Мария Корелли - История детской души Страница 10

— «Войдите, сэр, милости просим», говорила она, «садитесь, будьте как дома! Обед готов, ждать нечего. Только надо дать Рубену время умыть руки, да благословить трапезу, — а ты, Жасмина, сними шляпку и сиди смирно, милочка!»

Жасмина тотчас сдернула с своей головки большую, белую шляпу, и сдернула так поспешно, что чуть было не оторвала длинный локон, который запутался в завязках! Лионель даже вскрикнул при виде злополучного локона, и старательно помог ему выпутаться из завязки, которая причиняла ему такую боль! Без шляпы Жасмина оказалась еще прелестнее! Лионель сел к столу возле нее. Стол был накрыт чистою скатертью, приборы были поставлены — дожидались только Рубена, который, умыв руки, поспешно вернулся. Тетя Кэт поставила на стол дымящуюся миску с супом, Рубен, наклонив голову, благоговейно произнес: «Господи, сподоби нас возблагодарить Тебя за то, что мы не получим от Тебя! "Милый голосок Жасмины проговорил: «Аминь», и все сели за стол. Кушанье было самое простое, но свежее и здоровое. Тетя Кэт была отличная хозяйка и славилась по всей деревне своим уменьем приготовлять грушевую водичку. Она налила стакан этого питья и, приседая, подала Лионелю, прося его отведать. Лионель с наслаждением выпил весь стакан и подумал, что едва ли мог быть лучше нектар, которым услаждались боги на Олимпе! Он, к великому своему удивлению, почувствовал, что у него — аппетит! Все, что бы ни подавалось за бедной трапезой Рубена Дейля, казалось ему так особенно вкусно! Когда обед кончился, все встали, и Рубен снова, наклонив голову, произнес: «Господи! сподоби нас благодарить Тебя за то, что мы ныне получили от Тебя» — и девочка снова благоговейно ответила: «Аминь». Затем Рубен, прежде нежели вернуться к начатой им работе, сел выкурить трубку, а Жасмина, не успев даже снять с себя фартучек, который ей надели, пока она обедала, схватила Лионеля за руку и потащила его на задний двор, по которому важно прогуливалось несколько петухов, окружённых целою кучею смиренных кур.

— «Вот она, моя старая лошадка, видишь, вон там за стеной,» закричала Жасмина — «моя добрая, хорошая лошадка!»

Эта лошадка была не что иное, как старая игрушка, когда-то изображавшая из себя скачущего коня, приделанного к качалке… но увы! теперь бедное четвероногое лишилось и глаз, и гривы, и хвоста, и вообще представляло из себя весьма плачевное зрелище! Но это ничуть не имело влияния на привязанность Жасмины…

— «О, милая моя лошадушка,» нежно шептала она, гладя ее по шее — «ты знаешь, отчего я люблю тебя — оттого что ты бедная, оттого что ты никому не нужна кроме Жасмины… приласкай ее,» прибавила она, обращаясь к Лионелго, „ она такая бедная — старенькая!..»

Лионель, не смотря на свою серьезность и все прочитанные им книги — вполне сочувственно отнесся к этой детской забаве — и в свою очередь нежно обнял полу-разломанную игрушку.

— «Вот, так хорошо!» хлопая в ладоши, воскликнула Жасмина, — «теперь она совсем счастлива! Теперь она весело с нами поскачет!»

Она быстро вскочила на своего любимого коня, и, качаясь взад и вперед, делала вид, что скачет галопом.

— «Хорошо — а?» кричала она, вся запыхавшись — волосики ее развевались за ней, щечки горели, глаза смеялись, отражая солнечный луч, который точно весело заигрывал с нею! «Славная, славная лошадка! Лиля, теперь ты поезжай!»

— «Мне, кажется, милая, что я для этого слишком велик,» нерешительно возразил он, — «боюсь, что тяжело будет твоей лошадке!»

— «Нет, нет не будет тяжело,» объявила Жасмина, спрыгивая на землю, — „ ну, попробуй, садись!»

Как мог Лионель устоять против ее желания? Он перекинул одну ногу через лошадь и, подражая Жасмине, также делал вид, что скачет быстрейшим галопом! Жасмина прыгала вокруг и так громко, восторженно взвизгивала, что петухи пришли в страшное смятение, стали неистово кричать, хлопать крыльями, сзывая испуганных кур, которые начали кудахтать еще громче, нежели петухи кричали… Поднялся такой шум, такой гам, что Рубен прибежал узнать, что случилось, и, увидав, в чем дело, сам громко расхохотался и хохотал не менее детей, побуждая разными прибаутками деревянного коня выказать всю свою прыть! Наконец игра кончилась, и Лионель, веселый, превеселый передал добрую лошадь Жасмине, которая тотчас преподнесла ей горсть свежего сена.

— «Ну, теперь, маленький барин, я ухожу и останусь на кладбище до вечера. Ты знаешь, где найти меня. Быть может, ты еще побудешь не много с Жасминной; она почти всегда одна, с тех пор как ее матери не стало, и ты, кажется, часто бываешь один — поиграть вам вместе никому вреда не сделает — но обещай мне, голубчик, что вернешься к своим до захода солнца.»

