Иван Панаев - ОНАГР Страница 10

- Diable, бо-маск! Все верно как нельзя больше! Почему же ты это знаешь?

- Скоро состареетесь, не скажу. Вы все, мужчины, прелюбопытные.

- Нет, женщины гораздо любопытнее.

- Извините. А сказать вам, как вас зовут?

- Скажи.

- Петр Александрыч.

Онагр стал заглядывать под маску.

- Полноте, что это вы?

- Снимите маску.

- Что вы, с ума сошли?

- Отчего?

- Вы часто мимо наших окон ездите.

- А где ты живешь?

- Отгадайте.

- Я отгадывать не умею.

Онагр снова заглянул под маску и пожал таинственной незнакомке руку.

- Зачем вы со мной ходите? На вас рассердится Катерина Ивановна.

- Пусть ее сердится.

- Как же: ведь вы влюблены в нее? Вам другими нельзя заниматься.

- Очень можно.

- Стало быть, вы ветреник?

- Хочешь испытать мое постоянство?

- Я вас боюсь… Какая у вас миленькая цепочка!

- Тебе нравится? Хочешь, я прикую тебя к моему сердцу этой цепочкой?

Однако в припадке нежностей и в жару объяснений Онагр почувствовал аппетит.

- Бо-маск, хочешь со мною ужинать?

- Пожалуй.

- Ты любишь трюфели, бо-маск?

- Мне все равно.

И они начали взбираться по лестнице в верхние залы. На половине лестницы маска сказала Онагру:

- Вернемтесь.

- Зачем?

- Так.

Перед Онагром и его неведомой спутницей очутился офицер с золотыми эполетами.

Он пристально посмотрел на последнюю.

- Поздравляю тебя, братец, - шепнул он Онагру.

- С чем?

- Да знаешь ли, кто твоя дама?

- Нет.

- Это Маша, моя старая приятельница. Посмотри, она на меня сердится, отворачивается от меня, - а славная, братец, девочка. Конечно, далеко не то, что Лиза… Мы с

Лизой выдумали сейчас свой язык, - она будет вести со мною разговоры со сцены.

- Так это Маша? Вот что!.. Ты ей рассказал все мои секреты?

- Что ж за беда?

- Нет, ничего… "Гм! - подумал Онагр, - очень кстати: у меня будет связь в обществе и связь на сцене: это необходимо для настоящего светского человека; об этом и Бальзак пишет, и вся петербургская молодежь большого света придерживается этой моды. Я буду кататься, как сыр в масле".

За ужином Маша совершенно подружилась с Онагром. Она развязала на минуту свою маску и вскользь показала ему свое личико. Он был в восторге и от ее красоты, и от ее любезности. Она кушала с аппетитом и довольно часто прикладывала бокал к своим губам, грациозно поддерживая кружевную бородку своей маски. После ужина Онагр, проходя мимо офицера с золотыми эполетами, сказали ему:

- Решено, душа! какую я квартиру найму для нее, как одену ее - точно куколку…

Было около трех часов. Залы пустели; отчаянные гуляки допивали последние бокалы и, покачиваясь, сходили вниз… В ложах давным-давно никого. Какой-то пьяный франт в светло-синей венгерке с черными шнурками, причесанный a la moujik, кричал музыкантам:

"Довольно!.. Я вас не хочу больше слушать!" Какие-то сомнительные физиономии ходили взад и вперед, с неудовольствием посматривая на крикуна; квартальный надзиратель стоял посреди залы, величественно подбочась; капельдинер дремал у боковой двери, да штатский с изнеженными движениями сидел у самого оркестра и не сводил глаз с музыкантов, потому что он был меломан.

Скоро и музыканты начали собираться домой.

Все разошлись и разъехались… Все…

Нет, не все еще: облокотись на прилавок, где разбирают шинели и шубы, стоял офицер с серебряными эполетами и страстно смотрел сквозь очки на толстую пастушку, у которой сзади не сходился корсет. Пастушка была уже без маски: пот градом катился по ее воспаленному лицу, и она обвевала его носовым платочком.

Огни потухали в окнах театра.

ГЛАВА VI

Бал

Праздник за праздником: сегодня маскарад, завтра бал.

Одиннадцать часов вечера. У подъезда дома, где живет г-жа Горбачева, три кареты четвернями, карет шесть парами и несколько саней в одиночку… Как светло в окнах бельэтажа! Сколько на окнах треугольных шляп с султанами!.. Бал, бал!

Двери из танцевальной залы в переднюю открыты, музыканты занимают половину передней, за ними лакеи и шубы; Гришка с аксельбантами снимает шинель с своего барина.

На Онагре белый атласный жилет с цветами, синий фрак только что с иголочки, украшенный бронзовыми пуговицами величиной в пятак; золотые цепи от часов и от лорнетов; изумрудные запонки на рубашке; голова Онагра в завитках; он весь пропитан духами…

Музыка гремит!.. Онагр входит в залу. У самых дверей офицер с серебряными эполетами хохочет и танцует с m-lle Неврёзовой…

- Бон-суар, мон-шер! - закричал офицер, увидя Онагра. - Что, из театра? Бурбье хорошо играла? Какое на ней было платье?.. Отчего ты так поздно?

