Александр Сеничев - Александр и Любовь Страница 10

Отныне - Ты - фирменное блоковское Ты - с прописной.

Люба - больному: «Долго ли мы еще не увидимся? Боже мой, как это тяжело, грустно! Я не в состоянии что-нибудь делать, всё думаю, думаю без конца о тебе, всё перечитываю твое письмо, твои стихи, я вся окружена ими, они мне поют про твою любовь.   Только бы не эта неизвестность!». В ответ: «Я не знаю, когда это, наконец, возможно, клянусь Тебе, что сделаю всё, что в моих силах. Я хочу быть перед Тобой полным бодрости и духовной силы, а любовь не измерится и не погаснет ни теперь, ни после, никогда». Сразу же просим извинения: из писем Блока мы будем выбирать лишь что-то действительно наполненное содержанием. В массе своей они столь ужасно прекрасны, что цитированию не подлежат. Мысль, растянутая на страницу-другую, как правило, одна: Ты - Мое Всё и Как Это Здорово! Она: «Мой бесконечно дорогой, милый, единственный! .  как мне хочется скорей, скорей опять быть с тобой.».

Ей хочется быть с ним, и тут всё понятно. Тут всё по-людски.

Но встреча за черт те какими горами: «Моя дорогая, я могу написать тебе только несколько слов, прости меня, у меня 40 градусов жару. Это пустяки, но писать трудно.   Прости, до свиданья, люби меня. Твой до конца».

Это уже 13 ноября. И 14-го: «.. .нужно выздороветь и «исполнить всякую правду», чтобы жить и дышать около Тебя, если Ты позволишь, и умереть, если Ты потребуешь». Пардон, пардон, пардон!.. Она, вообще-то, не настаивает ни на какой смерти - напротив: требует, чтобы поскорее выздоровел. Она ходит в Казанский молиться за него - «со всей любовью и бесконечной верой».

Узнав о чем, он пытается несколько успокоить: «Ты напрасно думаешь, что мне так плохо и тяжело. Всё мое несчастье в том, что я не могу раньше срока выходить из дому, а жар и всё прочее бывает при всех болезнях.» Опять пардон, Александр Александрович! Что значит напрасно, если вы же и жалуетесь на 40 градусов жару? И какой это такой срок, «раньше которого»?.. И о каких это «всех болезнях» речь?..

Впрочем, чего мы привязались? Ну, хворает человек. Правда, странно всё же: то у него рука «психологически не замерзнет», а то.   Мог бы после первого-то поцелуя так же «психологически» и не заболеть.

17 ноября (десятый день жестокой горячки). Он: «.. .Ты вечером (или ночью) 7 ноября слушала мои бессмысленные, сбивчивые слова просто и без гнева. Я не знаю, что это было. Лучше пока не вспоминать об этом. Что же всё остальное после этого, всё, что окружает меня, как не пустота и не бессилие?.. »

Бредит, что ли? Что это его там окружает так тревожа? И с какой стати вдруг не вспоминать? Вспоминать о приятном, как говорится, легко и приятно.

Она же пишет, что живет теперь лишь ожиданием его писем, что перечитывает их без конца, что хочет через них понять и прочувствовать всё, что у него на душе.

Да уж. Понять его душу - через такие-то письма - та еще задачка. Но чем ей еще жить вторую неделю? Блок: «Напиши мне, можно ли писать к Тебе еще или всегда только на курсы. Женщины, особенно матери, страшно чутки».

И на это письмецо мы хотим обратить ваше особое внимание. К нему мы еще вернемся. Это ОСОБОЕ письмецо.

Пока же сообщим, что Блок болен аж до самого декабря. Люба ждет, он - продолжает прикладывать «все силы», чтобы приблизить счастливый час их встречи. Наконец, в начале месяца встает с постели, выходит и, представьте себе, снимает меблированную комнату.

Судя по дальнейшей переписке, Люба почти всё время проводит там одна. А Блок? А Блок снова болен.

19 декабря он пишет ей на обороте письма Гиппиус. Как объясняет сам: «нарочно - для веселья». Ах да - мы, кажется, забыли сказать, что девушка нешуточно ревновала его к «Мережковским» вообще, и Зинаиде Николаевне в частности.

Итак, на обороте гиппиусова письма она читает: «Можешь ли Ты устроить так, чтобы нам увидеться завтра вечером в половине 9-го (8 1/2) на Серпуховской? Пойти к Шуре, например? Боюсь, что это трудно...». Впечатление такое, что он только выспрашивает: где и когда, где и когда? А сам: «. досадно, что после моего выздоровления, мне придется отбыть несколько праздничных условных посещений. И это отнимет время. Сегодня Ты ждала меня, и это всего ужаснее.   Сколько времени Ты ждала меня? Неужели два часа? Напиши, прошу тебя. Я напишу завтра еще. Не лучше ли писать не только к Тебе, а также через Шуру. Если ты не боишься серпуховских швейцаров, приходи туда, если это может доставить Тебе сколько-нибудь удовольствия» Вот именно: сколько-нибудь!

