Кнут Гамсун - Бенони (пер. Ганзен) Страница 10

Вотъ это было въ самую точку, — по-барски и по отечески! Ахъ этотъ Маккъ! Какое почтеніе внушалъ онъ къ себѣ!

Бенони все время слѣдилъ за своимъ господиномъ: какъ онъ кашлялъ въ салфетку, а не на весь столъ, какъ орудовалъ вилкой. Да, Бенони недаромъ былъ докой: вездѣ и всюду перенималъ и отовсюду возвращался обогащеннымъ полезной мудростью. Поэтому, когда Маккъ чокнулся съ нимъ, онъ уже подвинулся настолько, что сумѣлъ отвѣтить, какъ подобало, и показать себя настоящимъ бариномъ. Да, Бенони обѣщалъ догнать Макка во всемъ.

Хозяинъ выпилъ и за смотрителя маяка съ женой — единственныхъ сосѣдей Сирилунда со стороны моря! Старая дама сконфузилась и даже покраснѣла, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ и двухъ замужнихъ дочерей съ дѣтьми. Смотритель съ придурковатымъ видомъ повернулъ къ Макку свое увядшее лицо:- Ахъ, такъ! — и выпилъ свой стаканчикъ, не спѣша; но рука его какъ-то странно дрожала. Не оттого ли, что Маккъ счелъ его человѣкомъ, съ которымъ стоило чокнуться? Потомъ онъ опять погрузился въ свое идіотское равнодушіе.

А затѣмъ Маккъ выпилъ за здоровье всѣхъ своихъ людей: онъ никого не хотѣлъ выдѣлять и никого не желалъ обойти; всѣ работали усердно, и онъ благодарилъ всѣхъ. — Счастливаго Рождества всѣмъ!

Вотъ мастеръ говорить! И откуда только брались у него слова? Гости были растроганы. Брамапутра схватилась за носовой платокъ. Кузнецъ въ былые годы не принялъ бы этого тоста, — въ немъ кипѣла «вѣчная» вражда. Это была старая исторія, и въ ней столькіе были замѣшаны — и его молодая жена, которая умерла скоропостижно, и самъ Маккъ, и еще одинъ чужой, по имени лейтенантъ Гланъ, охотникъ. Случилось это нѣсколько лѣтъ тому назадъ; жена его была влюблена въ Глана, но Маккъ заставилъ ее покориться себѣ. Кузнецъ еще помнилъ ее; она была такая маленькая, и звали ее Евой. Больше же онъ ничего не помнилъ; жизнь шла своимъ чередомъ, и вотъ теперь онъ сидѣлъ за столомъ Макка и пилъ съ нимъ ради сочельника. Вѣчная вражда погасла…

— Ну, всѣ ублаготворены? — спросилъ Маккъ.

Всѣ встали. Элленъ Горничная начала живо перетаскивать бѣлые съ позолотой стулья обратно въ парадную горницу; туда же ушелъ Маккъ, пригласивъ также смотрителя маяка съ женой и Бенони. Всѣмъ прочимъ гостямъ предложили провести вечерокъ въ столовой, и распить по стаканчику-другому пунша. Тамъ уже шелъ оживленный говоръ послѣ выпитыхъ рюмочекъ водки и вина.

— Не сыграете ли намъ, мадамъ Шёнингь? — сказалъ Маккъ, указывая на небольшой клавесинъ.

Нѣтъ, она не играетъ. Куда ей! Играть? Охота господину Макку такъ шутить!

— Но вы же играли намъ прежде, въ былые годы?

Нѣтъ, нѣтъ, когда? И не думала. Вотъ дочери ея умѣютъ немножко; выучились самоучкой замужемъ. Онѣ такія музыкальныя.

— Вы изъ такой благородной семьи, урожденная Бродкорбъ, и говорите, что не учились музыкѣ? Кромѣ того, я вѣдь самъ слышалъ, какъ вы играете.

