Уильям Теккерей - Ярмарка тщеславия - английский и русский параллельные тексты Страница 11

He described the balls at Government House, and the manner in which they kept themselves cool in the hot weather, with punkahs, tatties, and other contrivances; and he was very witty regarding the number of Scotchmen whom Lord Minto, the Governor-General, patronised; and then he described a tiger-hunt; and the manner in which the mahout of his elephant had been pulled off his seat by one of the infuriated animals.

Он описал балы в губернаторском дворце и как в Индии спасаются от зноя в жаркую пору, прибегая к опахалам, циновкам и тому

подобному; очень остроумно прошелся насчет шотландцев, которым покровительствовал

генерал-губернатор, лорд Минто; описал охоту на тигра и упомянул о том, как вожак его слона был стащен со своего сиденья разъяренным животным.

How delighted Miss Rebecca was at the Government balls, and how she laughed at the stories of the Scotch aides-de-camp, and called Mr. Sedley a sad wicked satirical creature; and how frightened she was Joseph Sedley tete-a-tete with Rebecca, at the drawing-room table, where the latter was occupied in knitting a green silk purse. "There is no need to ask family secrets," said Miss Sharp. "Those two have told theirs." "As soon as he gets his company," said Joseph, "I believe the affair is settled. George Osborne is a capital fellow." "And your sister the dearest creature in the world," said Rebecca. "Happy the man who wins her!" With this, Miss Sharp gave a great sigh. When two unmarried persons get together, and talk upon such delicate subjects as the present, a great deal of confidence and intimacy is presently established between them. There is no need of giving a special report of the conversation which now took place between Mr. Sedley and the young lady; for the conversation, as may be judged from the foregoing specimen, was not especially witty or eloquent; it seldom is in private societies, or anywhere except in very high-flown and ingenious novels. As there was music in the next room, the talk was carried on, of course, in a low and becoming tone, though, for the matter of that, the couple in the next apartment would not have been disturbed had the talking been ever so loud, so occupied were they with their own pursuits. Almost for the first time in his life, Mr. Sedley found himself talking, without the least timidity or hesitation, to a person of the other sex. Miss Rebecca asked him a great number of questions about India, which gave him an opportunity of narrating many interesting anecdotes about that country and himself. He described the balls at Government House, and the manner in which they kept themselves cool in the hot weather, with punkahs, tatties, and other contrivances; and he was very witty regarding the number of Scotchmen whom Lord Minto, the Governor-General, patronised; and then he described a tiger-hunt; and the manner in which the mahout of his elephant had been pulled off his seat by one of the infuriated animals. How delighted Miss Rebecca was at the Government balls, and how she laughed at the stories of the Scotch aides-de-camp, and called Mr. Sedley a sad wicked satirical creature; and how frightened she was at the story of the elephant! Как восхищалась мисс Ребекка губернаторскими балами, как она хохотала над рассказами о шотландцах-адъютантах, называя мистера Седли гадким, злым насмешником, и как испугалась, слушая рассказ о слоне! "For your mother's sake, dear Mr. Sedley," she said, "for the sake of all your friends, promise NEVER to go on one of those horrid expeditions." - Ради вашей матушки, дорогой мистер Седли, -воскликнула она, - ради всех ваших друзей, обещайте никогда больше не принимать участия в таких ужасных экспедициях! "Pooh, pooh, Miss Sharp," said he, pulling up his shirt- collars; "the danger makes the sport only the pleasanter." - Пустяки, вздор, мисс Шарп, - промолвил он, поправляя свои воротнички, - опасность придает охоте только большую прелесть! He had never been but once at a tiger-hunt, when the accident in question occurred, and when he was half killed--not by the tiger, but by the fright. Джозеф никогда не участвовал в охоте на тигра, за исключением единственного случая, когда произошел рассказанный им эпизод и когда он чуть не был убит, - если не тигром, то страхом. And as he talked on, he grew quite bold, and actually had the audacity to ask Miss Rebecca for whom she was knitting the green silk purse? Разговорившись, Джозеф совсем осмелел и наконец до того расхрабрился, что спросил мисс Ребекку, для кого она вяжет зеленый шелковый кошелек. He was quite surprised and delighted at his own graceful familiar manner. Он сам удивлялся себе и восхищался своей грациозной фамильярностью. "For any one who wants a purse," replied Miss Rebecca, looking at him in the most gentle winning way. - Для того, кто у меня его попросит, - отвечала мисс Ребекка, бросив на Джозефа пленительный взгляд. Sedley was going to make one of the most eloquent speeches possible, and had begun--"O Miss Sharp, how--" when some song which was performed in the other room came to an end, and caused him to hear his own voice so distinctly that he stopped, blushed, and blew his nose in great agitation. Седли уже собирался произнести одну из самых красноречивых своих речей и начал было: "О мисс Шарп, вы...", как вдруг романс, исполнявшийся в соседней комнате, оборвался и Джозеф так отчетливо услышал звук собственного голоса, что умолк, покраснел и в сильном волнении высморкался. "Did you ever hear anything like your brother's eloquence?" whispered Mr. Osborne to Amelia. - Приходилось ли вам видеть вашего брата в таком ударе? - шепнул Эмилии мистер Осборн. "Why, your friend has worked miracles." - Ваша подруга просто творит чудеса! "The more the better," said Miss Amelia; who, like almost all women who are worth a pin, was a matchmaker in her heart, and would