Карлос Фуэнтес - «Чур, морская змеюка!» Страница 10

— Неправда! Не смейся надо мной!

Она вдруг поняла, что зря старается перекричать ветер, который отнимал силу у ее голоса, ее слов, и что кричать здесь, на этом ветру, — все равно что быть немой. Беззвучные молнии, тоже немые, освещали кайму горизонта. Джек шевелил губами, но она ничего не слышала. Ветер трепал их волосы: золотистые кудри Джека и темные пряди Исабели, которые лезли ей на глаза. Джек снял с ее лица очки и швырнул их в море. Исабель протянула вперед руку и встретилась с черной пустотой океана, заполненной неистовым грохотом. Джек с улыбкой выхватил сумочку Исабели, вынул оттуда карандаш для бровей и губную помаду и стремительно, но в то же время сосредоточенно начал рисовать ее новое лицо: выгнул дугой брови, сделал сочными губы, взбил руками темные волосы. Исабель чувствовала ласковое прикосновение его пальцев то на висках, то на лице, то на губах, и наконец, когда Джек протянул ей маленькое зеркальце, она увидела, что эти едва уловимые изменения сделали ее совершенно иной: линия бровей стала выразительной, полные губы придали лицу новую симметрию, а милый беспорядок ее прически делал небрежно легким и раскованным весь ее облик. Ветер незаметно улегся, стих, и голоса опять обрели свою силу.

Когда Исабель и Джек вернулись в салон, Чарли, Томми и мисс Дженкинс — это неразлучное трио пожилых балагуров — были уже в полной форме. Они сидели в креслах, обтянутых зеленой кожей, и играли в игру собственного изобретения: разговор из шекспировских цитат. Ланселот — сама любезность — приготовил им коктейли на апельсиновом соке и аперитивы, и даже Чарли чувствовал себя молодцом.

— Зачем зря мучить наше серое вещество, как выразился бы мой любимый детектив, и заново изобретать то, что уже давно сказано, сказано на все времена и сказано здорово? — разглагольствовал Чарли. — За здоровье старого Вилли! Кто он? Педераст или Марло? Пусть этим займется ЦРУ. Важно, что он сказал решительно все, так что: «давайте сядем наземь и припомним предания о смерти королей» — «Ричард Второй».

Мисс Дженкинс с трудом подавила икоту:

— «У меня на вино очень слабая голова» — «Отелло».

Томми заиграл на рояле свадебный марш Мендельсона.

— «Но признаюсь, что никогда еще так весело не плакал я от смеха! Веселая трагедия в стихах!» — «Сон в летнюю ночь».

— «И легкомысленной супруге муж мрачный в самый раз!»- «Венецианский купец».

— «Когда сойдемся мы втроем… дождь будет, молния иль гром», — закудахтала мисс Дженкинс.

Чарли и Томми поднялись, веселые и бодрые, чокнулись бокалами и дружно выкрикнули:

— «When the hurly-burly's done, when the battle s lost and won!»[61]

— Круглые идиоты! — Джек пожал плечами и отвернулся. — Потом они попадают в лапы к подонкам, и, даже когда их ведут на гильотину, они все еще хотят выяснить, за что, и поднимаются на помост ошарашенные, наивные, но исполненные своего дурацкого достоинства! Дай мне волю, я бы вставил в их зады настоящие ракеты!

— Джек… что вы говорите? — прошептала Исабель. — Мне надо сейчас же вернуться к себе!

Джек поднял брови и оскалил зубы.

— Значит, вежливость вся вышла и романчику конец! Проваливай отсюда, пьяная дура! Ты хоть знаешь, с кем связалась? Хватит ломать комедию! Сейчас ты узнаешь всю подноготную Джека Мэрфи, который восемь лет подряд вывозил грязь на этом пароходе и истратил все свои сбережения, чтобы хоть раз побыть в обществе приличных джентльменов и милых дам!

— Ты… вы… слуга?.. Я… Я поцеловала простого слугу?

— И последнего разбора, моя радость. Вот этими отманикюренными пальчиками я мыл уборные и таскал помои! Что ты на это скажешь?

— Пустите меня!

— Нет, погоди. Мне еще не приходилось встречать такую высокомерную особу, которой не по вкусу любовник-слуга. Ведь всем подавай острые ощущения! Со сколькими уважаемыми дамочками переспал я в каждом рейсе?

— Сеньора Дженкинс! Пожалуйста, ради бога! Помогите мне!

— «И все ж боюсь я, что тебе, кто от природы, — прокаркала в ответ мисс Дженкинс, — молочной незлобливостью вспоен, кратчайший путь не выбрать» — «Макбет».

Джек удержал Исабель за руку.

— А сегодня я получил телеграмму. Что ты на это скажешь?