А Шура - та самая Шура Никитина, которой было похвастано про первый поцелуй. Теперь она работает дуплом, через которое обмениваются корреспонденцией новоявленные Маша с Дубровским. От кого, спрашивается, таимся, ребята? Но и этого мало: в конце декабря Блок предлагает переписываться до востребования. Он изобретает тайные аббревиатуры. «Я придумал следующее: не писать ли письма к Тебе пока так: Загородный, 14; 2-е почтовое отделение. Литеры, например, АМД. Можно так? Следующее письмо я напишу так, потому что еще не получу ответа. Для того чтобы получить, нужно пойти и спросить письмо с литерами АМД (Alma Mater Die). Если хочешь другие буквы - напиши, только не Л. Д. М.».

Нет, ну просто Штирлиц с Зорге отдыхают!

Зачем, спросите вы вслед за Любой, вся эта конспирация? - а «.  во избежание каких-нибудь подозрений, могущих проявиться вследствие непредвиденного случая, -отвечает он, - Если ты думаешь, что это пошло, напиши тоже. Как Ты думаешь об этом?».

А она вовсе и не об этом думает. Она - о нем: «Милый, бедный, ты опять болен!.. Без тебя мне не хочется больше ходить туда, буду вспоминать, как я ждала тебя, а это было совсем не весело: я больше часу просидела, все слушала, ждала твоих шагов, боялась пошевелиться, чтобы не пропустить их.».

Не он бедный - бедная она. БЕЗ НЕГО она ничего НЕ ХОЧЕТ! Она читать теперь может только то, что говорит ей о нем, что интересует его. Она уже любит и «Мир искусства», и «Новый путь», «и всех «их» (Мережковских), любит за то, что он любит их, и они любят его.

А он всё о своём: «Прости меня, я ничего не сообразил и написал Тебе в почтовое отделение, которое очень далеко от Тебя. Есть гораздо ближе, куда я и напишу следующее письмо». И дальше - адрес почты, секретные инициалы, которые будут указаны на конверте и приписка: «Мне все что-то кажется, что мама может что-нибудь заметить». -Бонд!.. Джеймс Бонд. Или даже этот, как его.   «этот самый Джон Ланкастер»!..

Не обижайтесь, бога ради, но Блок просто великолепен.

30 декабря: «.. .Нам можно будет встретиться скоро. Можешь ли и хочешь ли Ты 2 января в 3 часа дня на Серпуховской. Или лучше вечером там же. Если бы ты могла уйти к Шуре, у которой ты давно не была? Я совершенно стосковался о Тебе, между тем раньше нет никакой возможности, а Тебе, может быть, и тогда нельзя.   Напиши мне обо всем этом, как это можно устроить.   Только скажи мне слово, и я отрекусь от всего и от себя и забуду все прошлое и настоящее, и открою окно на будущие зори, и под Твоим окном, у Твоих ног мне будет жутко и весело и страшно».

Поэкспериментируйте. Представьте, что это послание адресовано вам и попытайтесь хоть что-то ответить на его перечеркивающие одно другое предложения. И поймете наше желание забыть обо всем и еще сто страниц подряд комментировать только это его письмецо к ЛЮБИМОЙ. На одном лишь заострим внимание: более всего в этих строках заинтересовывает, от чего именно грозит он отречься и какое прошлое забыть по одному ее слову? И - главное: он назначает встречу на 2 ЯНВАРЯ...

И вдруг в ответ - совершенно для нас неожиданное: «Мой дорогой, я рада, что мама знает все, я давно этого хотела в глубине души, потому что хотела, чтобы она знала, что тебе хорошо теперь, что ты счастлив и что если я и сделала тебе что-нибудь злое в прошлом году, то теперь и ты, и мама можете мне все простить за мою любовь». И делайте с нами, чего пожелаете, но после загадки убийства Кеннеди нас больше всего интересует, что же именно такого нехорошего («злого») должны были простить Любе Блок и его будущая теща?!

Блок, видимо, знал ответ. Его реакция на ее маму - ноль. Точно и не услышал. Вместо этого он сообщает о разговоре со своей. Разговор этот был «практический», но Александра Андреевна, дескать, обменом информацией осталась довольна. При этом «она многого не знает еще все-таки». И буквально сразу же после «практического» разговора - а именно 2 ЯНВАРЯ - совершенно на наш взгляд неожиданно даже для самого себя Блок идет просить Любиных руки и сердца.

Идет, просит и получает согласие.

Дмитрий Иванович как-то сразу не возражал. По правде говоря, он вообще пребывал в неведении о каких-то серьезных, заслуживающих внимания отношениях принца с принцессочкой. Обнаружив же, что принцессочка очень даже не против, Дмитрий Иванович не нашел ничего лучше как дать бекетовскому внуку свое отцовское согласие. А вот Анна Ивановна повела себя куда настороженней.