Эрнест Хемингуэй - Острова и море Страница 10

– Они снялись с якоря на рассвете, – сказал Роджер. – Я видел, как они отчаливали.

– А что ты там делал?

– Сначала читал. Потом не мог заснуть, на душе было муторно, и тогда я пошел на причал и посидел там с ребятами. «Понсе» так и не закрывался всю ночь. Я видел Джозефа.

– Джозеф сказал, ты вышел в море на веслах.

– Греб правой рукой. Хотел ее разработать. Помогло. Теперь стало гораздо лучше.

– Ну, на сегодня хватит, – сказал Томас Хадсон и стал прибирать рабочее место. – Мальчики, должно быть, сейчас взлетают. – Он посмотрел на часы. – А почему бы нам не пропустить по маленькой?

– Прекрасная мысль. Возражений не имею.

– Правда, еще нет двенадцати.

– И что с того? Ты кончил работать, а я вообще отдыхаю. Но можно подождать и до двенадцати, если у тебя такое правило.

– Ладно.

– Я тоже придерживаюсь этого правила. Но иногда утром бывает так паршиво, что помочь может только глоток спиртного.

– Давай нарушим правило сегодня, – предложил Томас Хадсон. – Я всегда очень волнуюсь перед встречей с ними, – добавил он.

– Знаю.

– Джо! – крикнул Роджер. – Принеси шейкер и что нужно для мартини.

– Да, сэр. У меня уже все готово.

– А почему так рано? Ты что, считаешь нас горькими пьяницами?

– Нет, мистер Роджер. Просто подумал, что уж на пустой желудок вы обязательно захотите выпить.

– Выпьем за нас и за мальчиков, – сказал Роджер.

– Надо, чтобы этим летом они славно повеселились. Оставайся с нами тоже. Если ребята станут действовать тебе на нервы, укроешься в своей хижине.

– Если не стесню, поживу здесь немного.

– Ты меня не стеснишь.

– Будет прекрасно пожить с ними.

Так оно и было. Эти славные мальчики жили в доме уже неделю. Сезон тунца закончился, лодок у острова заметно поубавилось, воцарилась обычная, спокойная жизнь, а погода была такая восхитительная, какая бывает только ранним летом.

Мальчики спали на раскладушках на застекленной веранде, и теперь, когда Томас Хадсон просыпался ночью и слышал детское дыхание, ему было не так одиноко. Из-за берегового ветра ночи были холодные, а когда ветер стихал, прохлада шла с моря.

Мальчики поначалу робели и были гораздо аккуратнее, чем стали потом. Впрочем, вопрос об аккуратности остро не стоит, когда требуется лишь смыть с ног песок прежде, чем войти в дом, повесить на улице мокрые шорты и надеть в доме сухие. Застилая утром их постели, Джозеф проветривал пижамы, вешал их на солнце, а позже складывал и убирал, так что валяться где попало могли только рубашки и свитера – одежда, которую надевают по вечерам. Во всяком случае, так было в принципе. Но разные предметы из их снаряжения были разбросаны повсюду. Томас Хадсон не переживал по этому поводу. Когда человек живет в доме один, у него складываются определенные привычки, и соблюдение их доставляет удовольствие. Но сейчас ему нравилось, что кое-что нарушалось. Он знал, что после отъезда мальчиков все опять будет по-прежнему.

Сидя на обращенной к морю веранде за работой, Томас Хадсон видел, что большой его сын, средний и маленький лежат на песке рядом с Роджером. Они болтали между собой, копались в песке и спорили, но слова не долетали до него.

Старший сын был высокий и темноволосый, у него были отцовские плечи и шея, длинные ноги пловца и крупные ступни. В его облике было что-то индейское, это был веселый мальчик, но в минуты покоя его лицо принимало почти трагическое выражение.

Когда однажды лицо сына стало печальным, Томас Хадсон спросил:

– О чем ты думаешь, Schatz?[7]

– О наживке, – ответил мальчик, и лицо его тут же осветилось. Трагическое выражение лицу придавали глаза и рот, но все менялось, как только он заговаривал.

Средний сын всегда напоминал Томасу Хадсону бобренка. Его волосы цветом и плотностью были похожи на бобровый мех, да и загар отличался необычным темно-золотистым цветом. Сын всегда ассоциировался у Томаса Хадсона с животным, живущим здоровой и веселой жизнью. Бобры и медведи знают толк в шутке, а медведи вообще очень близки человеку. Мальчик никогда не будет таким широким в плечах и сильным, как медведь, и атлетом ему не быть – впрочем, он к этому и не стремится, но есть в нем симпатичные повадки маленького зверька, и еще он умный и независимый, а также любящий, справедливый и компанейский. Подобно картезианцу, он всегда во всем сомневается, яростно спорит и умеет подколоть – иногда даже жестко, но в этом нет злобы. Он обладал и другими достоинствами, о которых никто не знал, братья бесконечно его уважали, хотя любили над ним подтрунивать, находя особенно уязвимые места. Как все дети, они ссорились между собой и довольно едко дразнили друг друга, но воспитаны были хорошо и уважительно держали себя со взрослыми.

