Джек Лондон - Первобытный зверь Страница 10

Он снова поднялся со своего места и подошел к ней. Она встала ему навстречу, и он схватил своей большой рукой ее крошечную ручку. Взглянув друг другу прямо в глаза, оба они невольно поглядели на сплетенные руки. Она почувствовала, что никогда еще так ясно не ощущала своей женственности. Выразительность этих рук (ее — нежной и хрупкой, и его — крупной и сильной) была поразительна. Глэндон заговорил первый.

— Вам так легко причинить боль, — сказал он, и она почувствовала, как, словно ласка, ослабело его пожатие.

Она вспомнила любовь старого прусского короля к великанам и, отнимая руку, засмеялась несообразности своих ассоциаций.

— Я очень рад, что вы сегодня здесь были, — сказал он, затем неловко заторопился дать своим словам объяснения, но восхищение, светившееся в его глазах, опровергало все объяснения. — Я хочу сказать, что вы, может быть, открыли мне глаза на все безобразия, что здесь творятся.

— Вы поразили меня, — настаивала она. — Мне казалось, само собой разумеется, что призовой бокс сопровождается обманом, и теперь я не могу понять, как это вы — один из главных представителей его — ничего об этом не знаете. Я была уверена в том, что вам все это прекрасно известно, а теперь мы меня убедили, что и не подозревали о такой возможности. Вы, очевидно, не похожи на остальных боксеров.

Он утвердительно кивнул головой.

— Этим, я думаю, все и объясняется. Вот что происходит, когда держишься в стороне от общества других боксеров, тренеров и любителей бокса. Нетрудно было держать повязку у меня на глазах. Теперь осталось убедиться в том, действительно ли мои глаза были завязаны или нет. Видите ли, я должен узнать это ради себя самого.

— И изменить это? — спросила она задыхаясь, уверенная в том, что он выполнит всякую задачу, какую только себе поставит.

— Нет, уйти, — прозвучал ответ. — Если игра неправильна, я ничего больше не хочу иметь с ней общего. Но одна вещь остается: завтрашняя схватка с Нэтом Поуэрсом не окончится на шестнадцатом раунде. Если сделка вашего редактора реальна, то они все останутся в дураках. Вместо того чтобы выбить его на шестнадцатом раунде, я доведу матч до двадцатого. Подождите — вы все узнаете.

— Редактору ничего не говорить?

Она уже стояла, собираясь уходить.

— Конечно, нет. Если это одни его предположения — пусть он испытывает судьбу. Но если тут замешана какая-нибудь сделка, то он заслуживает потерю своей ставки. Это будет маленькой тайной между вами и мной. Я скажу вам, что я сделаю. Я назову этот раунд вам. Не стоит доводить матч до двадцатого раунда. Я выбью Нэта Поуэрса на восемнадцатом.

— Я никому и словечка не пророню, — уверила она его.

— Мне хочется попросить вас об одном одолжении, — просительно сказал он. — Возможно, что это очень большое одолжение.

Ее лицо выразило согласие, и он, поняв это, продолжал:

— Я знаю, что вы не будете писать обо всех этих сделках в вашем интервью. Но я бы хотел большего. Мне хотелось бы, чтобы вы вообще не печатали этого интервью.

Она быстро посмотрела на него своими проницательными серыми глазами и затем сама поразилась своим ответом:

— Разумеется, я этого не напечатаю. Я ни одной строчки не напишу.

— Я так и знал, — просто сказал он.

В первую минуту она была разочарована его ответом, но в следующую — она была рада, что он не благодарил ее. Она почувствовала, что он подводит иной фундамент под их часовую беседу, и смело спросила:

— Как вы могли это знать?

— Не знаю. — Он покачал головой. — Я не сумею объяснить. Я был убежден в этом. Мне кажется, что я узнал очень много о вас и о себе.

— Но отчего бы мне не напечатать интервью? По словам вашего импресарио, это хорошая реклама.

— Я знаю, — медленно заговорил он. — Но я бы не хотел познакомиться с вами на этой почве. Я думаю, что печатание интервью было бы оскорбительно для нас обоих. Мне не хочется думать о том, что нас свела вместе наша профессиональная работа. Я бы хотел вспоминать о нашей беседе как о беседе между мужчиной и женщиной. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу этим сказать. Но я именно так ощущаю это. Я хочу, чтобы мы помнили об этой встрече как мужчина и женщина.

Пока он говорил, в его глазах было выражение, с каким мужчина смотрит на женщину. Она чувствовала его силу, и ею овладела странная неловкость; она не могла выговорить ни слова — и это перед человеком, известным своей застенчивостью и молчаливостью! Очевидно, он умел подходить к самому существу дела и мог говорить убедительнее, чем большинство людей. Это всего сильнее поразило ее — она глубоко была убеждена в том, что его простодушная откровенность не надумана, а идет от души.