- Как поздно?.. - Онагр испугался. - Который это кадриль танцуют?..

- Третий, мон-шер.

"Слава богу! - подумал Онагр. - Что, если б я опоздал? Беда! Ведь на четвертый кадриль меня ангажировала сама Катерина Ивановна".

- Славная, мон-шер, на тебе жилетка, - продолжал офицер, - самая модная. А мы сейчас всё об тебе говорили.

Он посмотрел на свою даму.

Онагр поклонился m-lle Неврёзовой и сказал ей:

- И я так счастлив, что вы вспомнили обо мне! М-lle Неврёзова - девица средних лет, с черными выпуклыми глазами, с венком на голове и с перетянутой талией, играя небрежно своим двойным лорнетом, отвечала с расстановкою, придавая своим словам таинственность:

- Мы… да, мы говорили об вас…

- Что же вы говорили обо мне?

- Ас чего вы взяли, что я вам открою это?

- Если вы не скажете мне, так он расскажет, - заметил Онагр, указывая на офицера.

- Вы думаете? Верно, m-r Анисьев не будет так нескромен.

Офицер громко засмеялся, посмотрел с чувством на cвою даму и закричал:

- Не скажу, мон-шер, не скажу ни за что; это секрет! Ведь вы не прикажете сказывать?.. Нам начинать… Пермете.

Офицер подал руку своей даме.

Онагр начал пробираться между танцующих, раскланивался направо и налево и высматривал хозяйку дома.

Г-жа Горбачева была в страшных суетах: она порхала от одного гостя к другому, от одной гостьи к другой; она каждому и каждой находила сказать что-нибудь приятное и эти приятности сопровождала обязательной улыбкой.

Онагр поймал ее в комнате за гостиной, где Дмитрий Васильевич Бобынин играл в вист с прекрасным человеком и с двумя генералами.

- Же-ву-салю, мадам, - сказал Онагр, натягивая на руку желтую перчатку.

- Отчего так поздно, Петр Александрыч? Мы вас давно ждем.

- Я прямо к вам из французского спектакля; впрочем, я долго ждал своей кареты: эти разъезды, знаете, пренеприятные.

- Vous avez raison! Как вы еще поспеваете везде? я удивляюсь вам: вы можете служить образцом светского человека: право, это врожденное, я вас всегда ставлю в пример моему мужу: он у меня такой бирюк…

Онагр самодовольно пожимался.

- Надеюсь, Петр Александрыч, что вы не станете отказываться от танцев. Пожалуйста, одушевите всех кавалеров своим примером. Распоряжайтесь всем; я вам даю право; ангажируйте поскорей даму на следующий кадриль.

Онагр кивнул головой и хотел отправиться в залу к Катерине Ивановне, но Дмитрий

Васильич остановил его.

- Как вы поживаете, мой любезный Петр Александрыч? - сказал он, протягивая ему руку, - наклонитесь-ка на два слова. Директор, о котором я говорил вам, здесь, и я сегодня же представлю вас ему… Ваше превосходительство, ваш ход…

Онагр отошел от карточного стола и попал прямо на хозяина дома - человека лет двадцати восьми, у которого глаза цвета вареного крахмала.

- Шарме де ву вуар! - сказал хозяин дома. - Вы сейчас только приехали? Ну, очень рад.

Дансе, же ву при. Сегодня у нас собралось много, и столько генералов, что я не ожидал даже.

Жаль только, что княгиня Елена Васильевна не будет: занемогла, а то бы она непременно была; ей очень весело у нас - она мне сама говорила это.

"Оно и лучше, что не будет, - подумал Онагр, - а то за нею вечно кавалергарды и эти львы; а при них что-то не совсем свободно".

- Так княгини не будет? Ах, как досадно! - закричал он, - вообразите, последний раз здесь она дала мне слово танцевать со мною кадриль… Может быть, она еще приедет?

- Нет, я уж два раза ездил сегодня просить князя… Князь мне сказал, что у нее флюс и что при всем желании она никак не может быть.

В эту минуту музыка умолкла, третий кадриль кончился.

Онагр пустился отыскивать Катерину Ивановну.

Катерина Ивановна, вся в брильянтах, вся в цветах и блондах, сияющая и великолепная, сидела в зале, обмахивая себя веером и разговаривая с тем самым адъютантом, о котором она спрашивала в маскараде. Она обращала на себя всеобщее внимание: толстые маменьки, не игравшие в карты и разместившиеся около стен залы, отирая пот с лица, искоса на нее поглядывали и рассуждали о том, сколько тысяч стоит ее фермуар и собственный ли он ее или взятый у кого-нибудь для бала; тоненькие дочки, ослепленные ее туалетом, находили, что она одета вовсе не к лицу; а фраки и мундиры, как нарочно, в опровержение этого толпились около нее и ей посвящали свои отборные фразы и свое остроумие.