Ирвин Шоу - Нищий, вор Страница 10

— Нет, — ответил Рудольф. — Я не слышал, что ты говорила… Я только понял, что ты сердишься.

— Да, наша беседа была далеко не дружеской, — согласилась Жанна. — Мы ссорились. Теперь ты понимаешь, почему я очутилась в кафе без обручального кольца на руке?

— Более или менее, — ответил Рудольф.

— Когда ты вошел и сел, я собиралась расплатиться и идти домой, — тихо сказала она. — Двое мужчин уже подходили ко мне. Напыщенные позеры с опытом, любители… Как это говорится в Америке? Однодневных?..

— Однодневных гастролей, — подсказал Рудольф.

— Именно.

— Они по крайней мере не приняли тебя за шлюху, — уныло возразил он. — Прости меня.

Она погладила его по руке.

— Прощать нечего, — сказала она. — Это только внесло комическую ноту в наш вечер. Когда ты вошел и сел, я увидела твою добропорядочную и почтенную физиономию и решила не уходить. — Она улыбнулась. — Во всяком случае, не сразу. И оказывается, не ошиблась. Больше никогда не будь застенчивым. — Она снова как сестра похлопала его по руке. — Уже поздно. Ты сказал, что тебе пора… Запишешь мой телефон? Мы увидимся еще?

— Мне, наверное, тоже следует рассказать немного о себе, — заговорил Рудольф. — Прежде всего меня зовут не Джимми. Не знаю почему… — Он пожал плечами и улыбнулся. — Я стеснялся. Считал, что плохо поступаю. А если я назовусь чужим именем, то половина вины с меня вроде бы снимается. А может, из осторожности: вдруг мы когда-нибудь встретимся и я буду не один, ты скажешь: «Здравствуй, Джимми!», а я смогу ответить: «Извините, мадам, вы меня с кем-то путаете».

— Если бы я вела дневник, — сказала Жанна, — я бы описала все, что сегодня случилось. Во всех подробностях.

— Меня зовут Рудольф, — продолжал он. — Мне никогда не нравилось мое имя. Мальчишкой я считал, что оно звучит не по-американски, хотя трудно сказать, что звучит по-американски и что нет. И какое кому до этого дело. Но в школе ты начинен книгами, где героев зовут Гекльберри Финн, Дэниел Бун, Стаде Лониган… Имя Рудольф напоминало мне какое-то тяжелое немецкое блюдо. Особенно во время войны. — Он никогда никому не говорил о своем отношении к собственному имени, даже сам для себя никогда не формулировал его так четко и теперь удивился тому, что рассказывает об этом красивой, чужой или почти чужой женщине, — рассказывает легко и даже с удовольствием. Он сидел в полумраке на кровати, и ему хотелось побыть подольше с этой женщиной, под каким-нибудь предлогом отложить уход, сказать, что до зари еще далеко, хотя уйти все равно придется.

— Рудольф, — повторила Жанна. — Имя как имя, не очень красивое, но и не плохое. А если называть тебя Родольфо? Пожалуй, лучше, а?

— Гораздо лучше.

— Отлично, — засмеялась она. — Отныне я буду называть тебя Родольфо.

— Родольфо Джордах, — повторил он. Это имя придало ему в собственных глазах какую-то лихость. — Моя фамилия Джордах. Я остановился в отеле «Дю Кап». — Мосты сожжены. Имя и адрес известны. Теперь они во власти друг друга. — И еще одно. Я женат.

— Я так и думала, — сказала Жанна. — Но это твое личное дело. Как и мой брак — мое личное дело.

— Моя жена со мной в Антибе. — Ему не хотелось признаваться, что они с Джин тоже в натянутых отношениях. — Дай мне твой телефон.

Она встала, подошла к столику, где лежали ручка и бумага, и, написав номер телефона, протянула ему листок; он аккуратно сложил его и спрятал в карман.

— В следующий раз, — сказала она, — тебе придется снять номер в отеле. Дети будут дома.

В следующий раз…

— А теперь я вызову такси, — сказала она. Они перешли в гостиную, она набрала номер, что-то быстро сказала, подождала немного, согласилась: «Tres bien»[12] — и положила трубку. — Такси приедет через пять минут, — сказала она. У двери они поцеловались долгим, благодарным, целительным поцелуем. — Спокойной ночи, Родольфо, — сказала она и улыбнулась. Он понял, что долго будет помнить ее улыбку.

Такси уже стояло у подъезда, когда он вышел на улицу.

— В отель «Негреско», — сказал Рудольф, садясь в машину.

Когда такси тронулось, он оглянулся на дом. Надо запомнить его, чтобы найти снова, чтобы вспоминать во сне. Они доехали до «Негреско», и он, поглядев налево и направо, перешел улицу в том месте, где стояла его машина. Усевшись за руль, он медленно и осторожно поехал по пустому приморскому шоссе к Антибу.

