Альваро Кункейро - Человек, который был похож на Ореста Страница 11

Сеньор Кирино придвинулся поближе к дону Леону, волоча за собой свое необычное сиденье из папье-маше, с которым никак не хотел расстаться, и сказал ему доверительно:

— Великолепный удар — справа налево и снизу вверх! Лучшего не придумаешь. Много лет тому назад сюда явились сыщики, чтобы выведать, не обучал ли я кого-нибудь такому приему. Говорили, будто Орест, прежде чем явиться для отмщения, хотел научиться получше владеть старинным оружием. Но я никому не показывал этого приема, и если однажды под покровом тайны сюда случайно явится принц, я пошлю его к тебе, о мастер точного удара. Не то чтобы мне особенно нравилось, когда убивают царей, но отлично проведенный прием для меня дороже всего на свете!

Дон Леон заметил, что ему бы очень хотелось познакомиться с этим Орестом, и направился в ванную комнату. Там его уже ждал финн, держа в руках соломинку, при помощи которой он набирал полный рот горячей воды — за раз по пол-литра, не меньше, — а потом выпускал ее на поясницу купальщика.

Тадео не произнес ни слова во время испытания военного искусства дона Леона, но теперь он захотел взять меч и попробовать, легко ли наносить такие удары. Несмотря на то что в молодости нищий был лесорубом, ему не удалось даже сдвинуть оружие с того места, куда положил его тот, кого он уже считал своим господином. Кирино, стоя неподалеку, поскреб в затылке:

— И не старайся, — сказал он Тадео, — оставь меч в покое. До тех пор, пока сталь хранит гнев и ярость того, кто взял в руки оружие для мести, лишь герой может поднять его. Пройдет несколько часов, оно остынет, и тогда любому мальчишке это будет под силу.

Тут Кирино плюнул на лезвие, слюна закипела и испарилась, как будто брызги упали на докрасна раскаленный металл.

VIII

Вспотевший кузнец бросил в ящик молоток и гвозди и, сунув голову под струйку воды, стекавшую из каменной чаши, позволил себе несколько мгновений наслаждаться прохладой. Потом он обтер лицо старым фартуком, но борода и волосы остались мокрыми: с них по лбу стекали капельки воды, оставляя за собой влажные дорожки.

— Сразу видно, — сказал кузнец дону Леону, — ты знаешь толк в лошадях, и конь твой мне нравится. Такой породы я не знаю, да и никогда раньше не доводилось мне видеть скакунов с золотой звездочкой на лбу и иссиня-черным хвостом — это в нем самое удивительное. Мои деды подковывали в Трое лошадей ахейцам, отец отправился далеко на запад обучать варваров на атлантическом побережье неизвестному им искусству, сам я в молодости работал в кузне у Цезаря в Риме, но никогда не слыхал, пока ты не привел мне своего коня, что серебряная подкова на передней ноге скакуна приносит удачу в путешествии. Век живи, век учись! Ну, а твоему богатству можно позавидовать, ведь такой подковы хватает ненадолго.

— Конь мой, — пояснил дон Леон, — божественной породы, если только можно говорить так о лошадях. Ты, быть может, знаешь, что на одном острове на востоке нашли на берегу деревянную раскрашенную фигуру коня. Наверное, когда-то она украшала нос корабля и была прикреплена к нему за задние ноги, потому что изображала животное целиком, поднявшимся на дыбы над волнами. Потом, скорее всего, судно затонуло, и море выбросило обломки на песок. Резчик потрудился на славу, конь вышел как живой. Жители острова забрали его и, по очереди сменяя друг друга, отнесли на плечах на двор алькальда. Тот вышел под руку с женой подивиться чуду, а затем стал решать вместе со старцами, что же делать с этим даром волн.

— А вдруг он живой? — спрашивала жена алькальда, совсем девочка, с букетом цветов у пояса и множеством колец на пальчиках.

