он узнал, что его понизили до ранее занимаемой должности и зачислили во взвод под командованием младшего лейтенанта Крейна. Младшего лейтенанта! Хэнн чувствовал себя так, словно ему нанесли страшный удар под ложечку: «Ах, черт побери! – выругался он про себя. – Черт побери этого выскочку! Обошел меня, мерзавец». С обычной наглостью, которая так присуща тем, кто занимается неестественным для человека ремеслом наемного убийцы, он притворился, будто ничего не произошло. Когда их часть расположилась на отдых в разрушенной деревне, Хэнн, встретив Крейна на тихой улочке, козырнул по всей форме, а потом протянул руку:

– Здорово, Крейн! Поздравляю, старина. Совсем джентльменом стал, а? Надеюсь, не погнушаешься старым приятелем?

Подбоченившись, Крейн в бешенстве выпятил свою мощную челюсть и бросил на Хэнна взгляд, полный глубокой и непримиримой ненависти. Сначала он не мог вымолвить ни слова и с трудом сдержался, чтобы не ударить подчиненного. Лицо его побагровело.

– Слушай, исполняющий обязанности капрала Хэнн, ты достаточно долго прослужил в армии, чтобы знать, как положено обращаться к офицеру. По приказу Его Величества я выполняю свой долг, и ты должен меня уважать и слушаться как старшего по чину. Понял? То, что мы служили вместе и ты сыграл со мной свою грязную шутку, совсем не значит, что ты можешь лезть ко мне с дурацкой трепотней. Понял? Если ты еще хоть раз попробуешь подложить мне свинью, я тебе не дам спуску, так и знай. Ясно? Ты слишком долго болтался без дела там, на родине.

– Но, Крейн, я же…

– Руки по швам, когда говоришь с офицером!

Показались два сержанта – свидетели. Хэнн вытянулся.

– И брось пререкаться, не то худо будет. Понял?

– Так точно, сэр.

– Смотри же, чтоб этого у меня больше не было. Сержант Джеймс! Подойдите сюда!

– Слушаю вас, сэр.

– Этот человек из моего взвода, не так ли?

– Так точно, сэр.

– Присматривайте за ним. У него опасные мысли. Не по чину. Его надо хорошенько подтянуть. Не давайте ему валять дурака. Я его знаю, с ним надо быть начеку.

– Будет исполнено, сэр.

Сержант козырнул, и Крейн, уходя, подарил его снисходительным взглядом.

С этого мгновения война между Крейном и Хэнном была объявлена, и она занимала их гораздо больше, чем та большая война, в которой оба они участвовали. Хэнн пытался перейти в другую часть, где его оценили бы по заслугам и повысили в должности. Целью его жизни было снова стать выше Крейна. Он знал устав не хуже любого старого служаки, но Крейн не уступал ему в этом. К тому же у Крейна было огромное преимущество – его офицерский чин. Хэнн подал рапорт о переводе в другой батальон; Крейн отказал ему на том основании, что это лишь уловка с целью отсидеться несколько дней в тылу. Хэнн выразил желание перевестись в кавалерию; Крейн в ответ на это доложил командиру роты, что в его взводе слишком мало кадровых унтер-офицеров, чтобы можно было отпустить хоть одного. Через несколько недель в роте составлялись списки унтер-офицеров, претендующих на повышение. Хэнн сразу же поставил свое имя. Командир роты мимоходом сказал Крепну, что намерен представить Хэнна полковнику для производства в офицеры. Крейн побагровел от досады.

– Это невозможно.

– Но почему же? Хэнн прекрасный капрал и смышленый малый. Из него выйдет отличный боевой офицер.

– Так-то оно так, но все же повысить его нельзя. У него нет образования, и потом это самый горький пьяница, какого мне только доводилось видеть. Если бы я его не защищал, он давным-давно пошел бы под суд за пьянство и всякие безобразия, да еще в действующей армии.