have been delighted that Joseph should carry back a wife to India. - Тем лучше, - сказала мисс Эмилия. Подобно всем женщинам, достойным этого имени, она питала слабость к сватовству и была бы в восхищении, если бы Джозеф увез с собой в Индию жену. She had, too, in the course of this few days' constant intercourse, warmed into a most tender friendship for Rebecca, and discovered a million of virtues and amiable qualities in her which she had not perceived when they were at Chiswick together. Кроме того, эти несколько дней постоянного пребывания вместе разожгли в Эмилии чувство нежнейшей дружбы к Ребекке и открыли ей в подруге миллион добродетелей и приятных качеств, которых она не замечала в Чизике. For the affection of young ladies is of as rapid growth as Jack's bean-stalk, and reaches up to the sky in a night. Ведь привязанность молодых девиц растет так же быстро, как боб Джека в известной сказке, и достигает до небес в одну ночь. It is no blame to them that after marriage this Sehnsucht nach der Liebe subsides. Нельзя осуждать их за то, что после замужества эта Selmsucht nach der Liebe {Жажда любви (нем.).} ослабевает. It is what sentimentalists, who deal in very big words, call a yearning after the Ideal, and simply means that women are commonly not satisfied until they have husbands and children on whom they may centre affections, which are spent elsewhere, as it were, in small change. Люди сентиментальные, любящие выражаться пышно, называют это "тоской по идеалу", но на самом деле это просто значит, что женщина чувствует себя неудовлетворенной, пока не обзаведется мужем и детьми, на которых и может излить всю свою нежность, растрачиваемую дотоле по мелочам. Having expended her little store of songs, or having stayed long enough in the back drawing-room, it now appeared proper to Miss Amelia to ask her friend to sing. Истощив весь свой небольшой запас романсов или же достаточно пробыв в малой гостиной, мисс Эмилия сочла своим долгом попросить подругу спеть. "You would not have listened to me," she said to Mr. Osborne (though she knew she was telling a fib), "had you heard Rebecca first." - Вы не стали бы меня слушать, - заявила она мистеру Осборну (хотя знала, что говорит неправду), - если бы до этого услыхали Ребекку. "I give Miss Sharp warning, though," said Osborne, "that, right or wrong, I consider Miss Amelia Sedley the first singer in the world." - А я предупреждаю мисс Шарп, - ответил Осборн, - что считаю мисс Эмилию Седли первой певицей в мире, правильно это или неправильно! "You shall hear," said Amelia; and Joseph Sedley was actually polite enough to carry the candles to the piano. - Вот увидите, - возразила Эмилия. Джозеф Седли был настолько любезен, что перенес свечи к фортепьяно. Osborne hinted that he should like quite as well to sit in the dark; but Miss Sedley, laughing, declined to bear him company any farther, and the two accordingly followed Mr. Joseph. Осборн заикнулся было, что прекрасно можно посидеть и в потемках, но мисс Седли, рассмеявшись, отказалась составить ему компанию, и наша парочка последовала за мистером Джозефом. Rebecca sang far better than her friend (though of course Osborne was free to keep his opinion), and exerted herself to the utmost, and, indeed, to the wonder of Amelia, who had never known her perform so well. Ребекка пела гораздо лучше подруги (хотя никто, конечно, не мешал Осборну оставаться при своем мнении), а на этот раз она превзошла самое себя и, по правде сказать, изумила Эмилию, которая не знала за ней таких талантов. She sang a French song, which Joseph did not understand in the least, and which George confessed he did not understand, and then a number of those simple ballads which were the fashion forty years ago, and in which British tars, our King, poor Susan, blue-eyed Mary, and the like, were the principal themes. Она спела какой-то французский романс, из которого Джозеф не понял ни единого слова, а Осборн даже сказал, что ничего не понял, а затем исполнила множество популярных песенок - из тех, что были в моде лет сорок тому назад, -где воспеваются британские моряки, наш король, бедная Сьюзен, синеокая Мэри и тому подобное. They are not, it is said, very brilliant, in a musical point of view, but contain numberless good-natured, simple appeals to the affections, which people understood better than the milk-and-water lagrime, sospiri, and felicita of the eternal Donizettian music with which we are favoured now-a-days. Как известно, они не блещут музыкальными достоинствами, но зато больше говорят сердцу и принимаются публикой лучше, чем приторно-слащавые lagrime, sospiri и felicita {Слезы, вздохи и восторги (итал.).} бессменной Доницеттиевой музыки, которою нас угощают теперь. Conversation of a sentimental sort, befitting the subject, was carried on between the songs, to which Sambo, after he had brought the tea, the delighted cook, and even Mrs. Blenkinsop, the housekeeper, condescended to listen on the landing-place. В антрактах между пением, которое соблаговолили прослушать также Самбо, подававший чай, восхищенная кухарка и даже экономка миссис Бленкинсон, собравшиеся на лестничной площадке, велась подобающая случаю сентиментальная беседа. Among these ditties was one, the last of the concert, and to the following effect: Среди песенок была одна такого содержания (ею и завершился концерт): Ah! bleak and barren was the moor, Ah! loud and piercing was the storm, The cottage roof was shelter'd sure, The cottage hearth was bright and warm-- An orphan boy the lattice pass'd, And, as he mark'd its cheerful glow, Felt doubly keen the midnight blast, And doubly cold the fallen snow. Над топями нависла мгла, Уныло ветер выл, А горница была тепла, В камине жарок пыл. Малютка сирота прошел, Заметил в окнах свет, Почувствовал, как ветер зол, Как снег крутится вслед. They mark'd him as he onward prest, With fainting heart and weary limb; Kind voices bade him turn and