— Я не знаю… не знаю… какая телеграмма? Ради бога… Ай! Марилу… тетя Аделаида, они…

— Моя мать, моя старенькая мать всю жизнь торговала цветами на улицах Блэкпула, у театров, ну, как в старых мелодрамах, под снегом и дождем… А я взял и просадил все разом на это путешествие. Теперь мне и вино приходится выпрашивать.

— Вы делаете мне больно… Отпустите меня ради всего святого… мой муж…

— Ах, тебе безразлично, что стало с моей матерью? Ты, я вижу, не самая добрая на свете.

— Сеньор, я ничего не понимаю, пустите меня, умоляю вас…

— Сердце. Она погибнет через три месяца, а у меня ни пфеннига, чтобы заплатить за эту окаянную больницу. Я здесь бегаю за тобой, а она…

Джек припал к коленям Исабели и разрыдался.

Исабель вскинула руки, словно хотела призвать демонов, и вдруг опустила их на белокурую голову Джека.

— Джек… сеньор… о боже! Ну что в таких случаях надо делать… ведь я никогда…

Открыв сумку, она вынула платочек и негромко высморкалась.

— «Fair is foul and foul is fair»,[62]- сказал сквозь икоту Чарли.

Подумав, Исабель извлекла из сумочки синий бумажник, нашла шариковую ручку и быстро поставила аккуратную подпись на двух чеках. В интернате Святого Сердца ее научили красиво расписываться.

— Сколько вам нужно? — спросила она сухим и усталым голосом. — Двести долларов? Пятьсот? Скажите!

Джек молча замотал головой, и его беззвучные рыдания перешли в протяжный отчаянный стон.

Исабель сунула чеки в карман его пиджака, сняла голову Джека со своих колен так, словно это был хрупкий стеклянный шар, и медленно вышла из бара при полном равнодушии пьяного терцета, который уже расстался с цитатами из Шекспира.

— Дерьмо! — рыгнул Чарли.

Ехидный взгляд Ланселота проводил Исабель до самой двери.

— Тебе бы хорошо сейчас облегчиться, — сказал мистер Гаррисон Битл.

На нем был синий льняной пиджак и белые брюки из тонкого сукна — его любимое сочетание цветов. Он приводил себя в порядок перед зеркалом.

Исабель в это время лежала на кровати под изображением Гваделупской Девы, которую стюард Лавджой прибил простым гвоздем. Она тоже посмотрелась в свое маленькое ручное зеркальце и сморщилась от досады. Потом высунула язык и долго его рассматривала, чувствуя свежий запах одеколона, которым Гарри смочил платок.

— Ай, Гарри, посмотри! У меня никогда не было такого языка! Господи, какой позор!

Гарри придирчиво изучал себя в зеркале.

— Мне до сих пор не верится, Исабель! Попасть в такое непотребное общество.

Он развязал галстук.

— Ой, Гарри, напрасно я тебе все рассказала!

Он открыл шкаф, сосредоточенно хмуря брови.

— Нет, не напрасно. Мы ничего не должны таить друг от друга. И вообще я тебе благодарен за такую откровенность. По крайней мере теперь ясно, что после двух бокалов шампанского и одного коктейля ты можешь упасть в море. Словом, мне предстоит научить тебя еще одной вещи: жить в обществе.

Он вздохнул и выбрал синий галстук с красными полосками.

— Бот видишь! Лучше бы я осталась с тобой. А ты вдруг захотел, чтобы я пошла развлечься…

Он поднял воротничок рубашки.

— Но мне думалось, что ты будешь это делать с приличными людьми. Здесь столько достойных и приятных пар. А ты угодила к пьяным проходимцам.

Он завязал красивым узлом новый галстук.

— Ровно в три мы прибываем в Тринидад. Are you up to it?[63]

Он внимательно посмотрел на себя в зеркало.

— Нет, Гарри. Вряд ли я смогу сойти. У меня что-то с животом и голова как чугунная. Гарри…

Легкой улыбкой он одобрил синий галстук в красную полоску.

— Я никогда не предполагал, что мне придется лечить собственную супругу от опьянения. Nasty business![64] Если мы не будем придерживаться правил поведения, то кто…

Исабель кое-как поднялась на ноги, растрепанная, с кругами у глаз, с землисто-желтым лицом.

— Гарри, Гарри, не заставляй меня страдать… Гарри, я ведь не сказала тебе самого страшного… О Гарри!..

Громко рыдая, женщина упала на колени и обняла ноги своего мужа.

— Что такое? — Гарри не прикоснулся к ней. — Исабель! Я умею быть терпимым. Но всему есть предел, Исабель! Что ты сделала с моей честью?

— Нет, нет, нет! — сквозь слезы пролепетала Исабель. — Совсем не то… Гарри! Как ты только мог подумать! О Гарри, Гарри, любовь моя, муж мой! Я почему-то решила, что только так ему можно отомстить, что только так он заплатит мне за все оскорбления… я…

— Speak up, woman![65]

Исабель подняла взгляд на своего супруга: он стоял перед ней, высокий, светловолосый, как спелый колос.