Он проводил ее до автомобиля, и, прощаясь с ним, она снова вся затрепетала. Их руки соединились, и он сказал:

— Когда-нибудь я вас увижу снова. Я очень хочу вас видеть. Я чувствую, что последнее слово между нами еще не сказано.

Когда машина отъехала, она призналась себе в том же чувстве. Она не знала еще всей сущности этого первобытного зверя, короля боксеров, — волнующего ее человека, Пэта Глэндона.

Вернувшись в тренировочное помещение, Глэндон встретил смущенного и встревоженного импресарио.

— Чего ради вы меня выставили? — спросил он. — Мы пропали. Вы черт знает какую кашу заварили! Вы еще ни разу не говорили с интервьюерами с глазу на глаз — вы увидите, что за интервью появится в газете!

Глэндон разглядывал его с холодной усмешкой и собирался повернуться и пройти мимо, но затем раздумал.

— Интервью нигде не появится, — сказал он.

Стьюбенер удивленно посмотрел на него.

— Я просил ее об этом, — пояснил Глэндон.

Стьюбенера взорвало.

— Станет она упускать такую сенсацию!

От Глэндона повеяло холодом, и голос его прозвучал грубо и резко:

— Интервью не будет напечатано. Это ее слова. Сомневаться в ее словах, значит обвинять ее во лжи.

Его глаза загорелись ирландским огнем, а кулаки сжались в бессознательном порыве. Стьюбенер, зная их мощь и силу стоявшего перед ним человека, больше не посмел сомневаться.

Глава VII

Стьюбенеру не понадобилось много времени, чтобы догадаться, что Глэндон намерен продлить матч, но, несмотря на все попытки, ему не удалось получить и намека на предполагаемое число раундов. Как бы там ни было, он не стал терять времени и вошел в новое соглашение с Нэтом Поуэрсом и его импресарио. За Поуэрсом стояла верная ему партия, и нельзя было лишать добычи ставящий на него синдикат.

В вечер матча Мод Сэнгстер оказалась виновной в самом дерзком нарушении правил приличия в своей жизни, но ее поступок никогда не обнаружился, и никто посторонний о нем не узнал. Под покровительством редактора она заняла место на одной из близких к арене скамеек. Мужская шляпа с широкими опущенными полями скрывала ее волосы и лицо, а длинное мужское пальто закрывало ее до пят. В гуще толпы ее никто не замечал; даже репортеры, сидевшие на местах, отведенных печати, не узнали ее, хотя и сидели как раз напротив ее места.

Предварительные состязания второстепенных боксеров обычно отменялись, и едва она успела занять свое место, как толпа криками и аплодисментами приветствовала появление Нэта Поуэрса. Окруженный секундантами, он шел по боковому проходу; увидя его громоздкую фигуру, она испугалась. Он перескочил через веревки, словно был вдвое легче, чем на самом деле, и улыбнулся на шумные приветствия всего зала. Он не был красив. Его обезображенные уши указывали на его профессию и связанные с нею жестокость и грубость, а его сломанный нос столько раз бывал расплющен, что искусство хирургов не могло больше восстановить его первоначальную форму. Новые приветственные крики возвестили приход Глэндона, и она жадно смотрела на него, пока он перелезал через веревки и шел в свой угол. Но не раньше чем закончилась скучная церемония заявлений, представлений и вызова, оба противника сбросили свои халаты и остались в костюмах боксеров. Сверху на них лился яркий белый свет электрических ламп — это требовалось для кинематографических съемок; глядя на этих противников, столь отличных друг от друга, Мод почувствовала, что Глэндон был продуктом высокой культуры, а первобытным зверем — Поуэрс. Оба были характерны: Глэндон — изящными очертаниями лица и всего тела, своей мягкостью и массивностью форм, а Поуэрс — грубой асимметричностью тела, густо обросшего волосами.

Когда они, став друг против друга, стали для съемки «в стойку», взгляд Глэндона, скользя вдоль веревок барьера, случайно остановился на Мод. Хотя он и не подал и виду, она, по биению своего сердца поняла, что он ее узнал. В следующую минуту прозвучал гонг, и распорядитель закричал: «Начинайте!» — Матч начался.

Это был красивый бой. Не было ни крови, ни ударов — оба были умелыми бойцами. Половина первого раунда прошла во взаимном нащупывании, но Мод волновали и эти ложные выпады и удары перчаткой. Более серьезные схватки дальнейших стадий бокса волновали ее настолько, что редактору приходилось одергивать ее за руку, чтобы напомнить ей, где она находится.