rest, And gentle faces welcomed him. И он замечен из окна, Усталый, чуть живой, Он слышит: чьи-то голоса Зовут к себе домой. The dawn is up--the guest is gone, The cottage hearth is blazing still; Heaven pity all poor wanderers lone! Рассвет придет, и гость уйдет. (В камине жарок пыл...) Пусть небо охранит сирот! Hark to the wind upon the hill! (Уныло ветер выл...) It was the sentiment of the before-mentioned words, Здесь звучало то же чувство, что и в ранее упомянутых словах: "When I'm gone," over again. "Когда я уеду". As she came to the last words, Miss Sharp's "deep-toned voice faltered." Едва мисс Шарп дошла до последних слов, как "звучный голос ее задрожал". Everybody felt the allusion to her departure, and to her hapless orphan state. Все почувствовали, что тут кроется намек на ее отъезд и на ее злополучное сиротство. Joseph Sedley, who was fond of music, and soft-hearted, was in a state of ravishment during the performance of the song, and profoundly touched at its conclusion. Джозеф Седли, любивший музыку и притом человек мягкосердечный, был очарован пением и сильно расчувствовался при заключительных словах романса. If he had had the courage; if George and Miss Sedley had remained, according to the former's proposal, in the farther room, Joseph Sedley's bachelorhood would have been at an end, and this work would never have been written. Если бы он был посмелее и если бы Джордж и мисс Седли остались в соседней комнате, как предлагал Осборн, то холостяцкой жизни Джозефа Седли пришел бы конец и эта повесть так и осталась бы ненаписанной. But at the close of the ditty, Rebecca quitted the piano, and giving her hand to Amelia, walked away into the front drawing-room twilight; and, at this moment, Mr. Sambo made his appearance with a tray, containing sandwiches, jellies, and some glittering glasses and decanters, on which Joseph Sedley's attention was immediately fixed. Но, закончив романс, Ребекка встала из-за фортепьяно и, подав руку Эмилии, прошла с ней в полумрак большой гостиной; тут появился мистер Самбо с подносом, на котором были сандвичи, варенье и несколько сверкающих бокалов и графинов, немедленно обративших на себя внимание Джозефа Седли. When the parents of the house of Sedley returned from their dinner-party, they found the young people so busy in talking, that they had not heard the arrival of the carriage, and Mr. Joseph was in the act of saying, Когда родители вернулись из гостей, они нашли молодежь настолько погруженной в беседу, что никто из них не слышал, как подъехала карета; мистер Джозеф был застигнут на словах: "My dear Miss Sharp, one little teaspoonful of jelly to recruit you after your immense--your--your delightful exertions." - Дорогая мисс Шарп, возьмите ложечку варенья -вам надо подкрепиться после вашего замечательного... вашего... вашего восхитительного пения! "Bravo, Jos!" said Mr. Sedley; on hearing the bantering of which well-known voice, Jos instantly relapsed into an alarmed silence, and quickly took his departure. - Браво, Джоз! - сказал мистер Седли. Услышав насмешку в хорошо знакомом отцовском голосе, Джоз тотчас же впал в тревожное молчание и вскоре распрощался. He did not lie awake all night thinking whether or not he was in love with Miss Sharp; the passion of love never interfered with the appetite or the slumber of Mr. Joseph Sedley; but he thought to himself how delightful it would be to hear such songs as those after Cutcherry--what a distinguee girl she was--how she could speak French better than the Governor-General's lady herself--and what a sensation she would make at the Calcutta balls. Он не провел бессонной ночи в размышлениях, влюблен он в мисс Шарп или нет; любовная страсть никогда не служила помехой ни аппетиту, ни сну мистера Джозефа Седли; он подумал только, как было бы чудесно слушать такие романсы, возвратившись домой после службы, какая distinguee {Хорошо воспитанная (франц.).} эта девица и как говорит по-французски, лучше самой генерал-губернаторши, а уж какую сенсацию она произвела бы на калькуттских балах! "It's evident the poor devil's in love with me," thought he. "Несомненно, бедняжка влюбилась в меня! -думал он. "She is just as rich as most of the girls who come out to India. - В сущности, она не беднее большинства девушек, уезжающих в Индию. I might go farther, and fare worse, egad!" Право же, она не хуже других!" And in these meditations he fell asleep. И среди таких размышлений он заснул. How Miss Sharp lay awake, thinking, will he come or not to-morrow? need not be told here. Нужно ли говорить, что мисс Шарп долго томилась бессонницей, все думая, приедет он завтра или нет. To-morrow came, and, as sure as fate, Mr. Joseph Sedley made his appearance before luncheon. Ночь прошла, и мистер Джозеф Седли самым исправным образом явился в отчий дом - и когда же? - до второго завтрака! He had never been known before to confer such an honour on Russell Square. Подобной чести он еще не оказывал Рассел-сквер. George Osborne was somehow there already (sadly "putting out" Amelia, who was writing to her twelve dearest friends at Chiswick Mall), and Rebecca was employed upon her yesterday's work. Джордж Осборн каким-то образом тоже оказался уже здесь, расстроив все планы Эмилии, которая села писать письма своим двенадцати любимейшим подругам на Чизикской аллее, в то время как Ребекка занималась вчерашним рукоделием. As Joe's buggy drove up, and while, after his usual thundering knock and pompous bustle at the door, the ex-Collector of Boggley Wollah laboured up stairs to the drawing-room, knowing glances were telegraphed between Osborne and Miss Sedley, and the pair, smiling archly, looked at Rebecca, who actually blushed as she bent her fair ringlets over her knitting. Когда подкатила коляска Джо и в то время как, после обычного громоподобного стука в дверь и торжественной суеты в передней, совершалось трудное восхождение богли-уолахского экс-коллектора по лестнице