Младший брат, белобрысый, напоминал сложением карманный линкор. Он был уменьшенной копией Томаса Хадсона, но пропорционально – короче и шире. На загорелой коже ярче проступали веснушки, лицо имело задорное выражение, а старичком он уже родился. Он был задирой, постоянно задевал обоих братьев – была в нем темная сторона, о которой знал только Томас Хадсон. Оба не задумывались о ней, но знали, что она есть у каждого из них и ничего хорошего в этом нет. Отец, зная, откуда она у сына, относился к этому с пониманием. Они были очень близки, хотя Томас Хадсон жил с ним меньше, чем с остальными сыновьями. Эндрю, младший, был прирожденным спортсменом, и, сев впервые на лошадь, сразу почувствовал себя уверенно. Братья гордились им, но не позволяли задаваться. В его подвиги трудно было поверить, но многие видели его в седле, видели, как он берет препятствия, и отмечали его спокойную профессиональную скромность. От рождения в нем была некая вредность, которая проявлялась просто как задиристая веселость, и он казался хорошим мальчиком. И все-таки вредность в нем была, это знали и другие, и он сам. Он просто хорошо себя вел, но дурное сидело в нем.

И вот сейчас с выходящей на море веранды было видно, как все четверо лежат на песке. Старший сын – Том-младший – рядом с Роджером, младший, Эндрю, – по другую сторону, а средний, Дэвид, растянулся на спине с закрытыми глазами подле Тома. Томас Хадсон помыл кисти, прибрал за собой и спустился к ним.

– Привет, папа, – сказал старший сын. – Ну, как, хорошо поработал?

– Пойдешь плавать, папа? – спросил средний сын.

– Вода – просто чудо, – сообщил младший.

– Так как дела, папаша? – улыбнулся Роджер. – Как продвигается живописный бизнес, мистер Хадсон?

– На сегодня живописный бизнес закончен, господа.

– Классно! – обрадовался Дэвид. – Тогда можем поохотиться под водой?

– Давайте после ленча.

– Здорово! – сказал Том-младший.

– А если волны будут большие? – спросил Эндрю.

– Для тебя – возможно, – ответил Том-младший.

– Нет, Томми. Для всех.

– Когда море неспокойное, рыба затаивается в скалах, – сказал Дэвид. – Они боятся больших волн не меньше, чем мы. Наверное, их тоже тошнит. Папа, у рыб бывает морская болезнь?

– А как же! – сказал Томас Хадсон. – Иногда в шторм на рыболовецких судах окуни в садках заболевают морской болезнью и дохнут.

– Что я тебе говорил? – сказал Дэвид старшему брату.

– Ладно – они заболевают и дохнут, – согласился Том-младший. – Но кто сказал, что они дохнут от морской болезни?

– Думаю, морской болезнью они действительно болеют, – сказал Томас Хадсон. – Только неясно, болеют ли они ею, когда плавают на свободе.

– Но, забившись в скалы, рыбы тоже не могут плавать свободно, правда, папа? – спросил Дэвид. – Прячутся там по своим ямкам и норкам. Завидят большую рыбу – и в норку, а волны бьют их не меньше, чем в садке.

– Нет, меньше, – возразил Том-младший.

– Может быть, меньше, – благоразумно согласился Дэвид.

– Но и этого достаточно, – сказал Эндрю. – Если они будут продолжать спорить, мы никуда не поедем, – шепнул он отцу.

– А разве ты не хочешь поохотиться под водой?

– Очень хочется, только я боюсь.

– Чего ты боишься?

– Под водой – всего. Как только выдохну воздух, сразу начинаю бояться. Томми отлично плавает, но под водой ему тоже страшно. Из нас троих под водой только Дэвид ничего не боится.

– Мне много раз было страшно, – сказал Томас Хадсон.

– Правда?

– Думаю, всем бывает страшно.

– Только не Дэвиду. Где бы он ни плавал. Но Дэвид теперь побаивается лошадей – они много раз его сбрасывали.

– Послушай, малыш. – Дэвид услышал слова младшего брата. – Знаешь, почему меня лошади сбрасывают?

– Не знаю. Они так много раз тебя сбрасывали, что я и не помню.

– Вот что я тебе скажу. Я знаю, почему меня сбрасывают. В прошлом году я ездил на Крапчатой кобылке[8], и она, когда подтягивали подпругу, всегда раздувала брюхо, и потом седло сползало вместе со мной.

– Со мной такого никогда не было, – заметил Эндрю не без ехидства.