Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат Страница 11

— Какая чушь! Я тоже изучал Тору, а мозги у меня, когда дело доходит до чего-то важного, — вареные, — заметил Нюня.

— Мозги у тебя всегда были вареные, — буркнула Даша.

— Уже ссоритесь! — вскричал Абрам. — Стоит мне повздорить с моей Хамой, как вся семья, точно по сигналу, лезет в драку. У этого молодого человека потрясающие рекомендации — он ведь, вдобавок ко всему, еще и философ. Покажи им письмо!

— Что вы! Никакой я не философ.

— А в письме из Замосця сказано, что философ.

— Я всего лишь учусь. И у меня есть кое-какие идеи.

— Идеи! Сейчас у всех идеи! — воскликнула, вздыхая, Даша. — Моя Адаса тоже каждый день записывает свои идеи. В мое время ни у кого никаких идей не было, а жили ничуть не хуже.

— Я проголодался. Почему мы не садимся за стол? — с нетерпением спросил Нюня. В семье он слыл обжорой; к тому же он не испытывал нежных чувств ни к приглашенной сегодня впервые очередной мачехе, женщине явно претенциозной, ни к вновь приобретенной сводной сестре, особе тоже малоприятной, ни к этому желторотому юнцу, которого привел Абрам. Больше всего на свете он боялся, что из-за них он не сможет после обеда растянуться, по обыкновению, на диване и вздремнуть часок-другой. Его нервная супруга, типичная дочка раввина, которая сначала принимала таблетки для аппетита, а потом — от несварения желудка, бросила на него сердитый взгляд.

— Адасы еще нет, — сказала она.

— Где ее носит? Можем покушать и без нее.

— Нет, мы ее подождем, — распорядилась Даша. — Стоит ему вспомнить о еде, как вашей жизни начинает угрожать опасность.

Раздался звонок в дверь.

«Это Адаса!» — воскликнул Нюня и побежал к двери на своих коротких ножках. Даша опустилась в кресло, достала из рукава носовой платок с монограммой и поднесла его к своему длинному носу.

— Абрам, пойди сюда, — сказала она. — Расскажи, где ты разыскал этого вундеркинда.

— Какая разница? Я нашел его — и вот он здесь. Не смущайтесь, молодой человек. Мы их ньютонов не боимся. Любой из наших мудрецов заткнет их за пояс. Дайте нам только добраться до Земли обетованной — и мы вам покажем, чего мы стоим. Послушать их, так их гении десятками выходят на свет божий из утроб своих матерей, как во время казней египетских. Ничего, наш еврейский гений все равно всех их переплюнет — не будь я Абрам Шапиро!

— Боже, опять он за свое, — нараспев пожаловалась Даша. — Подойдите сюда, молодой человек; садитесь возле меня. Мой зять немного не в себе, но человек он, в общем-то, неплохой. Мы все его любим.

Аса-Гешл сел в кресло, на которое указала ему Даша. Роза-Фруметл сделала глоток шерри-бренди и откусила маленький кусочек миндального пирожного, которое держала в руке. Аделе начала было что-то говорить, но в эту минуту дверь открылась, и в комнату вошел, держа дочь под руку, Нюня.

Глава третья

Адаса, девушка лет восемнадцати, высокая, стройная, со светлыми, заплетенными в косу волосами, бледным лицом, слегка вздернутым носом и отдающими синевой висками, была на голову выше отца. На ней были маленький бархатный берет, какой носят школьницы, короткий, подвязанный лентами жакет и, хотя было не холодно, толстые носки, надетые поверх чулок. Асе-Гешлу она напомнила знатных юных дам из душещипательных романов. В ее голубых глазах можно было прочесть некоторую тревогу, — казалось, она пришла не к себе домой, а в какой-то чужой, неизвестный ей дом. Роза-Фруметл сразу же принялась трясти головой и жевать губами, как будто собиралась сплюнуть и отвадить дурной глаз. Аделе оглядела девушку с ног до головы.

— Так это и есть Адаса? Да хранит ее Господь! — пробурчала Роза-Фруметл. — Красавица!

— Адаса, это твоя бабушка, жена твоего дедушки. А это ее дочь Аделе.

Адаса подалась вперед, сделав что-то среднее между книксеном школьницы и поклоном взрослой дамы.

— Подойди-ка сюда, прелестное дитя. Дай мне на тебя полюбоваться, — пропела Роза-Фруметл. — Твой дедушка на тебя не нарадуется. Это моя дочь, Аделе. С ней ты можешь говорить по-польски; русского она не знает — мы из Галиции.

— Мне про вас говорили, — обратилась по-польски Адаса к Аделе. — Вы ведь из Кракова, да?

— Я там в школе училась.

— А почему вы не знакомите ее с нашим философом? — проревел Абрам. — Адаса, сокровище мое, этот молодой человек — еврейский Ломоносов.

Адаса подняла глаза на Асу-Гешла. Оба покраснели.