в гостиную, между Осборном и мисс Седли произошел телеграфный обмен многозначительными взглядами, и наша парочка с лукавой улыбкой воззрилась на Ребекку, которая, представьте, даже заалелась и поникла головкой, свесив свои рыжеватые локончики до самого вязанья. How her heart beat as Joseph appeared--Joseph, puffing from the staircase in shining creaking boots--Joseph, in a new waistcoat, red with heat and nervousness, and blushing behind his wadded neckcloth. Как забилось ее сердце при появлении Джозефа -Джозофа в сияющих скрипучих сапогах, пыхтевшего от подъема по лестнице, Джозефа в новом жилете, красного от жары и волнения, с румянцем, пылавшим из-за его стеганой косынки! It was a nervous moment for all; and as for Amelia, I think she was more frightened than even the people most concerned. Это был волнующий миг для всех; а что касается Эмилии, то, мне кажется, сердечко у нее билось даже сильнее, чем у непосредственно заинтересованных лиц. Sambo, who flung open the door and announced Mr. Joseph, followed grinning, in the Collector's rear, and bearing two handsome nosegays of flowers, which the monster had actually had the gallantry to purchase in Covent Garden Market that morning--they were not as big as the haystacks which ladies carry about with them now-a-days, in cones of filigree paper; but the young women were delighted with the gift, as Joseph presented one to each, with an exceedingly solemn bow. Самбо, широко распахнув двери и доложив о прибытии мистера Джозефа, вошел следом за коллектором, скаля зубы и неся два красивых букета, которые наш галантный волокита приобрел на Ковент-Гарденском рынке. Они не были так объемисты, как те копны сена, которые нынешние дамы носят с собой в конусах из кружевной бумаги, но девицы пришли в восторг от подарка, поднесенного Джозефом каждой с чрезвычайно церемонным поклоном. "Bravo, Jos!" cried Osborne. - Браво. Джо! - воскликнул Осборн. "Thank you, dear Joseph," said Amelia, quite ready to kiss her brother, if he were so minded. (And I think for a kiss from such a dear creature as Amelia, I would purchase all Mr. Lee's conservatories out of hand.) - Спасибо, Джозеф, голубчик, - сказала Эмилия, готовая расцеловать брата, если бы он только пожелал, (А за поцелуй такой милой девушки, как Эмилия, я, не задумываясь, скупил бы все оранжереи мистера Ли!) "O heavenly, heavenly flowers!" exclaimed Miss Sharp, and smelt them delicately, and held them to her bosom, and cast up her eyes to the ceiling, in an ecstasy of admiration. - О божественные, божественные цветы! -воскликнула мисс Шарп, изящно нюхая и прижимая их к груди и возводя в экстазе взоры к потолку. Perhaps she just looked first into the bouquet, to see whether there was a billet-doux hidden among the flowers; but there was no letter. Очень может быть, что она прежде всего освидетельствовала букет, чтобы узнать, нет ли там какого-нибудь billet doux {Любовная записка (франц.).}, спрятанного среди цветов; по письма не было. "Do they talk the language of flowers at Boggley Wollah, Sedley?" asked Osborne, laughing. - А что, Седли, у вас в Богли-Уолахе умеют разговаривать на языке цветов? - спросил, смеясь, Осборн, "Pooh, nonsense!" replied the sentimental youth. - Чепуха, вздор! - отвечал этот нежный воздыхатель. "Bought 'em at Nathan's; very glad you like 'em; and eh, Amelia, my dear, I bought a pine-apple at the same time, which I gave to Sambo. - Купил букеты у Натана. Очень рад, если они вам нравятся. Ах да, Эмилия! Я заодно купил еще ананас и отдал Самбо. Let's have it for tiffin; very cool and nice this hot weather." Вели подать к завтраку. Очень вкусна и освежает в такую жаркую погоду. Rebecca said she had never tasted a pine, and longed beyond everything to taste one. Ребекка заявила, что никогда не пробовала ананасов и просто жаждет узнать их вкус. So the conversation went on. Так завязалась беседа. I don't know on what pretext Osborne left the room, or why, presently, Amelia went away, perhaps to superintend the slicing of the pine-apple; but Jos was left alone with Rebecca, who had resumed her work, and the green silk and the shining needles were quivering rapidly under her white slender fingers. Не знаю, под каким предлогом Осборн вышел из комнаты и почему Эмилия вскоре тоже удалилась, - вероятно, чтобы присмотреть, как будут нарезать ананас. Джоз остался наедине с Ребеккой, которая опять принялась за свое рукоделие; зеленый шелк и блестящие спицы быстро замелькали в ее белых тонких пальчиках. "What a beautiful, BYOO-OOTIFUL song that was you sang last night, dear Miss Sharp," said the Collector. - Какую изумительную, и-зу-у-мительную песенку вы спели нам вчера, дорогая мисс Шарп, - сказал коллектор. "It made me cry almost; 'pon my honour it did." - Я чуть не прослезился, даю вам честное слово! "Because you have a kind heart, Mr. Joseph; all the Sedleys have, I think." - Это потому, что у вас доброе сердце, мистер Джозеф. Все семейство Седли отличается этим. "It kept me awake last night, and I was trying to hum it this morning, in bed; I was, upon my honour. - Я не спал из-за вашего пения всю ночь, а сегодня утром еще в постели все пробовал припомнить мотив. Даю вам честное слово! Gollop, my doctor, came in at eleven (for I'm a sad invalid, you know, and see Gollop every day), and, 'gad! there I was, singing away like--a robin." Голлоп, мой врач, приехал ко мне в одиннадцать (ведь я жалкий инвалид, как вам известно, и мне приходится видеть Голлопа ежедневно), а я, ей-богу, сижу и распеваю, как чижик! "O you droll creature! - Ах вы, проказник! Do let me hear you sing it." Ну, дайте же мне послушать, как вы поете! "Me? - Я? No, you, Miss Sharp; my dear Miss Sharp, do sing it. Нет, спойте вы, мисс Шарп. Дорогая мисс Шарп, спойте, пожалуйста! "Not now, Mr. Sedley," said Rebecca, with a sigh. - В другой раз, мистер Седли, - ответила Ребекка со вздохом. "My spirits are not equal to it; besides, I must finish the purse. - Мне сегодня не поется; да к тому же надо кончить кошелек. Will you help me, Mr. Sedley?" Не поможете ли вы мне, мистер Седли? And before he had time to ask how, Mr. Joseph Sedley, of the East India Company's service, was actually seated tete-a-tete with a young lady, looking at her with a most killing expression; his arms stretched out before her in an imploring attitude, and his hands bound in a web of green silk, which she was unwinding. - И мистер Джозеф Седли, чиновник Ост-Индской компании, не успел даже спросить, чем он может помочь, как уже оказался сидящим tete-a-tete {С глазу на глаз (франц.).} с молодой девицей, на которую бросал убийственные взгляды. Руки его были протянуты к ней, словно бы с мольбою, а на пальцах был надет моток шелка, который Ребекка принялась разматывать. In this romantic position Osborne and Amelia found the interesting pair, when they entered to announce that tiffin was ready. В этой романтической позе Осборн и Эмилия застали интересную парочку, вернувшись в гостиную с известием, что завтрак подан. The skein of silk was just wound round the card; but Mr. Jos had never spoken. Шелк был уже намотан на картон, но мистер Джоз еще не произнес ни слова. "I am sure he will to-night, dear," Amelia said, as she pressed Rebecca's hand; and Sedley, too, had communed with his soul, and said to himself, " - Я уверена, милочка, вечером он объяснится, -сказала Эмилия, сжимая подруге руку. А Седли, посовещавшись с самим собою, мысленно произнес: 'Gad, I'll pop the question at Vauxhall." - Черт возьми, в Воксхолле я сделаю ей предложение! CHAPTER V ГЛАВА V Dobbin of Ours Наш Доббин Cuffs fight with Dobbin, and the unexpected issue of that contest, will long be remembered by every man who was educated at Dr. Swishtail's famous school. Драка Кафа с Доббином и неожиданный исход этого поединка надолго останутся в памяти каждого, кто воспитывался в знаменитой школе доктора Порки. The latter Youth (who used to be called Heigh-ho Dobbin, Gee-ho Dobbin, and by many other names indicative of puerile contempt) was the quietest, the clumsiest, and, as it seemed, the dullest of all Dr. Swishtail's young gentlemen. Последний из упомянутых юношей (к нему иначе и не обращались, как: "Эй ты, Доббин!", или: "Ну ты, Доббин!", прибавляя всякие прозвища, свидетельствовавшие о мальчишеском презрении) был самым тихим, самым неуклюжим и, но видимости, самым тупым среди юных джентльменов, обучавшихся у доктора Порки. His parent was a grocer in the city: and it was bruited abroad that he was admitted into Dr. Swishtail's academy upon what are called "mutual principles"--that is to say, the expenses of his board and schooling were defrayed by his father in goods, not money; and he stood there--most at the bottom of the school--in his scraggy corduroys and jacket, through the seams of which his great big bones were bursting--as the representative of so many pounds of tea, candles, sugar, mottled-soap, plums (of which a very mild proportion was supplied for the puddings of the establishment), and other commodities. Отец его был бакалейщиком в Лондоне. Носились слухи, будто мальчика приняли в заведение доктора Порки на так называемых "началах взаимности", - иными словами, расходы по содержанию и обучению малолетнего Уильяма возмещались его отцом не деньгами, а натурой. Так он и обретался там - можно сказать, на самом дне школьного общества, - чувствуя себя последним из последних в грубых своих плисовых штанах и куртке, которая чуть не расползалась по швам на его ширококостном теле, являя собой нечто равнозначное стольким-то фунтам чаю, свечей, сахара, мыла, чернослива (который лишь в весьма умеренной пропорции шел на пудинги для воспитанников заведения) и разной другой бакалеи. A dreadful day it was for young Dobbin when one of the youngsters of the school, having run into the town upon a poaching excursion for hardbake and polonies, espied the cart of Dobbin & Rudge, Grocers and Oilmen, Thames Street, London, at the Doctor's door, discharging a cargo of the wares in which the firm dealt. Роковым для юного Доббина оказался тот день, когда один из самых младших школьников, бежавших потихоньку в город в недозволенную экспедицию за миндалем в сахаре и копченой колбасой, обнаружил фургон с надписью: "Доббин и Радж, торговля бакалейными товарами и растительными маслами, Темз-стрит, Лондон", с которого выгружали у директорского подъезда разные товары, составлявшие специальность этой фирмы. Young Dobbin had no peace after that. После этого юный Доббин уже не знал покоя. The jokes were frightful, and merciless against him. На него постоянно сыпались ужаснейшие, беспощадные насмешки. "Hullo, Dobbin," one wag would say, "here's good news in the paper. "Эй, Доббин! - кричал какой-нибудь озорник. - Приятные известия в газетах! Sugars is ris', my boy." Цены на сахар поднимаются, милейший!" Another would set a sum--"If a pound of mutton-candles cost sevenpence-halfpenny, how much must Dobbin cost?" and a roar would follow from all the circle of young knaves, usher and all, who rightly considered that the selling of goods by retail is a shameful and infamous practice, meriting the contempt and scorn of all real gentlemen. Другой предлагал решить задачу: "Если фунт сальных свечей стоит семь с половиной пенсов, то сколько должен стоить Доббин?" Такие замечания сопровождались дружным ревом юных сорванцов, надзирателей и вообще всех, кто искренне думал, что розничная торговля -постыдное и позорное занятие, заслуживающее презрения и насмешек со стороны порядочного джентльмена. "Your father's only a merchant, Osborne," Dobbin said in private to the little boy who had brought down the storm upon him. "Твой папенька, Осборн, ведь тоже купец!" -заметил как-то Доббин, оставшись с глазу на глаз с тем именно мальчуганом, который и навлек на него всю эту бурю. At which the latter replied haughtily, Но тот отвечал надменно: "My father's a gentleman, and keeps his