Андре Жид - Тезей Страница 10

Мои тринадцать спутников и спутниц опередили меня, включая Пирифоя. Я их нашел в первом зале, уже одурманенными благовониями. Я забыл упомянуть, что вместе с нитью Дедал дал мне клочок ткани, пропитанный сильным противоядием, рекомендуя мне постоянно прикладывать его ко рту. Там, под портиком лабиринта, Ариадна пыталась и его прибрать к рукам. Благодаря этой тряпице я, хотя и дышал с большим трудом, мог среди испарений оставаться в полном сознании и полной воле. Однако, я слегка задыхался, привычный, как я уже сказал, чувствовать себя хорошо только на свежем воздухе и подавленный искусственной атмосферой этого места.

Разматывая нить, я проник во второй зал, более мрачный, чем первый; затем в следующий, еще более мрачный и наконец — в еще один, где я мог передвигаться только ощупью. Моя рука, касаясь стены, наткнулась на ручку двери, которую я открыл, навстречу потоку света. Я очутился в саду. Передо мной, на цветнике, засаженном лютиками, адонисами, тюльпанами, нарциссами и гвоздиками, в небрежной позе лежал Минотавр. К счастью, он спал, я должен был поторопиться, чтобы воспользоваться его сном, но вот, что меня остановило и задержало мою руку: чудовище было красиво. Как это случается с кентаврами, в нем гармонично сочетались человек и зверь. К тому же, он был молод, и его молодость сообщала неуловимое очарование его красоте — оружию против меня более опасному, чем сила, против которого я должен был собрать всю свою волю. Потому что никогда не сражаешься лучше, чем когда к тебе на выручку приходит ненависть, а я не мог его ненавидеть. Я даже остановился полюбоваться им какое-то время. Но он приоткрыл один глаз. Тогда я увидел, что все это было глупо, и понял, что должен идти…

Что я тогда сделал, что потом произошло, я не могу точно вспомнить. Как плотно ни повязывался я тряпкой, мне не удалось удержать рассудок от помутнения испарениями первого зала; они оказали воздействие на мою память, и, хотя я победил Минотавра, я не храню о своей победе над ним ничего, кроме воспоминаний туманных, но довольно-таки сладострастных. Хватит, не хочу выдумывать. Я помню, как сон, очарование этого сада, такое пьянящее, что я думал, что не смогу от него оторваться, и лишь с сожалением ушел от побежденного мной Минотавра, сматывая нить, в первый зал, где присоединился к своим товарищам.

Я увидел их сидящими за столом, уставленным едой, которую принес не знаю кто и не знаю как, жрущими и хлещущими вино, перебранивающимися и хохочущими, как дурачки или помешанные. Когда я попытался их увести, они заявили, что им тут хорошо, и что они совсем не хотят уходить. Я настаивал, говоря, что принес им избавление. "Избавление от чего?" — восклицали они, и, внезапно объединившись против меня, поносили меня. Мне стало очень обидно за Пирифоя. Он меня едва узнавал, отрекался от мужества, смеялся над доблестью и бесстыдно заявлял, что не согласится выйти из нынешнего блаженного состояния за всю славу мира. Я не мог, однако, на него сердиться, отдавая себе отчет в том, что без предусмотрительности Дедала я был бы сам одурманен и участвовал в пиршестве. Только побоями, только тумаками, только пинками под зад, я принудил их следовать за мной. Они были к тому же отяжелены опьянением и не способны к сопротивлению.

Выйдя из лабиринта, сколько усилий и сколько времени я потратил, чтобы пробудить их чувства и вернуть их к действительности! Они воспринимали это с грустью. Им казалось, говорили они впоследствии, что их заставили спуститься с вершины блаженства в узкую темную долину, возвратиться в этот застенок, которым служишь себе сам, из которого больше не уйти. Однако, Пирифой скоро устыдился этого недолгого расстройства и пообещал оправдать себя в своих собственных и в моих глазах исключительным усердием. Вскоре ему предоставился случай доказать свою преданность.

X

Я не скрыл от него ничего. Он узнал о чувствах, вызываемых у меня Ариадной, и о моей неприязни к ней. Я даже не утаил своей влюбленности в Федру, несмотря на то, что она еще была ребенком. Она часто сидела в то время на качелях, привязанных к стволам двух пальм, и видя, как она качается, и ветер поднимает ее короткие юбки, я вздрагивал. Но, как только появлялась Ариадна, я отводил глаза и сдерживался изо всех сил, опасаясь ревности старшей сестры. Меж тем, оставлять желание неудовлетворенным — значит открыть дорогу болезням. Но чтобы осуществить наилучшим образом дерзкий проект похищения, который начал у меня созревать, надобно было прибегнуть к хитрости. Именно тогда Пирифой сумел придумать, дабы услужить мне, увертку, подтвердившую его неиссякаемую находчивость. Тем временем, наше пребывание на острове продолжалось, хотя и Ариадна, и я не мечтали ни о чем, кроме отъезда. Но чего Ариадна не знала, так это того, что я твердо решил уезжать не иначе, как с Федрой. Пирифой же это знал. И вот как он мне помог.