— Я изъ благородной семьи? Я? Все-то вы шутите!

— Ваши родители были владѣльцами цѣлаго прихода. Вы думаете, мнѣ это неизвѣстно?

— Мои родители? У нихъ было нѣсколько дворовъ, пожалуй. И порядочно земли, но… Нѣтъ, господинъ Маккъ, это все сказки насчетъ цѣлаго прихода. Мои родители были крестьяне, у насъ была своя усадьба, были лошади, коровы, но ничего такого, о чемъ стоило бы говорить.

Смотритель Шёнингъ тѣмъ временемъ расхаживалъ по горницѣ съ очками на носу и разсматривалъ картины по стѣнамъ. Ему ровнешенько безразлично было о чемъ разговаривала его жена съ Маккомъ. Охъ, какъ ему прислушался ея голосъ! Они были женаты тридцать лѣтъ, прожили вмѣстѣ одиннадцать тысячъ дней.

Маккъ приподнялъ крышку инструмента.

— Нѣтъ, нѣтъ, — говорила мадамъ Шёяингъ. — Я не играла съ тѣхъ поръ, какъ была молода. Развѣ ужъ псаломъ какой-нибудь…

Она усѣлась, вся пунцовѣя и жеманясь. Маккъ отворилъ двери въ столовую и только слегка поднялъ руку, — тамъ сразу водворилась тишина.

Смотрителя при первыхъ же звукахъ слегка передернуло, но онъ постоялъ еще съ минуту, тупо таращась на стѣну, — на зло, чтобы не дать сбить себя съ позиціи, — потомъ присѣлъ на стулъ, позаботясь, однако, повернуть женѣ спину. Мадамъ Шёнингъ сыграла псаломъ. Проигравъ его до конца и еще разъ весь съ начала, она опять съежилась и больше ничѣмъ о себѣ не заявляла.

— Весьма благодаренъ, — сказалъ ей Маккъ и закрылъ двери въ столовую, — теперь люди могли веселиться по своему.

Подали на огромномъ серебряномъ подносѣ коньякъ, кипятокъ и сахаръ-рафинадъ, и Маккъ предложилъ господамъ мужчинамъ угощаться, а самъ приготовилъ два стаканчика пунша — себѣ и мадамъ Шёнингъ. Затѣмъ подошелъ побесѣдовать немножко и со смотрителемъ.

— Да, эту картину дѣдъ мой привезъ изъ Голландіи…

— А тамъ видъ острова Мальты, — сказалъ смотритель, указывая на другую картину.

— Вѣрно, — поощрилъ его Маккъ. — Вы развѣ знаете?

— Да.

— Откуда же?

— Внизу подписано.

— Та-акъ, — сказалъ Маккъ, смекая, что немножко ошибся, слишкомъ низко оцѣнивая сообразительность идіота. — А я думалъ, вы были на Мальтѣ и узнали видъ.

Теперь въ свою очередь мадамъ Шёнингъ имѣла удовольствіе слушать супруга. О, какъ хорошо ей знакома его тощая спина съ торчащими лопатками! Она начала потихоньку наигрывать на клавесинѣ, чтобы только не слыхать этого знакомаго голоса.

— Вы вѣдь когда-то были капитаномъ, — пояснилъ Маккъ смотрителю. — Я и полагалъ, что вы могли бывать на Мальтѣ.

Что-то въ родѣ улыбки промелькнуло на лицѣ смотрителя. — Я бывалъ на Мальтѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Подумайте!

— Но, если я вижу ландшафтъ Гельгеланда, то я узнаю его не только потому, что бывалъ въ Норвегіи.

— Нѣ-ѣтъ, само собой! — отвѣтилъ Маккъ, соображая, что съ этимъ идіотомъ все-таки надо быть насторожѣ; лишнее съ нимъ и разговаривать.