— «Да, м-р Дейль, обещаю — и благодарю вас!» ответил Лионель. «Я сегодня был очень, очень счастливь… Вы не знаете, как хорошо мне было с вами! Можно ли мне еще когда-нибудь навестить вас и Жасмину?»

— «Конечно, можно» радушно сказал Рубен, — «только бы отец твой не имел чего против этого. Прежде всего надо это выяснить.»

— «Да, конечно,» промолвил Лионель, но какая-то тень пробежала по веселому его личику. Он слишком хорошо знал, что скажете его отец, как посмотрите на это знакомство с пономарем и его хорошенькой девочкой… Он теперь об этом ничего не упомянул и спокойно простился с Рубеном.

Рубен ушел, и дети остались одни. После возбуждения настала реакция — Жасмина стала не только серьезная, но даже печальная… они долго сидели молча, наконец Лионель, глубоко вздохнув, сказал:

— «Жасмина, теперь я скоро должен буду уйти от тебя.»

— «А тебе жалко»? спросила она.

— «Очень жалко, «ответил он, — «ужасно жалко.»

— «И мне жалко,» созналась она, — ,я буду плакать, когда ты уйдешь, Лиля… а ты, когда вернешься домой, будешь плакать?»

— «Нет, Жасмина, мне нельзя плакать, "сказал он с горькой улыбкой — «я для этого слишком велик.»

— «Велик! повторила она, — «да ты только крошечку выше меня!»

— «Да, но ты девочка,» сказал Лионель, — «девочкам плакать можно, а мальчикам стыдно. Однако, я иногда плачу, когда никто меня не видит»…

— «А я сегодня видела, как ты плакал,» с грустью заметила она, — «это было в церкви перед тем, чтобы идти нам обедать. Скажи, о чем ты плакал?»

— «Не знаю,» сказал он, и глаза его устремились куда-то далеко… «Я думаю, что это была музыка… я очень люблю музыку, но в ней что-то такое грустное… у моей мамы чудный голос, — и когда она поете, я просто слушать не могу, — сейчас чувствую себя таким жалким и одиноким.» Жасмина с нежным участием глядела на него, но ей думалось, что странный он мальчик, если чувствуете себя жалким и одиноким, потому что его мама поете. Она намеренно переменила разговор.

— «Я знаю большой дом, в котором вы живете», объявила она, «и знаю, где в зеленой изгороди есть дырка — в нее я пролезу и проберусь прямо к тебе в сад! Я хочу видеть твою маму.»

Это намерение Жасмины совсем смутило Лионеля: он с грустью посмотрел в ее нежные голубые глазки и сказал:

— «Жасмина, милая, не надо это делать! Тебя за это только разбранят, — моя мама бранить не будет, но мой отец разбранит, наверно.»

Жасмина, подумав не много, заметила с достоинством.

— «Значит, твой отец злой… зачем меня бранить, — когда я всегда стараюсь быть умницею, — мой папа меня никогда не бранить.»

Лионель промолчал. Она прижалась ближе к нему.

— «Я должна тебя еще увидеть, Лиля, "жалобно проговорила она «разве ты больше не хочешь меня видеть?»

Ее голосок звучал так особенно трогательно, когда она это сказала, что сердце Лионеля трепетно забилось…

— «Да, милая, милая маленькая Жасмина, хочу тебя опять видеть — и увижу… буду приходить к тебе часто, будем еще вместе играть, обещаю.

— «Приходи, пожалуйста приходи,» сказала она, «потому что я тебя люблю — Лиля… ты не такой как другие мальчики, — ты хорошенький, и я — тоже хорошенькая…»

— «Да, милая, ты очень хорошенькая, хорошенькая как цветочек.»

Он посмотрел на нее и загляделся, и молчал так долго, что она, наконец, вопросительно уставила на него свои удивленные глазки и спросила:

— «Лиля, о чем ты думаешь?»

— «О тебе, Жасмина,» нежно ответил мальчик. «Я думаю о тебе и о цветах.»

И, наклонив к ней свою кудрявую головку, он поцеловал ее, и она его поцеловала.

Тихо колыхались ветки яблони, под которой они сидели, радостно птички распевали свои незатейливые песни, и казалось, что красота Божьего мира волшебною тканью чистой радости окутала этих двух малых детей, который» сблизило одно светлое, летнее утро! Увы! уже никогда не повториться ему… потому что мир, созданный Богом — одно, a мир, пересозданный человеком — другое… Тяжело и трудно для многих маленьких ножек пробираться по каменистой тропинке, указанной безумием нынешнего века, безотрадно и уныло то, что жизнь сулит вперед этим бедным, маленьким труженикам, и подчас приходится воздавать благодарение великому Ангелу смерти, когда, движимый великою жалостью, он выхватывает «малых сих» из растлевающей среды, в которой поблекла бы их молодая жизнь, и возвращает их Тому, Кто так много возлюбил их, сказав: «смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного.»