Андрей Седых - Звездочёты с Босфора Страница 10

Все это было ужасно грустно. Она достала пустую картонку, наполнила ее внутри папиросной бумагой и уложила Марсика. Картонку завернула в белую бумагу и перевязала широким синим бантом, который нашла в шкатулке, — бант тоже сохранился от лучших времен.

Теперь нужно было ехать на вокзал. Варвара Петровна взглянула в расписание и увидела, что до поезда еще два часа, которые нечем заполнить. Потом мысли пошли по привычному практическому руслу. Можно было по дороге на вокзал заехать в универсальный магазин на 34 улице и кое-что купить для дачи.

В магазине Варвара Петровна влилась в большой поток и начала делать то же, что делали тысячи других покупательниц. Остановилась перед кофточками, лихорадочно порылась в груде разбазариваемых нитяных перчаток, оттуда попала в отдел кухонных принадлежностей и начала смотреть, как демонстрируется новый способ чистки овощей. Было жарко, и в тесноте и в давке Варвара Петровна не заметила, как произошло нечто ужасное: коробка с синим бантом, которую она положила за минуту до того на прилавок — бесследно исчезла!

Варвара Петровна на мгновенье замерла от ужаса, а затем заметалась по магазину, спрашивая у продавщиц, не видели ли они злополучную коробку? Продавщицы выслушивали ее с равнодушным видом и отсылали к заведующей отделом, а та в дирекцию.

Мало ли пакетов крадут в день в большом магазине?

В дирекции было тихо, прохладно и гудели вентиляторы. Жалобу сочувственно выслушали, вызвали детектива, и тот спросил, как выглядел пакет, и что в нем было. Варвара Петровна сказала:

— В коробке лежала кошка… Марсик.

— Какая кошка? Резиновая, или набивная, матерчатая? Купленная у нас?

Только тут Варвара Петровна поняла, какой дичью покажется вся эта история посторонним людям, — разве она могла им объяснить, кем был в ее жизни Марсик, и почему он заслужил могилу под жасминовым кустом?

Но директор и детектив не удивились, — они ко всему привыкли и все сразу поняли. Варваре Петровне даже показалось, что они очень ей сочувствуют, — директор сказал, что хотя речь идет о кошке, но это настоящая «человеческая история». Это был хороший, сентиментальный человек, или он когда то попросту окончил курсы психологии и считал себя специалистом по тайникам человеческой души. Директор хотел еще что-то сказать и утешить Варвару Петровну, но в это время на столе зазвонил телефон. Он взял трубку, выслушал то, что ему говорили и вдруг повеселел:

— Кажется, ваша коробка найдена… Пойдемте вниз.

Боже, как медленно движется лифт! Восьмой этаж, — девочка в коричневой форме монотонно выкрикивает: мебель, античные вещи, картины… Седьмой этаж: электричество, кэмпинг, спорт… Шестой: дамские платья, белье… Лифт скользит вниз, на мгновенье захватывает дух, потом ход замедляется, и все тот же певучий голос продолжает называть этажи и ненужные вещи, и какие-то люди, толкаясь, выходят из лифта, на смену им входят новые люди, и снова при спуске захватывает дух… Они проехали первый этаж, лифт скользнул вниз, в подвальное помещение, и девочка в коричневой форме в последний раз пропела что-то о хозяйственных принадлежностях и садовых инструментах, — в лифте уже никого- не было, кроме Варвары Петровны, директора и детектива.

Они вышли, и Варвара Петровна, все еще оглушенная и ничего не понимавшая, последовала за этими двумя мужчинами, быстро и уверенно шедшими вперед. Они остановились у двери, на которой было написано «Дамы». Появилась заведующая местом отдохновения и все вместе вошли: дам внутри не было, их удалили в виду происшедшего инцидента. Заведующая на ходу объяснила, — она не виновата, она ничего не знала. Эта женщина вошла и заперлась. Воровки часто заходят в уборную, вскрывают пакеты и, если вещь ценная, уносят ее, а если не стоит рисковать, бросают на пол…

Заведующая не обратила внимания, она очень занята, — подумайте, двенадцать кабинок, все надо держать в чистоте, и дамы вечно просят то иголку с ниткой, то пудру, — и вдруг она услышала страшный, пронзительный крик.

— Я открыла дверь моим запасным ключом… Эта женщина лежала на полу, без чувств…

Детектив подошел к кабине и открыл дверь. На полу, все еще без чувств, лежала негритянка. И рядом с ней — раскрытая коробка.

Из коробки глядел на негритянку страшный, черный кот со стеклянными глазами и оскаленным ртом.