carriage"; and Mr. William Dobbin retreated to a remote outhouse in the playground, where he passed a half-holiday in the bitterest sadness and woe. "Мой папенька джентльмен и ездит в собственной карете!" После чего мистер Уильям Доббин забился в самый дальний сарай на школьном дворе, где и провел половину праздничного дня в глубокой тоске и унынии. Who amongst us is there that does not recollect similar hours of bitter, bitter childish grief? Кто из нас не помнит таких часов горькой-горькой детской печали? Who feels injustice; who shrinks before a slight; who has a sense of wrong so acute, and so glowing a gratitude for kindness, as a generous boy? and how many of those gentle souls do you degrade, estrange, torture, for the sake of a little loose arithmetic, and miserable dog-latin? Кто так чувствует несправедливость, кто весь сжимается от пренебрежения, кто с такой болезненной остротой воспринимает всякую обиду и с такой пылкой признательностью отвечает на ласку, как не великодушный мальчик? И сколько таких благородных душ вы коверкаете, уродуете, обрекаете на муки из-за слабых успехов в арифметике или убогой латыни? Now, William Dobbin, from an incapacity to acquire the rudiments of the above language, as they are propounded in that wonderful book the Eton Latin Grammar, was compelled to remain among the very last of Doctor Swishtail's scholars, and was "taken down" continually by little fellows with pink faces and pinafores when he marched up with the lower form, a giant amongst them, with his downcast, stupefied look, his dog's-eared primer, and his tight corduroys. Так и Уильям Доббин из-за неспособности к усвоению начал названного языка, изложенных в замечательном "Итонском учебнике латинской грамматики", был обречен прозябать среди самых худших учеников доктора Порки и постоянно подвергался глумлениям со стороны одетых в переднички румяных малышей, когда шел рядом с ними в тесных плисовых штанах, с опущенным долу застывшим взглядом, с истрепанным букварем в руке, чувствуя себя среди них каким-то великаном. High and low, all made fun of him. They sewed up those corduroys, tight as they were. They cut his bed-strings. They upset buckets and benches, so that he might break his shins over them, which he never failed to do. They sent him parcels, which, when opened, were found to contain the paternal soap and candles. Все от мала до велика потешались над ним: ушивали ему эти плисовые штаны, и без того узкие, подрезали ремни на его кровати, опрокидывали ведра и скамейки, чтобы он, падая через них, ушибал себе ноги, что он выполнял неукоснительно, посылали ему пакеты, в которых, когда их открывали, оказывались отцовские мыло и свечи. There was no little fellow but had his jeer and joke at Dobbin; and he bore everything quite patiently, and was entirely dumb and miserable. Не было ни одного самого маленького мальчика, который не измывался бы и не потешался бы над Доббином. И все это он терпеливо сносил, безгласный и несчастный. Cuff, on the contrary, was the great chief and dandy of the Swishtail Seminary. Каф, напротив, был главным коноводом и щеголем в школе Порки. He smuggled wine in. Он тайком приносил в спальню вино. He fought the town-boys. Он дрался с городскими мальчишками. Ponies used to come for him to ride home on Saturdays. По субботам за ним присылали его собственного пони, чтобы взять молодого хозяина домой. He had his top-boots in his room, in which he used to hunt in the holidays. У него в комнате стояли сапоги с отворотами, в которых он охотился во время каникул. He had a gold repeater: and took snuff like the Doctor. У него были золотые часы с репетицией, и он нюхал табак не хуже самого доктора Порки... He had been to the Opera, and knew the merits of the principal actors, preferring Mr. Kean to Mr. Kemble. Он бывал в опере и судил о достоинствах главнейших артистов, предпочитая мистера Кипа мистеру Кемблу. He could knock you off forty Latin verses in an hour. Он мог за один час вызубрить сорок латинских стихов. He could make French poetry. Он умел сочинять французские вирши. What else didn't he know, or couldn't he do? Да чего только он не знал, чего только не умел! They said even the Doctor himself was afraid of him. Говорили, будто сам доктор его побаивается. Cuff, the unquestioned king of the school, ruled over his subjects, and bullied them, with splendid superiority. Признанный король школы, Каф правил своими подданными и помыкал ими, как непререкаемый владыка. This one blacked his shoes: that toasted his bread, others would fag out, and give him balls at cricket during whole summer afternoons. Тот чистил ему сапоги, этот поджаривал ломтики хлеба, другие прислуживали ему и в течение всего лета подавали мячи при игре в крикет. "Figs" was the fellow whom he despised most, and with whom, though always abusing him, and sneering at him, he scarcely ever condescended to hold personal communication. "Сливу", иначе говоря, Доббина, он особенно презирал и ни разу даже не обратился к нему по-человечески, ограничиваясь насмешками и издевательствами. One day in private, the two young gentlemen had had a difference. Однажды между обоими молодыми джентльменами произошла с глазу на глаз небольшая стычка. Figs, alone in the schoolroom, was blundering over a home letter; when Cuff, entering, bade him go upon some message, of which tarts were probably the subject. Слива сидел в одиночестве, трудясь над письмом к своим домашним, когда Каф, войдя в классную, приказал ему сбегать по какому-то поручению, предметом коего были, по-видимому, пирожные. "I can't," says Dobbin; "I want to finish my letter." - Не могу, - говорит Доббин, - мне нужно закончить письмо. "You CAN'T?" says Mr. Cuff, laying hold of that document (in which many words were scratched out, many were mis-spelt, on which had been spent I don't know how much thought, and labour, and tears; for the poor fellow was writing to his mother, who was fond of