— Naprawde — в самом деле? — спросила она. Трудно было сказать, к кому она обращается, к своему дяде или к Асе-Гешлу.

— Вы надо мной издеваетесь, — проговорил, запинаясь, Аса-Гешл. К кому обращался он, тоже было не вполне ясно.

— Он вдобавок еще и скромен, — продолжал Абрам; его могучий голос разносился по всей комнате. — Хочет, чтобы вы его немного поучили. У него язык не поворачивается говорить на этом безбожном наречии — зато мозги у него, как у Аристотеля. Он изучал алгебру — на чердаке.

— Правда? На чердаке? — Адаса не верила своим ушам.

— Ну да… когда шел дождь… и больше негде было… — пролепетал Аса-Гешл.

— Мне кажется, господин Шапиро склонен к преувеличениям, — сухо заметила Аделе.

— Послушайте, я умираю от голода, — взмолился Нюня. — Сколько можно ждать?

— Спокойно, Нюня, потерпи, — перебила его Даша. — Адаса, девочка моя, снимай жакет. Где ты была?

— Мы гуляли… в Саксонском саду.

— Кто это «мы»?

— Ты же знаешь, мама. Я и Клоня.

— Так, так. Гуляешь, стало быть, с польской девочкой.

— Скажите еще спасибо, что не с мальчиком, — пошутил Абрам.

— Помолчи, расшутился. Неужели в Варшаве евреек мало? Эта Клоня из простой семьи. Ее отец в пекарне работает. А мать такая толстая, что в дверь не входит.

— Ну и что? Мне она нравится.

— Меня удивляет точка зрения твоей матери, — заметила Аделе. — У нас, в Австрии, евреи и неевреи живут одной семьей.

— Не знаю, как у вас в Галиции, но здесь они все как один антисемиты. Вот и сейчас они нас бойкотируют. Куда ни пойдешь, только и слышишь: «У своих покупайте». Дай им волю, они бы еврея живьем проглотили.

— Сказать по правде, когда смотришь на этих ваших варшавских евреев, на их длинные лапсердаки и ермолки, начинает казаться, что находишься где-нибудь в Китае. Поляков можно понять.

— Аделе, любимая! Что ты такое говоришь? — перепугалась Роза-Фруметл. — Между прочим, твой собственный отец, чьи добродетели тебе, надеюсь, передались, тоже носил длинный лапсердак и пейсы.

— Только, пожалуйста, не приводи в пример папу. Папа был европейцем — европейцем во всех отношениях.

— Я смотрю, мадемуазель Аделе выступает за ассимиляцию, — заметил, перейдя на польский, Абрам.

— Не за ассимиляцию, а за достойную и разумную жизнь.

— По-вашему, стоит нам надеть польские шляпы и подкрутить усы, как они полюбят нас больше жизни, — вновь съязвил Абрам и тут же сам подкрутил усы. — Пусть юная дама прочитает здешние газеты. Они визжат, что современный еврей еще хуже, чем тот, что ходил в лапсердаке. В кого, по-вашему, метят юдофобы? В современного еврея, вот в кого!

— Нет, этого не может быть.

— Очень даже может, моя дорогая. И скоро вы сами в этом убедитесь.

В двери появилась голова Шифры. «Обед готов», — объявила она.

Нюня тут же сорвался с места. Остальные последовали за ним. В столовой, на огромном обеденном столе с тяжелыми резными ногами были расставлены тарелки, разложены ножи, вилки и ложки; от времени и употребления столовое серебро потемнело и истерлось. У дверей стоял столик с кувшином, медным ковшиком и оловянным тазом. Мужчины помыли руки первыми. Даша взяла кипу и водрузила ее Абраму на голову. Тот неторопливо вытер руки льняным полотенцем и громко прочел положенную молитву. Аса-Гешл так нервничал, что замочил рукава. Роза-Фруметл тщательно завернула кружевные манжеты и вылила два ковша воды на свои костлявые веснушчатые руки. Аделе выразительно посмотрела на Адасу, словно говоря: «Неужели и нам это тоже предстоит?» Адаса зачерпнула ковшом воду и протянула его Аделе.

— Пожалуйста. Сначала вы, — сказала она.

— Как бы кружева не замочить. — И Аделе отогнула расшитые кружевом манжеты и полила воду на пальцы с ухоженными ногтями. Адаса сделала то же самое. Аса-Гешл заметил, что пальцы у нее в чернилах. Нюня занял место в кожаном кресле во главе стола и принялся резать белый хлеб. Потом пробормотал молитву и стал раскладывать по тарелкам отрезанные куски. В середине стола на подносе лежали буханка с изюмом и белые булочки. Шифра внесла закуски: паштет и требуху. Абрам посмотрел на Адасу и едва заметно подмигнул ей. Девушка встала, вышла из комнаты и вернулась с графином коньяка. Даша отругала ее.

— Ты ему этим только вредишь, — сказала она. — Кончится очередным визитом к врачу.