Куда более свободный, чем я (я-то был связан Ариадной), Пирифой имел довольно времени, чтобы осведомляться о критских обычаях и наблюдать.

— Кажется, — сказал он мне как-то утром, — я сообразил, как обделать дельце. Знай, что Минос и Радамант, эти два мудрых законодателя, привели в порядок обычаи острова и, между прочим, любовь к мальчикам, к которой, как тебе небезызвестно, критяне куда как склонны, что видно по их культуре. Каждый подросток, достигающий возраста мужа до того, как он избран кем-то из старших, стыдится и считает это пренебрежение позором[10] Поскольку обычно считают, что если он красив, то какой-то изъян разума или сердца тому причиной. Юный Главк, младший сын Миноса, чрезвычайно похожий на Федру, сообщил мне о своем беспокойстве на этот счет. Он страдает от своей заброшенности. Я ему сказал, что, вне сомнения, его титул принца обескураживает любовников. Он ответил, что это возможно, но ему все-таки очень обидно, и он полагает, что Миноса тоже это печалит. Минос же, по обыкновению, не придает никакого значения социальным иерархиям, титулам и званиям. Тем не менее, он был бы польщен, если бы знатный принц, вроде тебя, увлекся его сыном. Я подумал, что Ариадна, столь нетерпимо ревнивая к сестре, вне сомнений, не будет ревновать к брату. Нет абсолютно никаких примеров, чтобы женщина принимала в расчет любовь мужчины к мальчику, во всяком случае, ей покажется неуместным выражать подозрение. Ты можешь действовать без опасений.

— Как же! Ты думаешь, — воскликнул я, — что меня способны остановить опасения? Но, хоть я и грек, я не чувствую никакого влечения к людям своего пола и этим отличаюсь от Геракла, которому я охотно уступил бы его Гиласа. Как бы ни был твой Главк похож на мою Федру, я хочу ее, а не его.

— Ты меня не понял, — ответил он. — Я не предлагаю тебе увезти Главка вместо нее, но притвориться, обмануть Ариадну и заставить ее, да и всех других, поверить, что Федра, которую ты увозишь, — это Главк. Слушай меня внимательно: один из обычаев острова, установленный самим Миносом, требует, чтобы любовник принимал опеку над мальчиком, которого он страстно желает, уводя его жить с собой, к себе домой, на два месяца. По истечении этого времени мальчик публично объявляет, угодил ли ему любовник, и вел ли он себя с ним достойно. Увести мнимого Главка к себе — это значит взойти с ним на корабль, который привез нас сюда из Греции. Как только мы воссоединимся со спрятанной Федрой, мы тут же поднимем якорь. С нами будет и Ариадна, поскольку она намерена тебя сопровождать, затем надо поскорее дать тягу. Критские суда многочисленны, но не так быстроходны, как наше, и, если они будут нас преследовать, мы легко от них уйдем. Поговори об этом с Миносом. Будь спокоен, что он отнесется благожелательно, если только ты заставишь его поверить, что ты заинтересован в Главке, а не в Федре, потому что он не может и мечтать о лучшем учителе и любовнике для Главка, чем ты. Но, скажи мне, согласна ли Федра?

— Я еще ничего не знаю. Ариадна всячески заботится не оставлять меня с Федрой наедине, так что у меня не было возможности с ней поговорить… Но я не сомневаюсь, что она с готовностью за мной последует, как только поймет, что я предпочитаю ее сестре.

Именно последнюю нужно было подготовить вначале. Я открылся ей, но лживо, в соответствии с нашим замыслом.

— Какая чудная затея! — воскликнула она. — И как радостно будет мне путешествовать с моим младшим братиком. Не сомневайся, что он может быть вполне милым. Мы с ним хорошо друг друга понимаем и, несмотря на разницу в возрасте, я остаюсь его излюбленным товарищем в играх. Ничего не сможет лучше разбудить его разум, чем пребывание в заморских землях. В Афинах он усовершенствуется в греческом языке, он уже говорит на нем вполне сносно, но с сильным акцентом, который он быстро исправит. Ты будешь ему прекрасным примером. Пусть он стремится тебе подражать.

Я не перебивал ее. Бедняжка почти ничего не заподозрила, как я и ожидал.