Ивлин Во - Незабвенная Страница 11

Эме подошла к занавеске, отделявшей косметические кабинеты от бальзамировочных, и знаком подозвала одного из ассистентов.

— Передайте, пожалуйста, мистеру Джойбою, что мой Незабвенный готов для придания позы. Мне кажется, сейчас самое время. Он затвердевает.

Мистер Джойбой завинтил кран и подошел к сэру Фрэнсису Хинзли. Он поднял его руки и соединил их кисти, но не так, как складывают для молитвы, а так, как кладут их одна на другую в знак смирения. Потом он поднял голову покойного, поправил подушку и чуть склонил шею, так чтоб лицо было видно вполоборота. Затем он отошел в сторону, чтобы окинуть все критическим взглядом, еще раз склонился над телом и слегка приподнял подбородок.

— Блестяще, — сказал он. — Они кое-где смазали краску, когда укладывали его в гроб. Пройдитесь там еще разочек кистью, чуть-чуть, слегка.

— Хорошо, мистер Джойбой.

Мистер Джойбой помедлил еще мгновенье, потом решительно повернулся к выходу.

— А теперь за малютку, — сказал он.

Глава 5

Похороны были назначены на четверг; прощанье должно было происходить в среду днем в Салоне Упокоения. В то утро Деннис приехал в «Шелестящий дол» посмотреть, все ли в порядке.

Его сразу провели в Салон Орхидей. В комнате было много цветов, по большей части из цветочного магазина с первого этажа и по большей части «в своей естественной красоте». (После особой консультации с руководством фирмы великолепный символ крикетного клуба — скрещенные биты и воротца — был также водворен в салоне. Доктор Кенуорти лично высказал по этому поводу свое мнение: символ этот по самой своей сути является напоминанием о жизни, а не о смерти; этот аргумент решил дело.) В прихожей цветов было так много, что казалось, будто здесь нет никакой мебели или украшений, ничего, кроме цветов; двустворчатые двери вели во вторую комнату — собственно Салон Упокоения.

Деннис взялся за ручку двери и остановился на мгновенье в нерешительности, почувствовав, что с той стороны кто-то тоже держится за ручку. Именно так в десятках романов стояли влюбленные. Дверь отворилась, и Эме Танатогенос оказалась совсем рядом; позади нее были цветы, еще много-много цветов, так что все вокруг нее было насыщено густым ароматом оранжереи, и приглушенный хор голосов, слившихся в священном песнопении, звучал из-за карниза. В тот момент, когда они столкнулись в дверях, чистый мальчишеский альт выводил с мучительно-сладострастным трепетом: «О, если б мне крылья голубки…»

Все было недвижно в зачарованной тишине этих комнат. Свинцовые рамы окон были завинчены наглухо. Воздух проникал сюда, как и мальчишеский альт певца, откуда-то издалека, преображенный и выхолощенный. Здесь было немного прохладнее, чем в обычном американском жилище. Комнаты казались отгороженными от всего мира и неестественно тихими, точно вагон поезда, который, остановился вдруг ночью где-то вдали от станция.

— Заходите, мистер Барлоу.

Эме посторонилась, и теперь Деннису стала видна гора цветов посреди комнаты. Деннис родился слишком поздно, чтобы своими глазами видеть зимний сад времен короля Эдуарда во всем его блеске, но он был знаком с литературой тою периода и в воображении своем уже воссоздал подобное зрелище. Теперь этот сад был перед ним со всеми своими атрибутами, вплоть до золоченых стульев, расставленных по два, словно в ожидании накрахмаленных и сверкающих бриллиантами флиртующих парочек.

Катафалка не было. Гроб стоял на убранном цветами постаменте, который лишь на несколько дюймов возвышался над ковром, устилавшим пол. Верхняя половина крышки была снята, и сэр Фрэнсис был виден до пояса. Деннису вспомнилась восковая фигура Марата в ванне.

Саван был подогнан безукоризненно. В петлице красовалась свежая гардения, еще одну гардению покойный сжимал в пальцах. Белоснежные седые волосы были разделены на прямой пробор, и полоска его ото лба до макушки обнажала скальп, такой бесцветный и гладкий, точно с него была содрана кожа и взгляду уже открылся нетленный череп. Золотой ободок монокля обрамлял аккуратно подрисованное веко.

Мертвая недвижность ошеломляла страшнее всякого взрыва. Тело, как бы лишенное оболочки движения и мысли, казалось сейчас меньше, чем при жизни. А лицо, обратившее к Деннису свой невидящий взгляд, — лицо это было просто ужасно; не имеющее примет возраста, как черепаха, и так же не имеющее в себе ничего человеческого; раскрашенная, самодовольная, непристойная пародия, по сравнению с которой даже та дьявольская личина, что Деннис увидел в петле, казалась просто невинной карнавальной маской, какую может надеть добрый дядюшка на рождественскую вечеринку.

Эме стояла у творения рук своих — художник на первом просмотре — и слышала, как у Денниса вдруг перехватило дыхание.

— Это то, чего вы ожидали? — спросила она.

— Больше того… — И вдруг: — Он совсем твердый?

— Да.

— Можно мне потрогать его?

— Пожалуйста, не надо. Это оставляет следы.

— Хорошо.

Потом в соответствии с этикетом заведения Эме вышла, оставив Денниса наедине с его мыслями.

Позднее в Салоне Орхидей зашаркали суетливые шаги посетителей; девушка из канцелярии «Шелестящего дола» сидела в прихожей, регистрируя их имена. Это были еще не самые крупные знаменитости. Звезды, продюсеры, начальники отделов должны были появиться только завтра, к часу кремации. Пока здесь толкалась мелкая сошка. Это было похоже на вечеринку, которую устраивают накануне свадьбы, чтобы показать подарки, и на которую приходят только близкие родственники да еще наименее занятые и наименее значительные из гостей. Тон здесь задавали подпевалы. Человек предполагал. Бог располагал. А эти вежливые, упитанные господа выражали окончательное и бесповоротное одобрение всему происходящему, кивком приветствуя слепую маску смерти. Забежал на минутку сэр Эмброуз.

— Все готово на завтра, Барлоу? Не забудьте про оду. Хотелось бы получить ее хоть за час до начала, прорепетировать перед зеркалом. Как она двигается?

— Думаю, что успею.

— Я прочту ее над могилой. В церкви будут зачитаны только отрывки из его Сочинений да еще Хуанита споет «Одежды цвет зеленый». Это единственная ирландская песня, которую она успела изучить. Удивительно, до чего это у нее получается похоже на фламенко. А в церкви как мы рассадим гостей, вы предусмотрели?

— Нет еще.

— Члены клуба должны быть, конечно, все вместе. «Мегалополитен» займет первые четыре ряда. Вероятно, придет сам Эриксон. Ну, это я могу доверить вам, не правда ли? — Выйдя на улицу, он сказал: — Мне жаль молодого Барлоу. Должно быть, он ужасно переживает все это. Сейчас важно дать ему побольше работы. Деннис поехал в Университетскую церковь. Это было небольшое каменное строение, квадратная башня которого возвышалась среди молодых дубков на вершине холма. У входа в храм было вмонтировано специальное устройство, которое любой посетитель мог включить простым нажатием кнопки для того, чтобы прослушать лекцию о достопримечательностях этих мест. Деннис остановился послушать.

Голос ему показался знакомым — голос диктора, сопровождающий обычно видовые фильмы:

«Вы находитесь в церкви святого Петра-вне-стен из Оксфорда, одной из древнейших и наиболее почитаемых в Англии святынь. Сюда приходили многие поколения студентов из всех стран мира и предавались своим юношеским мечтам. Будущие ученые и государственные мужи, еще неизвестные в ту пору, мечтали здесь о своих грядущих триумфах. Здесь Шелли вынашивал свою великую поэтическую карьеру. Отсюда молодые люди, исполненные надежд, отправлялись по пути успеха и счастья. Это символ души Незабвенного, которая здесь начинает свой путь величайшего и невиданного преуспеяния на веки вечные. Того преуспеяния, которое уготовано всем нам, какие бы разочарования ни постигли нас в нашей земной жизни.

Это не просто копия памятника, это его реконструкция. Воспроизведение того, что древние мастера пытались построить примитивными орудиями минувших веков. Время сыграло свою недобрую шутку с прекрасным оригиналом. Здесь вы видите его таким, каким некогда мечтали его увидеть первые строители.

Вы заметите, что боковые приделы сооружены исключительно из стекла и первосортной стали. Существует прекрасная легенда, связанная с этим прекрасным памятником. В 1935 году доктор Кенуорти совершал поездку по Европе, ища в этой сокровищнице искусства чего-либо достойного украсить „Шелестящий дол“. Путешествие привело его в Оксфорд, в знаменитую церковь св. Петра, построенную в норманнском стиле. Он нашел, что она слишком сумрачна. Он нашел, что в ней слишком много удручающих традиционных напоминаний о смерти. „А почему, — спросил доктор Кенуорти, — вы называете ее церковью святого Петра-вне-стен?“ И ему объяснили, что в старые времена городская стена проходила между церковью и деловым центром города. „У моей церкви, — сказал доктор Кенуорти, — вообще не будет стен“. И вот сегодня она предстает перед вами полная Божьего света, солнечных лучей и чистого воздуха, среди птичьего щебета и цветов…»