— Пришлось доказать ей, что она заблуждается, — продолжил дон Леон, — Один из смотрителей маяка сунул зажженный фитиль прямо ему под хвост, но животное даже не дрогнуло. Итак, коня оставили во дворе до тех пор, пока не будет окончательно решена его судьба; и поскольку жизнь на одиноком острове, затерянном в море, всегда текла спокойно и мирно, никто и не подумал даже выставить стражу. Совершенно непонятно, как прознали о красавце коне жившие в тех краях кобылы, но только, пользуясь тем, что хозяева оставляли их непривязанными — случилась эта история в летнюю пору, — все они: старые и молодые, насколько мне известно, не сговариваясь, явились одновременно во двор посмотреть на благородное животное. Что уж там случилось, когда кобылы начали тереться о коня и лизать его, каким чудом он вдруг ожил — никому не ведомо, но только алькальда разбудило многоголосое ржание. Он позвал на помощь, алькальдесса в ночной рубашке подбежала к окну, альгвасил зажег фонарь, и, когда свет загорелся, все увидели такую картину: оживший деревянный конь покрывал кобылу аббата из монастыря Святой Екатерины, которую хозяин отправил на хутор в деревню поправляться после тяжелой простуды, а ее соперницы в отчаянии кусали и лягали счастливую избранницу. Конь, заметив, что за ним следят, завершил свое дело и поскакал галопом к морю. Кобыла аббата забеременела, и отсюда ведет свой род мой конь, по его масти сразу заметно — он пошел в деда. Аббат, который, несмотря на свои пышные телеса, был человеком весьма ученым, объяснял выбор волшебного коня так: сбруя его кобылы сохраняла аромат ладана после крестного хода, а, как пояснил священник в одной из своих проповедей, некоторые христианские общины аскетического толка запрещали употребление ладана из-за его свойства возбуждать плоть. Царь Соломон, утверждали они, потому и возжелал царицу Савскую, что та преподнесла ему серебряную шкатулку, полную кубиков ладана.

— А как же конь? — спросил кузнец.

— Об этом много спорили, и все сходятся только в одном — конь вернулся обратно в море: сия история приключилась в дни равноденственных бурь, и оно сильно бушевало. Большинство людей думает, что внутри деревянного коня мог скрываться морской, ненадолго покинувший вечно перемещающиеся пенные конюшни Посейдона, бога, которому поклонялись в древности. Если верить им, то морской конь, должно быть, подслушал историю Троянского и идея ему понравилась. В эллинских портах таверны, как ты знаешь, стоят прямо на берегу, увитые виноградом, и гребцы любят рассказывать там друг другу всякие новости.

— Чудеса, да и только! — воскликнул Тадео. С каждым часом нищий все больше поражался тому, сколько дивных историй знает его хозяин, сколько тайн он хранит.

— Ну, а мой конь — тоже удивительное создание, — продолжил дон Леон. — Если я отправляюсь, к примеру, из Малаги в Афины на пизанском корабле и сплю себе спокойно в каюте, он плывет по морю сам и добирается до места точно в срок, чтобы я мог сразу оседлать его. Бывает, правда, с ним и такое: почует где-нибудь поблизости на берегу кобылу в охоте и забывает обо всем, а мне приходится гулять по молу, поджидая его. Весь в деда пошел!

Закончив рассказ, дон Леон, никогда раньше не пускавшийся в столь длинные рассуждения, поглядел прямо в глаза Тадео. Тот подумал, что этим своим рассказом хозяин отблагодарил его за историю о встрече Ореста с маленькой горбуньей в порту соседней страны.

Кузнец не знал, верить услышанному или нет: однако удивительный конь стоял перед ним — золотая звездочка на лбу, темно-синий хвост и серебряная подкова на передней ноге. Видя его сомнения и даже некоторое беспокойство, дон Леон сказал:

— Я вовсе не смеюсь над тобой, кузнец. Посмотри, мой верный товарищ только что приплыл ко мне, у меня не было времени ни почистить его самому, ни отвести на конюшню — вот уже месяц, как он не знает скребницы, а его хвост — гребня, поэтому ты легко найдешь в нем следы Океана.

