Никос Казандзакис - Христа распинают вновь Страница 11

Яннакос улыбнулся.

— Бедняга Костандис, — сказал он сочувственно, — один только бог знает, как мне тебя жалко, но потерпи. Ведь на долю каждого мужчины приходится лишь одна женщина; окружи ее вниманием и молчи.

— Плохо только, — продолжал Костандис, — что я читаю с трудом, — от одной буквы еле-еле переползаю к другой и ломаю над ними голову.

— Ничего, — возразил Манольос, — это даже лучше; читаешь по слогам и понимаешь все слово. Апостолы тоже были простыми и неграмотными людьми, почти все они были рыбаками.

— Апостол Петр был грамотным? — нетерпеливо спросил Яннакос.

— Не знаю, — ответил Манольос, — не знаю, Яннакос. Спросим об этом священника.

— Еще мы спросим его, продавал ли Петр рыбу, которую ловил, или просто раздавал ее бедным, — пробормотал Яннакос. — Ясно, конечно, что он не крал, когда взвешивал, но, может быть, он все-таки продавал ее? Вот вопрос! Продавал или дарил?

— Мы должны еще прочесть жития святых… — предложил Михелис.

— Нет, нет, — запротестовал Манольос, — мы простые люди и запутаемся. Я, когда еще служил мальчиком в монастыре, читал их и чуть с ума не сошел. Пустыни, львы, страшная болезнь проказа, от которой их тела покрывались язвами и червями или становились твердыми и высыхали, как черепаший панцирь… А иногда еще приходило искушение в виде красивой женщины. Нет, нет! Только евангелие.

Так вечерней порой бродили они медленно вокруг озера и впервые в своей жизни вели такие необычные беседы… Как будто внутри их забил новый ледяной источник, стремясь просверлить старую твердую скорлупу и выйти наружу… Все время звучали в их ушах странные слова попа Григориса: «Пусть дух господа бога повеет на вас…» Разве святой дух — ветерок, что может повеять? Такой же ветерок, как сегодня, теплый и влажный, который раскрывает почки на деревьях и от которого набухают и распускаются сухие ветки? Может быть, святой дух — такой же ветерок, дующий нам в душу?

Они размышляли над всем этим, вопрошали самих себя, старались все это понять. Но никто не желал спросить своего соседа, потому что каждый испытывал тайную странную сладость от этих мучительных размышлений.

Молча они наблюдали, как угасал вечер. Вечерняя звезда трепетно мерцала на краю неба, бестолково и радостно квакали лягушки. Слева чернела безмолвная зеленая гора Богоматери, где находилась кошара Манольоса и где он пас овец своего хозяина. Справа возвышалась дикая гора Саракина, из фиолетовой превратившаяся уже в темно-голубую; в ее недрах зияли черные как смоль пещеры. А на ее вершине сверкала втиснутая между огромных скал маленькая, недавно побеленная, похожая на яйцо церковь пророка Ильи.

А внизу, на мокрой земле, между камышами, время от времени вспыхивали и замирали в ожидании светлячки, тихие, терпеливые, полные нежности.

— Поздно уже, — сказал Михелис, — нужно возвращаться.

Но Яннакос, который шел впереди, вдруг резко замедлил шаг и, приложив ладонь к уху, прислушался: все услышали далекий нарастающий топот спускающихся с горы людей — словно гудел улей или звучал рог…

Время от времени раздавался чей-то громкий голос, то ли подбадривая кого-то, то ли кому-то приказывая.

— Посмотрите… посмотрите, друзья! — воскликнул Яннакос. — Что это за муравьи ползут по полям? Словно крестный ход!

Все пристально вглядывались в темноту и напряженно прислушивались.

Длинная цепочка женщин и мужчин тянулась среди засеянных полей и проходила через виноградники, — казалось, что люди увидели село и спешат к нему.

— Вы слышите? — сказал Михелис. — Как будто поют псалмы.

— Вроде бы плачут, — откликнулся Манольос. — Я слышу плач.

— Нет, нет! Поют псалмы! Затаите дыхание, послушаем!

Остановились, прислушались. Теперь в вечерней тишине отчетливо и торжественно звучал старинный военный тропарь: «Спаси, господи, люди твоя…»

— Это наши братья христиане! — закричал Манольос. — Пойдемте встретим их!

Все четверо пустились бежать. Голова колонны уже достигла первых домов села. На дорогу с бешеным лаем выскакивали собаки, открывались двери, появлялись женщины, бежали мужчины, на ходу дожевывая хлеб, — было время ужина. Обычно в эту пору ликоврисийцы ужинали, сидя у столов с поджатыми под себя ногами. Они услышали псалмы, рыдания, тяжелый топот и выскочили на улицу. Поспешили и три апостола во главе с Манольосом — Христом.

Вечерний свет еще не угас, и теперь, когда люди подошли, можно было хорошо видеть их. Впереди шел опаленный солнцем священник, худой, с большими черными глазами, сверкающими из-под лохматых густых бровей, с редкой седой бородой клинышком. В руках он сжимал тяжелое евангелие в серебряном переплете, прикрытое епитрахилью. Справа от него шагал широкоплечий огромный мужчина с обвислыми черными усами; он нес хоругвь, на которой был вышит золотом лик святого Георгия. За ними шли несколько высохших стариков с большими иконами в руках, а за стариками брела целая толпа: женщины, мужчины, дети, которые кричали и плакали. Мужчины были нагружены тюками и рабочим инструментом: мотыгами, лопатами, кирками, серпами, а женщины тащили колыбели, треножники, посуду.

— Кто вы, христиане, откуда вы пришли и куда идете? — крикнул Яннакос и остановился перед священником в то время, когда толпа уже хлынула на площадь села.

— Где поп Григорис? — ответил хриплым голосом старик. — Где ваше начальство?

Он повернулся к ошеломленным ликоврисийцам, которые с беспокойством смотрели на пришельцев.

— Мы христиане, братья, не пугайтесь нас, мы преследуемые христиане, такие же греки, как и вы! Позовите старост села, я хочу с ними поговорить… Бейте в колокола!

Усталые женщины рухнули на землю, мужчины спустили с плеч груз, вытерли потные лица и молча смотрели на своего священника.

— Откуда вы идете, дедушка? — спросил Манольос одного побелевшего от времени старика, который склонялся под тяжестью огромного мешка, но продолжал держать его на своих плечах.

— Не торопись, сынок, — ответил ему старик, — не торопись! Отец Фотис об этом вам расскажет.

— А что у тебя в мешке, дедушка?

— Ничего, сынок, ничего, мои вещи… — ответил старик и очень осторожно опустил мешок на землю.

Священник стоял, крепко сжимая в руках евангелие. Тем временем какой-то молодой ликоврисиец взобрался на колокольню, схватил веревку и яростно забил в колокол. Две испуганные совы бесшумно слетели с платана и исчезли в темноте.

На балконе появился совершенно пьяный ага. Ему показалось, что площадь заполнилась чужим народом. В ушах у него гудело: где-то как будто кричали, плакали или пели — он ничего не мог понять! И что такое случилось, почему бьют в колокол?

— Иди сюда, Спаномария, — сказал он, обернувшись назад, — иди сюда и открой мне тайну! Что это за толпа на площади? Что это за гул, что за колокола? Или, может быть, мне все это снится?

Капитан Фуртунас показался на балконе, на ходу обвязывая белым полотенцем голову, чтобы она не трещала. Пьянствуя с агой, он всегда делал себе такую повязку, потому что раки, говорил он, может разорвать голову на тысячу частей. Время от времени он разворачивал полотенце, окунал его в ведро с холодной водой и снова крепко обвязывал разгоряченную голову.

Капитан нагнулся и посмотрел вниз; он неясно различал собравшихся вокруг платана мужчин, женщин, какие-то знамена.

— Ну что ты там видишь, Спаномария? — снова спросил ага. — Понимаешь ли ты, что там, внизу, творится?

— Люди! — ответил капитан. — Люди, мне кажется. А ты как думаешь, ага?

— Мне тоже кажется, что люди… Откуда они взялись? Что им нужно? Выгнать их из села? Оставить их? Спуститься с кнутом? Как ты думаешь?

— Да брось, ага! Зачем теперь кричать, спускаться с кнутом и портить себе настроение! Не думай о них, будем лучше сами развлекаться. Давай-ка выпьем еще по стакану.

— Юсуфчик, — крикнул ага, — принеси сюда, золотой мой, подушки, стаканы и большую бутылку. И закуски! Иди сюда, веселись и ты с нами, Юсуфчик! А греки пусть себе дерутся.

— Где отец Григорис? — продолжал спрашивать поп Фотис. — Где ваше начальство? Неужели нет ни одного христианина, который сходил бы за ним?

— Я пойду! — ответил Манольос. — Потерпи немного, отче!

И повернулся к Михелису.

— Потрудись немного, Михелис, пойди позови своего отца. Скажи ему: пришли христиане, преследуемые христиане, и припадают к его ногам, взывая о помощи. Он же архонт, он должен им помочь. А я побегу к попу Григорису. Ты же, Костандис, беги к деду Ладасу, скажи ему, что чужие люди пришли и продают свои вещи за полцены, они в нужде; так ему и скажи, а то он не придет. А ты, Яннакос, беги к капитану домой! Пришли люди, потерпевшие кораблекрушение на Черном море; слышали о нем и пришли… Проходя мимо, позови и учителя, пусть он тоже придет; скажи ему: греки пришли, и они в большой беде!