Наследники Майка

За зиму в домике на сваях ничто не изменилось, — только умер старый Майк. Когда мы пришли брать лодку, показалась молоденькая Мэри, сильно выросшая и похорошевшая, принесла весла, и от нее мы узнали, что Майка больше нет.

— Отец умер зимой, — сказала она. — Пошел в бурю привязывать лодки и вычерпывать из них воду. Промочил ноги, простудился, а через три дня скончался. И все перед смертью беспокоился, — хорошо- ли привязаны лодки? Дул сильный ветер, их могло оторвать от причала и унести в океан.

Это все, что она нам сказала. По-прежнему между сваями, обросшими ракушками, хлюпала вода. На берегу лежал перевернутый остов давно сгнившей шлюпки, валялись клочья пакли, заржавевшее и продырявленное ведро… Жаль Майка. Зиму и лето он жил на этом поплавке, обслуживая рыболовов. Старик отлично знал океан, угадывал приближение непогоды, ему были известны все места, где клюет рыба. Когда начинался прилив, он неторопливо снаряжал нас на ловлю, отправлялся в сарай и из ящика с мокрой травой выбирал самых жирных червей на наживку.

— Майк, — говорили ему рыболовы, — выбирай червей получше.

— Нет плохих червей, — отшучивался Майк. — Есть плохие рыболовы… Рыбу знать нужно, — у каждой своя повадка: Одну на червя, другую на мидию, а третью на кильку поймаешь. Человек знающий, окуня за хвост подсечкой возьмет, а у таких как вы, окунь с грузилом и с крючками вместе уйдет…

Майк знал рыбу, но особенно хорошо знал он людей и маленькие их слабости. Делал вид, что верит хвастовству, и когда рыболовы привозили свой улов, — обязательно слегка преувеличивал вес рыбы, — ему не жалко, а человеку — приятно.

Что он делал зимой в этом домике на сваях, на берегу океана, было непонятно. Рыболовы больше не приезжали, никто не заказывал ему супа из ракушек и свежей рыбы. Лодки стояли полузатопленные. Под сваями разбивались мохнатые гребни волн, над низким, песчаным берегом ползли туманы, и где-то в океане, за косой, протяжно и печально перекликались пароходы, выходившие на простор. В такие дни Майк сидел у окна, покуривал трубку и смотрел, как легкий ветер гонит туман над песчаными дюнами, над унылым, засохшим камышом.

В молодости Майк был моряком, на долгие месяцы уходил в Южную Америку или в Австралию. Рано овдовел и не захотел отдать маленькую дочь на воспитание чужим людям. Майк навсегда остался на берегу, построил этот досчатый домик и стал промышлять лодками и рыбой. Это было очень давно. Жизнь прошла быстро, незаметно, — иногда он сам удивлялся, как промелькнули дни и годы. Когда умерла жена, Мэри была еще худенькой, белокурой девочкой. Потом пришлось купить велосипед, — Мэри стала ездить в школу, в соседний городок. Возвращалась вечером, привозила хлеб, молоко, табак для отца. Иногда Майк старался понять: когда произошло превращение Мэри в стройную, красивую девушку, на которую засматривались все рыболовы? Когда из здорового и жизнерадостного моряка он превратился в инвалида?

Что-то Майк проглядел, чего-то не понял, и так и умер, не разобравшись как следует в том, как прошла его жизнь.

В полдень рыба перестала клевать. Солнечные лучи падали отвесно, по воде играла серебряная рябь, на которую больно было смотреть. Приближался мертвый час, когда рыба засыпает и начинает клонить ко сну и людей, убаюкиваемых мерным покачиванием лодки.

От берега отвалила плоскодонка. Мэри стояла на корме, ловко работая одним веслом, и хотя начался отлив и в канале усилилось течение, лодку не относило в сторону.

— Мэри! — закричал мой спутник, сложив руки рупором. — Куда?

— На косууу… — понеслось над водой.

— А мы завтракать собирались…

Плоскодонка быстро приближалась. Поравнявшись с нами, Мэри сказала, уже не напрягая голоса:

— Вы выгребайте на поплавок. Там Джо. Он приготовит вам еду…

— Кто такой — Джо?

— Мой муж, — ответила Мэри.

Мы уставились на нее. Утром она не сказала, что вышла замуж, — сообщила только о смерти отца, дала лодку, и мы уехали. А теперь оказывается — муж… Должно быть, она заметила наше изумление и легкую растерянность и добавила:

— Не бойтесь — он вам не конкуррент. Он не любит ловить рыбу!…

Мэри лукаво засмеялась, перестала табанить веслом, загребла изумрудную воду, и лодка, виляя из стороны в сторону, пошла вперед. Когда молодая женщина была уже далеко, до нас донесся ее низкий, немного горловой голос. Она пела негритянскую песенку: