Джозеф Конрад - Морские повести и рассказы Страница 10

И судно было старое. Называлось оно «Джуди». Странное имя, не правда ли? Оно принадлежало некоему Уилмеру или Уилкоксу — что-то в этом роде; но он обанкротился и умер лет двадцать назад, так что его имя значения не имеет.

Судно долго стояло на приколе в Шэдуэллском доке. Вы можете себе представить, в каком оно находилось состоянии. Всюду пыль, ржавчина, сажа, на палубе грязь. Я чувствовал себя так, словно из дворца попал в разрушенную хижину. Грузоподъемность его была около четырехсот тонн. На нем был примитивный брашпиль, деревянные щеколды у дверей, никаких признаков меди и большая четырехугольная корма. По борту пониже названия судна, написанного крупными буквами, виднелись резные украшения с облезшей позолотой и какой-то герб с девизом: «Делай или умри». Помню, этот девиз произвел на меня сильное впечатление. В нем был привкус романтизма, что-то заставившее меня полюбить старое судно, что-то взывавшее к моей юности!

Из Лондона мы вышли с балластом — с песком, — чтобы в одном северном порту взять груз угля для доставки в Бангкок. Бангкок! Я трепетал. Шесть лет я плавал по морям, но видел только Мельбурн и Сидней, очень хорошие города, чудесные города в своем роде… но Бангкок!

Мы вышли из Темзы под парусами, имея на борту лоцмана, знающего Северное море. Его звали Джермин; по целым дням он вертелся в камбузе и сушил у плиты свой носовой платок. По-видимому, он никогда не спал. Это был угрюмый человек с вечной слезой, блестевшей на кончике носа. Он либо вспоминал прошлые неприятности, либо переживал их в данный момент, а не то, так ожидал неприятностей — и чувствовал себя несчастным, если все обстояло благополучно. Он не доверял моей юности, моему здравому смыслу и искусству в мореплавании и взял себе за правило проявлять свое недоверие в сотне мелочей. Пожалуй, он был прав. Мне кажется, тогда я знал очень мало, да и теперь знаю немногим больше, но и по сей день я питаю ненависть к этому Джермину.

Нам понадобилась неделя, чтобы добраться до Ярмут Роде, а затем мы попали в шторм — знаменитый октябрьский шторм, происшедший двадцать два года назад. Ветер, молния, град, снег и ужасные волны. Мы шли налегке, и вы можете себе представить, как скверно нам пришлось, если я вам скажу, что у нас были разбиты больверки и залита палуба. На вторую ночь балласт переместился на подветренную сторону, а к этому времени нас отнесло куда-то на Доггер Бэнк. Ничего не оставалось делать, как спуститься с лопатами вниз и попытаться выпрямить судно. Вот мы и собрались в просторном трюме, мрачном, как пещера; сальные свечи, прилепленные к бимсам, мигали; над головой ревел шторм; судно подпрыгивало на боку, как одержимое. Все мы — Джермин, капитан, все матросы, — едва удерживаясь на ногах, работали, как могильщики, перекидывая лопатами сырой песок к другому борту. При каждом рывке судна видно было в полутьме, как падали люди и сыпался с лопат песок. Один из юнг (у нас их было двое), под впечатлением жуткого зрелища, плакал навзрыд. Мы слышали, как он всхлипывал где-то в темноте.

На третий день шторм утих, и вскоре нас подобрало буксирное судно с севера. Всего мы потратили шестнадцать дней, чтобы добраться из Лондона в Тайн! Когда мы вошли в док, оказалось, что мы пропустили свою очередь грузиться, и нам пришлось ждать целый месяц. Миссис Бирд (фамилия капитана была Бирд) приезжала из Колчестера повидаться со стариком. Она жила на борту. Команда разбрелась, и на судне остались только капитан, помощники, один юнга и стюард — мулат, отзывавшийся на имя Эбрехем. Миссис Бирд была старая женщина с лицом морщинистым и румяным, как зимнее яблоко, и с фигурой молоденькой девушки. Однажды она увидела, как я пришивал пуговицу, и настояла на том, чтобы я дал ей починить мои рубашки. В этом было что-то очень непохожее на капитанских жен, каких я видел на борту шикарных клиперов. Когда я принес ей рубашки, она сказала:

— А носки? Их нужно заштопать. Вещи Джона — капитана Бирда — я привела в порядок и теперь рада была бы чем-нибудь заняться еще.

Славная старушка! Она тщательно осмотрела мое белье, а я тем временем впервые прочел «Sartor Resartus»[3] и «Поездку в Хиву» Барнеби. Тогда я не очень-то понял первую книгу, но помню, в то время я предпочитал солдата философу, и это предпочтение жизнь только подтвердила. Первый был человеком, а второй — чем-то большим… или меньшим. Однако оба они умерли, и миссис Бирд умерла… Юность, сила, гений, мысли, достижения, простые сердца — все умирает… Неважно.

