Лев Толстой - Анна Каренина Страница 10

ничего нельзя было делать руками.

Степан Аркадьич весело улыбался.

- Да, это признак того, что грубый труд ему не нужен. У него работает

ум...

- Может быть. Но все-таки мне дико, так же как мне дико теперь то, что

мы, деревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть в состоянии

делать свое дело, а мы с тобой стараемся как можно дольше не наесться и для

этого едим устрицы...

- Ну, разумеется, - подхватил Степан Аркадьич. - Но в этом-то и цель

образования: изо всего сделать наслаждение.

- Ну, если это цель, то я желал бы быть диким,

- Ты и так дик.. Вы все Левины дики.

Левин вздохнул. Он вспомнил о брате Николае, и ему стало совестно и

больно, и он нахмурился; но Облонский заговорил о таком предмете, который

тотчас же отвлек его.

- Ну что ж, поедешь нынче вечером к нашим, к Щербацким то есть? -

сказал он, отодвигая пустые шершавые раковины, придвигая сыр и значительно

блестя глазами.

- Да, я непременно поеду, - отвечал Левин. - Хотя мне показалось, что

княгиня неохотно звала меня.

- Что ты! Вздор какой! Это ее манера... Ну давай же, братец, суп!.. Это

ее манера, grande dame, - сказал Степан Аркадьич. - Я тоже приеду, но мне на

спевку к графине Баниной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить то, что

ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня опрашивали о тебе беспрестанно, как

будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто

не делает.

- Да, - сказал Левин медленно и взволнованно. - Ты прав, я дик. Но

только дикость моя не в том, что я уехал, а в том, что я теперь приехал.

Теперь я приехал.

- О, какой ты счастливец! - подхватил Степан Аркадьич, глядя в глаза

Левину.

- Отчего?

- Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по

их глазам, - продекламировал Степан Аркадьич. - У тебя все впереди.

- А у тебя разве уж назади?

- Нет, хоть не назади, но у тебя будущее, а у меня настоящее - так, в

пересыпочку.

- А что?

- Да нехорошо. Ну, да я о себе же хочу говорить, и к тому же объяснить

всего нельзя, - сказал Степан Аркадьич. - Так ты зачем же приехал в

Москву?.. Эй, принимай! - крикнул он татарину.

- Ты догадываешься? - отвечал Левин, не спуская со Степана Аркадьича

своих в глубине светящихся глаз.

- Догадываюсь, но не могу начать говорить об этом. Уж по этому ты

можешь видеть, верно или не верно я догадываюсь, - сказал Степан Аркадьич, с

тонкою улыбкой глядя на Левина.

- Ну что же ты скажешь мне? - сказал Левин дрожащим голосом и чувствуя,

что на лице его дрожат все мускулы. - Как ты смотришь на это?

Степан Аркадьич медленно выпил свой стакан шабли, не спуская глаз с

Левина.

- Я? - сказал Степан Аркадьич, - я ничего так не желал бы, как этого,

ничего. Это лучшее, что могло бы быть.

- Но ты не ошибаешься? Ты знаешь, о чем мы говорим? - проговорил Левин,

впиваясь глазами в своего собеседника. - Ты думаешь, что это возможно?

- Думаю, что возможно. Отчего же невозможно?

- Нет, ты точно думаешь, что это возможно? Нет, ты скажи все, что ты

думаешь! Ну, а если, если меня ждет отказ?.. И я даже уверен...

- Отчего же ты это думаешь? - улыбаясь на его волнение, сказал Степан

Аркадьич.

- Так мне иногда кажется. Ведь это будет ужасно и для меня и для нее.

- Ну, во всяком случае для девушки тут ничего ужасного нет. Всякая

девушка гордится предложением.

- Да, всякая девушка, но не она.

Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что

для него все девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт - это все

девушки в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все человеческие слабости, и

девушки очень обыкновенные; другой сорт - она одна, не имеющая никаких

слабостей и превыше всего человеческого.

- Постой, соуса возьми, - сказал он, удерживая руку Левина, который

отталкивал от себя соус.

Левин покорно положил себе соуса, но не дал есть Степану Аркадьичу.