him, although she was a grocer's wife, and lived in a back parlour in Thames Street). - Ах, ты не можешь? - говорит мистер Каф, выхватывая у него из рук этот документ (в котором было бог весть сколько помарок, поправок и ошибок, но на который было потрачено немало дум, стараний и слез: бедный мальчик писал матери, безумно его любившей, хотя она и была только женой бакалейщика и жила в комнате за лавкой на Темз-стрит). "You CAN'T?" says Mr. Cuff: "I should like to know why, pray? - Не можешь? - говорит мистер Каф, - А почему, например? Can't you write to old Mother Figs to-morrow?" Не успеешь, что ли, написать своей бабке Сливе завтра? "Don't call names," Dobbin said, getting off the bench very nervous. - Не ругайся! - сказал Доббин, в волнении вскакивая с парты. "Well, sir, will you go?" crowed the cock of the school. - Ну, что же, сэр, пойдете вы? - гаркнул школьный петушок. "Put down the letter," Dobbin replied; "no gentleman readth letterth." - Положи письмо, - отвечал Доббин, -джентльмены не читают чужих писем! "Well, NOW will you go?" says the other. - Я спрашиваю тебя, пойдешь ты наконец? "No, I won't. - Нет, не пойду! Don't strike, or I'll THMASH you," roars out Dobbin, springing to a leaden inkstand, and looking so wicked, that Mr. Cuff paused, turned down his coat sleeves again, put his hands into his pockets, and walked away with a sneer. Не дерись, не то в лепешку расшибу! - заорал Доббин, бросаясь к свинцовой чернильнице с таким яростным видом, что мистер Каф приостановился, спустил засученные было обшлага, сунул руки в карманы и удалился прочь с презрительной гримасой. But he never meddled.personally with the grocer's boy after that; though we must do him the justice to say he always spoke of Mr. Dobbin with con- tempt behind his back. Но с тех пор он никогда не связывался с сыном бакалейщика, хотя, надо сказать правду, всегда отзывался о нем презрительно за его спиной. Some time after this interview, it happened that Mr. Cuff, on a sunshiny afternoon, was in the neighbourhood of poor William Dobbin, who was lying under a tree in the playground, spelling over a favourite copy of the Arabian Nights which he had apart from the rest of the school, who were pursuing their various sports--quite lonely, and almost happy. Спустя некоторое время после этого столкновения случилось так, что мистер Каф в один ясный солнечный день оказался поблизости от бедняги Уильяма Доббипа, который лежал под деревом на школьном дворе, углубившись в свои любимые "Сказки Тысячи и одной ночи", вдали от всех остальных школьников, предававшихся разнообразным забавам, - совершенно одинокий и почти счастливый. If people would but leave children to themselves; if teachers would cease to bully them; if parents would not insist upon directing their thoughts, and dominating their feelings--those feelings and thoughts which are a mystery to all (for how much do you and I know of each other, of our children, of our fathers, of our neighbour, and how far more beautiful and sacred are the thoughts of the poor lad or girl whom you govern likely to be, than those of the dull and world- corrupted person who rules him?)--if, I say, parents and masters would leave their children alone a little more, small harm would accrue, although a less quantity of as in praesenti might be acquired. Если бы люди предоставляли детей самим себе, если бы учителя перестали донимать их, если бы родители не настаивали на руководстве их мыслями и на обуздании их чувств, - ибо эти мысли и чувства являются для всех тайной (много ли, в сущности, вы или я знаем друг о друге, о наших детях, о наших отцах, о наших соседях? А насколько же более прекрасны и священны мысли бедного мальчугана или девочки, которыми вы беретесь управлять, чем мысли той тупой и испорченной светом особы, что ими руководит!), - если бы, говорю я, родители и учителя почаще оставляли детей в покое, то особого вреда от этого не произошло бы, хотя латыни, возможно, было бы усвоено поменьше. Well, William Dobbin had for once forgotten the world, and was away with Sindbad the Sailor in the Valley of Diamonds, or with Prince Ahmed and the Fairy Peribanou in that delightful cavern where the Prince found her, and whither we should all like to make a tour; when shrill cries, as of a little fellow weeping, woke up his pleasant reverie; and looking up, he saw Cuff before him, belabouring a little boy. Итак, Уильям Доббин позабыл весь мир и вместе с Синдбадом Мореходом был далеко-далеко в Долине Алмазов или с принцем Ахметом и феей Перибану в той удивительной пещере, где принц нашел ее и куда все мы охотно совершили бы экскурсию, как вдруг пронзительные вопли, похожие на детский плач, пробудили его от чудных грез. Подняв голову, он увидел перед собой Кафа, избивавшего маленького мальчика. It was the lad who had peached upon him about the grocer's cart; but he bore little malice, not at least towards the young and small. Это был мальчуган, наболтавший о фургоне. Но Доббин не был злопамятен, в особенности по отношению к маленьким и слабым. "How dare you, sir, break the bottle?" says Cuff to the little urchin, swinging a yellow cricket-stump over him. - Как вы смели, сэр, разбить бутылку? - кричал Каф маленькому сорванцу, размахивая над его головой желтой крикетной битой. The boy had been instructed to get over the playground wall (at a selected spot where the broken glass had been removed from the top, and niches made convenient in the brick); to run a quarter of a mile; to purchase a pint of rum-shrub on credit; to brave all the Doctor's outlying spies, and to clamber back into the playground again; during the performance of which feat, his foot had slipt, and the bottle was broken, and the shrub had been spilt, and his pantaloons had been damaged, and he appeared before his employer a perfectly guilty and trembling, though harmless, wretch. Мальчику было приказано перелезть через школьную ограду (в известном местечке, где сверху было удалено битое стекло, а в кирпичной кладке проделаны удобные ступеньки), сбегать за четверть мили, приобрести в кредит пинту лимонаду с ромом и под носом у всех докторских караульщиков тем же путем вернуться на школьный двор. При совершении этого подвига малыш поскользнулся, бутылка выпала у него из рук и разбилась, лимонад разлился, пострадали панталоны, и он предстал перед своим властелином, весь дрожа в предвидении заслуженной расплаты, хотя и ни в чем не повинный. "How dare you, sir, break it?" says Cuff; "you blundering little thief. - Как посмели вы, сэр, разбить ее? - кричал Каф.