И Маккъ обратился къ Бенони, выпилъ и заговорилъ:- Видишь ли, любезный Гартвигсенъ, все это у меня унаслѣдованное — и мебель, и эта сахарница, и картины на стѣнахъ, и серебро, и все въ домѣ. Все это пришлось на долю Сирилунда, другая половина отошла къ брату моему Макку въ Розенгоръ. Увы, послѣ меня все это, вѣрно, пойдетъ съ молотка. Не зѣвай тогда, Гартвигсенъ!

— Зависитъ отъ того, кто изъ насъ первый помретъ.

Маккъ только покрутилъ головой на это. Потомъ опять перешелъ къ мадамъ Шёнингъ, — не хорошо, что она сидитъ все одна.

А Бенони думалъ про себя: «Это онъ просто такъ, чтобы сказать что-нибудь. У него вѣдь есть дочь, наслѣдница всего имущества. Зачѣмъ же онъ подзадориваетъ меня?»

— Да, мадамъ Шенингъ, со смерти моей покойной супруги этотъ инструментъ такъ и стоитъ безъ дѣла. Некому играть на немъ. А вѣдь не выкинешь, — вещь дорогая.

Мадамъ Шёнингъ задала разумный вопросъ:- Но ваша дочь вѣдь играла, пока была дома?

— Нѣтъ, баронесса Эдварда не играла. Это не по ея части было. А мы-то съ вами побѣжали бы Богъ вѣсть куда, только бы послушать музыки! Впрочемъ, Роза играетъ, когда гоститъ здѣсь; она музыкантша.

Тутъ у Бенони мелькнула смѣлая фантастическая мысль: а что ежели онъ, не глядя ни на какую баронессу, поладитъ съ Маккомъ насчетъ клавесина? Ему вѣдь не лишнее было обзавестись такой штукой, — какъ разъ понадобится къ серединѣ лѣта. Пожалуй, и Маккъ то заговорилъ не безъ умысла?

Въ столовой становилось шумно; люди, видно, затѣяли игру; несмотря на все благоговѣніе къ мѣсту, раздавались громкіе взрывы мужского и женскаго хохота. Послышался звонъ стакана, упавшаго на полъ.

— Вы интересуетесь картинками, — опять завелъ Маккъ бесѣду съ Шёнингомъ. — Это вотъ берега Шотландіи. Какъ тамъ голо и печально!

— Весьма оригинальный видъ, — отозвался смотритель.

— Вы находите? Но тамъ одинъ песокъ да камни; ничего не растетъ.

— Ну, какъ же!

— Тамъ?

— Песокъ такого красиваго цвѣта, а это вотъ — базальтовыя скалы. И вообще на камняхъ и пескѣ много чего растетъ.

— То-есть, кое-что, конечно…

— Сосна растетъ на вершинахъ и съ каждымъ днемъ становится все сочнѣе и пышнѣе. И въ бурю не гнется; стоитъ себѣ гордо и только гудитъ.

— Да… съ этой точки зрѣнія, — проговорилъ Маккъ, удивленный разговорчивостью смотрителя.

— Есть такое растеніе Асфаделусъ, — продолжалъ смотритель удивлять Макка, — на огромномъ стеблѣ, въ ростъ человѣка, съ лиловыми цвѣтами. Тамъ, гдѣ оно водится, ужъ ничего другого не растетъ; оно означаетъ безплодную почву, песокъ, пустыню.

— Поразительно! Вы видали этотъ цвѣтокъ?

— О, да. Даже срывалъ такіе цвѣты.

— Гдѣ же?

— Въ Греціи.

— Поразительно! — опять сказалъ Маккъ, чувствуя себя все болѣе и болѣе сбитымъ съ позиціи этимъ идіотомъ. — Ваше здоровье, мадамъ Шёнингъ! — съ достоинствомъ вышелъ онъ изъ неловкаго положенія.

Въ ту же минуту стѣнные часы въ длинномъ деревянномъ футлярѣ пронзительно пробили одиннадцать.