Поравнявшись с портом, он поехал еще медленнее, затем круто свернул на стоянку, вылез и пошел по набережной туда, где у безмолвного причала покачивалась «Клотильда». На «Клотильде» было темно. Ему не хотелось будить Уэсли и Кролика. Сняв туфли, он спрыгнул с палубы в стоявшую рядом плоскодонку, отвязал канат, сел и бесшумно вложил весла в уключины. Без единого звука он отплыл от яхты, выгреб на середину гавани, налег на весла и направил лодку в море. От воды сильно пахло дегтем, с берега доносился аромат цветов.

Он действовал почти автоматически, не думая, зачем он это делает. Каждый взмах веслами доставлял ему физическое удовольствие, а плеск срезаемой носом волны о борта плоскодонки казался музыкой, достойной завершить эту ночь.

Лодка приближалась к красным и зеленым огням, обозначавшим выход в море, и неясные тени Антиба с редкими огоньками медленно уходили вдаль. Он греб, наслаждаясь радостным ритмом своих движений. Сколько раз эти самые весла были в руках его брата! Рудольф с трудом удерживал гладкое дерево, отполированное сильными руками Тома. Утром ладони, наверное, покроются волдырями. Это приятно.

«Томас, Томас!» — прошептал он. Лодка вышла в открытое море и закачалась на тихой волне. Он греб и вспоминал те случаи, когда они, родные братья, не оправдывали ожиданий друг друга, и конец, когда они позабыли свои распри или по крайней мере простили их друг другу.

Он подумал о своем отце, обезумевшем и жалком старике, который тоже шел на веслах во тьме, выбрав для своего последнего путешествия штормовую ночь. У отца хватило сил на самоубийство, и в смерти он обрел покой, который не мог обрести в жизни. Он же на это не способен. Он совсем другой человек, у него другие обязанности. Он глубоко вздохнул, повернул плоскодонку назад и поплыл обратно к «Клотильде». Руки у него горели.

Бесшумно привязав лодку к корме «Клотильды», он поднялся по веревочному трапу на палубу, спустился на берег. Надел туфли — обряд совершен, служба окончена, — сел в машину и включил зажигание.

Он подъехал к отелю в четвертом часу. Кроме ночного портье за конторкой, зевавшего во весь рот, в вестибюле не было никого. Он взял свой ключ и уже направился к лифту, когда портье окликнул его:

— Мистер Джордах! Миссис Берк просила сразу же позвонить ей, как только вы придете. Она сказала, что это очень важно.

— Спасибо, — устало отозвался Рудольф. Ничего, Гретхен подождет до утра.

— Миссис Берк просила и меня позвонить ей, когда вы появитесь. В любой час.

Догадалась, что он постарается уклониться от встречи, и приняла меры предосторожности.

— Понятно, — вздохнул Рудольф. — Позвоните ей, пожалуйста, и скажите, что я зайду, как только повидаюсь с женой. — Нужно было остаться на всю ночь в Ницце. Или сидеть до утра в лодке. Чтобы встретиться с тем, что его ждет, при дневном свете.

— И еще, — добавил портье, — вас тут искал один джентльмен. Некий мистер Хаббел. Из журнала «Тайм». Он пользовался нашим телексом.

— Если он придет снова и будет меня спрашивать, скажите, что меня нет.

— Ясно. Bonne nuit, monsieur[13].

Рудольф нажал кнопку лифта. Он собирался позвонить Жанне, пожелать ей спокойной ночи, попытаться объяснить, как она помогла ему, вслушаться в ее низкий, хрипловатый чувственный голос и заснуть, вспоминая о прошедшем, чтобы увидеть во сне что-нибудь приятное. Теперь об этом нечего было и думать. Тяжело ступая и чувствуя себя старым, он вошел в кабину лифта, поднялся на свой этаж и почти бесшумно отворил дверь в номер. Свет горел и в гостиной, и в комнате Джин. После убийства Тома она боялась спать в темноте.

— Рудольф? — окликнула она его, когда он проходил мимо ее двери.

— Да, дорогая, — вздохнул Рудольф. Он так надеялся, что она спит. Он вошел в комнату. Джин сидела в постели и смотрела на него. Автоматически он перевел взгляд на стол в поисках стакана или бутылки. Ни стакана, ни бутылки, и по лицу видно, что она не пила. Старой она выглядит, подумал он, старой. Изможденное лицо, погасшие глаза и кружевная ночная сорочка — такой она должна бы стать через добрых сорок лет.

— Сколько сейчас времени? — резко спросила она.

— Четвертый час. Тебе пора спать.

— Четвертый час? Не кажется ли тебе, что рабочий день консульства в Ницце несколько растянут?

— Я решил сегодня вечером отдохнуть, — сказал он.

— От чего?

— От всего, — ответил он.

— От меня, — с горечью констатировала она. — Это уже вошло в привычку, правда? Стало образом жизни?