- Ах ты, мерзкий воришка! You drank the shrub, and now you pretend to have broken the bottle. Вылакал весь лимонад, а теперь врешь, что разбил бутылку. Hold out your hand, sir." Ну-ка, протяни руку! Down came the stump with a great heavy thump on the child's hand. Палка тяжело опустилась на руку ребенка. A moan followed. Раздался крик. Dobbin looked up. Доббип поднял голову. The Fairy Peribanou had fled into the inmost cavern with Prince Ahmed: the Roc had whisked away Sindbad the Sailor out of the Valley of Diamonds out of sight, far into the clouds: and there was everyday life before honest William; and a big boy beating a little one without cause. Фея Перибану исчезла в глубине пещеры вместе с принцем Ахметом; птица Рох подхватила Синдбада Морехода и унесла из Долины Алмазов далеко в облака, и перед честным Уильямом снова были будни: здоровенный малый лупил мальчугана ни за что ни про что. "Hold out your other hand, sir," roars Cuff to his little schoolfellow, whose face was distorted with pain. - Давай другую руку, - рычал Каф на своего маленького школьного товарища, у которого все лицо перекосилось от боли. Dobbin quivered, and gathered himself up in his narrow old clothes. Доббин встрепенулся, все мышцы его напряглись под узким старым платьем. "Take that, you little devil!" cried Mr. Cuff, and down came the wicket again on the child's hand.--Don't be horrified, ladies, every boy at a public school has done it. - Получай, чертенок! - закричал мистер Каф, и палка опять опустилась на детскую руку. Не ужасайтесь, дорогие леди, каждый школьник проходит через это. Your children will so do and be done by, in all probability. По всей вероятности, ваши дети тоже будут колотить других или получать от них трепку. Down came the wicket again; and Dobbin started up. Еще удар - но тут вмешался Доббин. I can't tell what his motive was. Не могу сказать, что на него нашло. Torture in a public school is as much licensed as the knout in Russia. Мучительство в школах так же узаконено, как и кнут в России. It would be ungentlemanlike (in a manner) to resist it. Пожалуй, даже не по-джентльменски (в известном смысле) препятствовать этому. Perhaps Dobbin's foolish soul revolted against that exercise of tyranny; or perhaps he had a hankering feeling of revenge in his mind, and longed to measure himself against that splendid bully and tyrant, who had all the glory, pride, pomp, circumstance, banners flying, drums beating, guards saluting, in the place. Быть может, безрассудная душа Доббина возмутилась против такого проявления тиранства, а может быть, он поддался сладостному чувству мести и жаждал помериться силами с этим непревзойденным драчуном и тираном, который завладел здесь всей славой, гордостью и величием, развевающимися знаменами, барабанным боем и приветственными кликами солдат. Whatever may have been his incentive, however, up he sprang, and screamed out, Каковы бы ни были его побуждения, но только он вскочил на ноги и крикнул: "Hold off, Cuff; don't bully that child any more; or I'll--" - Довольно, Каф, перестань мучить ребенка... или я тебе... "Or you'll what?" Cuff asked in amazement at this interruption. "Hold out your hand, you little beast." - Или ты что? - спросил Каф, изумленный таким вмешательством, - Ну, подставляй руку, гаденыш! "I'll give you the worst thrashing you ever had in your life," Dobbin said, in reply to the first part of Cuff’s sentence; and little Osborne, gasping and in tears, looked up with wonder and incredulity at seeing this amazing champion put up suddenly to defend him: while Cuff’s astonishment was scarcely less. - Я тебя так вздую, что ты своих не узнаешь! -отвечал Доббин на первую часть фразы Кафа, и маленький Осборн, захлебываясь от слез, с удивлением и недоверием воззрился на чудесного рыцаря, внезапно явившегося на его защиту. Да и Каф был поражен не меньше. Fancy our late monarch George III when he heard of the revolt of the North American colonies: fancy brazen Goliath when little David stepped forward and claimed a meeting; and you have the feelings of Mr. Reginald Cuff when this rencontre was proposed to him. Вообразите себе нашего блаженной памяти монарха Георга III, когда он услышал весть о восстании североамериканских колоний; представьте себе наглого Голиафа, когда вышел вперед маленький Давид и вызвал его на поединок, - и вам станут понятны чувства мистера Реджинальда Кафа, когда такое единоборство было ему предложено. "After school," says he, of course; after a pause and a look, as much as to say, - После уроков, - ответствовал он, но сперва внушительно помолчал и смерил противника взглядом, казалось, говорившим: "Make your will, and communicate your last wishes to your friends between this time and that." "Пиши завещанье и не забудь сообщить друзьям свою последнюю волю!" "As you please," Dobbin said. - Идет! - сказал Доббин. "You must be my bottle holder, Osborne." - А ты, Осборн, будешь моим секундантом. "Well, if you like," little Osborne replied; for you see his papa kept a carriage, and he was rather ashamed of his champion. - Как хочешь, - отвечал маленький Осборн: его папенька, видите ли, разъезжал в собственном экипаже, и потому он несколько стыдился своего заступника. Yes, when the hour of battle came, he was almost ashamed to say, И в самом деле, когда настал час поединка, он, чуть л