- Нет, ты постой, постой, - сказал он. - Ты пойми, что это для меня

вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я

не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие:

другие вкусы, взгляды, все; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от

этого я тебя ужасно люблю Но, ради бога, будь вполне откровенен.

- Я тебе говорю, что я думаю, - сказал Степан Аркадьич улыбаясь. - Но я

тебе больше скажу: моя жена - удивительнейшая женщина... - Степан Аркадьич

вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту,

продолжал:- У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого

мало, - она знает, что будет, особенно по части браков. Она, например,

предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не

хотел, а так вышло. И она - на твоей стороне.

- То есть как?

- Так, что она мало того что любит тебя, - она говорит, что Кити будет

твоею женой непременно.

При этих словах лицо Левина вдруг просияло улыбкой, тою, которая близка

к слезам умиления.

- Она это говорит! - вскрикнул Левин. - Я всегда говорил, что она

прелесть, твоя жена. Ну и довольно, довольно об этом говорить, - сказал он,

вставая с места.

- Хорошо, но садись же.

Но Левин не мог сидеть. Он прошелся два раза своими твердыми шагами по

клеточке-комнате, помигал глазами, чтобы не видно было слез, и тогда только

сел опять за стол.

- Ты пойми, - сказал он, - что это не любовь. Я был влюблен, но это не

то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я

уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь как счастье,

которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет

жизни. И надо решить...

- Для чего же ты уезжал?

- Ах, постой! Ах, сколько мыслей! Сколько надо спросить! Послушай. Ты

ведь не можешь представить себе, что ты сделал для меня тем, что сказал. Я

так счастлив, что даже гадок стал; я все забыл... Я нынче узнал, что брат

Николай... знаешь, он тут... я и про него забыл. Мне кажется, что и он

счастлив. Это вроде сумасшествия. Но одно ужасно... Вот ты женился, ты

знаешь это чувство... Ужасно то, что мы - старые, уже с прошедшим.. не

любви, а грехов... вдруг сближаемся с существом чистым, невинным; это

отвратительно, и поэтому нельзя не чувствовать себя недостойным.

- Ну, у тебя грехов немного.

- Ах, все-таки, - сказал Левин, - все-таки, "с отвращением читая жизнь

мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь..." Да.

- Что ж делать, так мир устроен, - сказал Степан Аркадьич.

- Одно утешение, как в этой молитве, которую я всегда любил, что не по

заслугам прости меня, а по милосердию. Так и она только простить может..

XI

Левин выпил свой бокал, и они помолчали.

- Одно еще я тебе должен сказать. Ты знаешь Вронского? - спросил Степан

Аркадьич Левина.

- Нет, не знаю. Зачем ты спрашиваешь?

- Подай другую, - обратился Степан Аркадьич к татарину, доливавшему

бокалы и вертевшемуся около них, именно когда его не нужно было.

- Зачем мне знать Вронского?

- А затем тебе знать Вронского, что это один из твоих конкурентов.

- Что такое Вронский? - сказал Левин, и лицо его из того

детски-восторженного выражения, которым только что любовался Облонский,

вдруг перешло в злое и неприятное.

- Вронский - это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и

один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал

в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно

богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем - очень милый,

добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и

образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.

Левин хмурился и молчал.

- Ну-с, он появился здесь вскоре после тебя, и, как я понимаю, он по

уши влюблен в Кити, и ты понимаешь, что мать...

- Извини меня, но я не понимаю ничего, - сказал Левин, мрачно

насупливаясь. И тотчас же он вспомнил о брате Николае и о том, как он гадок,

что мог забыть о нем.

- Ты постой, постой, - сказал Степан Аркадьич, улыбаясь и трогая его

руку. - Я тебе сказал то, что я знаю, и повторяю, что в этом тонком и нежном

деле, сколько можно догадываться, мне кажется, шансы на твоей стороне.

Левин откинулся назад на стул, лицо его было бледно.

- Но я бы советовал тебе решить дело как можно скорее, - продолжал

Облонский, доливая ему бокал.

- Нет, благодарствуй, я больше не могу пить, - сказал Левин, отодвигая

свой бокал. - Я буду пьян... Ну, ты как поживаешь? - продолжал он, видимо