Наконец мы погрузились. Наняли матросов — восьмерых молодцов и двух юнг. Вечером нас вывели на буксире к баканам у ворот дока; мы были готовы к отплытию и думали отправиться в путь на следующий день. Миссис Бирд должна была уехать домой с ночным поездом. Когда судно было пришвартовано, мы пошли пить чай. Ужин прошел вяло; все молчали — Мэхон, старая чета и я… Я закончил первый и вышел покурить; каюта моя помещалась в рубке, как раз у кормы. Был прилив; дул свежий ветер, и моросил дождь. Двойные ворота дока были открыты, и паровые угольщики входили и выходили в темноте; ярко горели их огни, громко плескались винты, трещали лебедки, на пирсах слышались крики. Я следил за вереницей огней на мачтах, скользивших наверху, и зеленых огней, скользивших внизу, в ночи, как вдруг передо мной вспыхнул красный свет, исчез и снова появился. Совсем близко встали смутные очертания носа парохода. Я крикнул вниз, в каюту:

— Скорей, наверх!

А затем из темноты донесся чей-то испуганный голос:

— Остановите его, сэр!

Ударил колокол. Другой голос предостерегающе крикнул:

— Мы идем прямо на этот барк, сэр!

В ответ послышалось ворчанье:

— Ладно!

Потом раздался громкий треск: тупой нос парохода зацепил форванты «Джуди». Последовала минута замешательства, послышались крики, поднялась беготня. Заревел пар. Потом кто-то сказал:

— Благополучно, сэр…

— У вас все в порядке? — услышал я брюзгливый голос.

Я бросился вперед посмотреть, есть ли повреждения, и заревел в ответ:

— Кажется, да.

— Задний ход! — послышался брюзгливый голос.

Задребезжал колокол.

— Что это за пароход? — взвизгнул Мэхон.

К тому времени мы видели только громоздкую тень, отступающую назад. Они выкрикнули нам какое-то имя — женское имя — Миранда, Мелисса или что-то в этом роде.

— Еще месяц придется торчать в этой проклятой дыре, — сказал мне Мэхон, когда мы, вооружившись фонарями, осматривали расщепленные больверки и оборванные брасы. — Но где же капитан?

Все это время мы его не видели и не слышали. Мы пошли искать его на корму. Откуда-то с дока донесся к нам горестный вопль:

— Эй, «Джуди»!..

Как он, черт возьми, попал туда?..

— Алло! — заорали мы.

— Я плыву в нашей шлюпке без весел! — крикнул он. Запоздавший лодочник предложил свои услуги, и Мэхон убедил его за полкроны доставить нам на буксире нашего шкипера; но первой поднялась по трапу миссис Бирд. Они почти час плавали по доку под моросящим холодным дождем. Еще ни разу в своей жизни я не был так удивлен.

Оказывается, он, услыхав мой крик: «Наверх!» — сразу понял, в чем дело, схватил жену, выбежал на палубу и спустился в шлюпку, которая была привязана к трапу. Недурно для шестидесятилетнего. Вы только представьте себе, как этот старик героически нес на руках старуху — подругу его жизни. Он усадил ее на банку и только собрался лезть назад на борт, как фалинь каким-то образом сорвался, и их обоих отнесло от судна. Конечно, в суматохе мы не слышали его криков. Вид у него был пристыженный, а она беззаботно сказала:

— Я думаю, теперь неважно, если я пропущу этот поезд?

— Да, Дженни, ступай вниз и согрейся, — проворчал он, а затем обратился к нам: — Моряку не следует иметь дело с женой — вот что я вам скажу. Меня не оказалось на судне. Хорошо, что никакой беды на этот раз не случилось. Пойдем посмотрим, что нам разбил этот дурацкий пароход.

Повреждения были невелики, но ремонт задержал нас на три недели. К концу последней недели я отнес на станцию чемодан миссис Бирд, так как капитан был занят со своими агентами, и благополучно усадил ее в вагон третьего класса. Она опустила окно и сказала мне:

— Вы славный молодой человек. Если вы увидите Джона — капитана Бирда — ночью без шарфа, скажите ему от меня, чтобы он хорошенько закутывал шею.

— Непременно, миссис Бирд, — ответил я.

— Вы славный молодой человек. Я заметила, как вы внимательны к Джону — к капитану…

Поезд неожиданно тронулся, я снял фуражку и поклонился старухе. Больше я ее никогда не видел… Передайте бутылку.

На следующий день мы вышли в море. Три месяца прошло с тех пор, как мы оставили Лондон, направляясь в Бангкок. А мыто думали, что задержимся самое большее на две недели.

Был январь, и погода стояла прекрасная — ясная, солнечная погода. Зимой она чарует сильнее, чем летом, так как вы ее не ждете, и она бодрит, и вы знаете, что это ненадолго, не может быть надолго. Она похожа на нежданное наследство, неожиданную находку, на редкую удачу.