Дон Леон вместе с кузнецом и Тадео подошел к коню сзади, перебрал рукой длинные пряди, вытащил оттуда водоросли и трех маленьких крабов и показал все это на ладони своим пораженным слушателям.

IX

На столе перед офицером Иностранного ведомства лежали все донесения о человеке в синем камзоле, который просил называть его доном Леоном. Здесь на больших листах с печатями был запечатлен тайным письмом Итурсаэта, принятым в политической полиции, каждый сделанный им шаг, каждое сказанное слово. Сеньор Эусебио ждал появления дона Леона, так как Тадео сообщил, что тот зайдет в этот день поутру отметиться. Офицер просматривал бумаги и подчеркивал отдельные фразы, постукивая себя то и дело по носу кончиком пера; время от времени он закрывал глаза, чтобы лучше следить за ходом своих мыслей. Орест или не Орест? Если верить древним предсказаниям, то нет. Кроме того, люди перестали бояться и ждать кровопролития как единственного средства освобождения от пут ужаса. По предположениям, Орест войдет в город ночью и немедленно даст знать о своем приезде Ифигении; слухи и туманные намеки должны подготовить ее к приезду брата. Во-вторых, принц придет в город с оружием в руках. В-третьих, он спрячется во рву. Раньше, когда появлялись лже-Оресты, Эусебио не сомневался в их невиновности, но, однако, верно нес свою службу. Иногда идея, положенная в основу политики, заставляет государственную машину работать бездумно, лишь ради самой себя; и тогда этот принцип создает свою собственную реальность, а мы становимся его рабами, бесплотными призраками. Головы летят с плеч вовсе не потому, что они — головы, то есть мозги, способные направить убийственную руку, а лишь потому, что исключения подтверждают правило, продиктованное свыше. С другой стороны, прогулки по городу таинственного чужестранца порождали нездоровое любопытство, и кое-кто вспоминал уже историю Ореста. Жив ли принц вообще? Эусебио хранил аккуратно подшитые сведения об инфанте. Его сестра вспоминала о нем как о тихом, молчаливом ребенке, который строил замки из цветных кубиков или проводил целые часы в задумчивости, положа руки на меч и устремив взор на отцовскую корону. Мать считала его неисправимым шалуном, неслухом и непоседой, мечтавшим лишь о приключениях в далеких странах да рисовавшим без конца корабли на стенах. Одни свидетельства никак не вязались с другими: показания кормилицы и первого учителя не имели между собой ничего общего. Кто-то говорил о веселом, беззаботном, открытом и благородном мальчике, кто-то — о скупом лицемере, любящем только лесть. Когда Орест исчез, от тайных агентов тоже приходили самые противоречивые вести: то будто бы он сделался странствующим рыцарем, то будто не пропускал ни одного борделя. Один и тот же человек не мог ходить в церковь по семь раз на дню и ночи напролет играть в карты, раздавать на скачках золотые монеты и сидеть в долговой яме; клясться жить на хлебе и воде, пока не отомстит, и пить запоем, чтобы забыться. То получалось, что его хотели женить на сирийской принцессе, то вдруг якобы принц оказывал явное предпочтение мужскому полу — как все это совместить? Имей я вкус к политической карьере, думал Эусебио, то мог бы весьма преуспеть, сообщая Эгисту сведения о несчастьях и дурных наклонностях Ореста, а Ифигении — о прекрасных, благородных подвигах и достойных поступках ее брата, зерцала всех принцев, живущих в изгнании. Но офицер отлично чувствовал себя в конторе, принимая в домашних тапочках иностранцев и живя спокойной жизнью: отпуск в сентябре на берегу моря, свидания с хорошенькой вдовушкой раз в неделю, мягкая постель каждый вечер, как только в церкви прозвонят в колокола и сотворят молитву, если только он не отправлялся в тот день в театр. И надо же было этому чужестранцу приехать сюда и спутать все карты! Следует ли задержать его как нового лже-Ореста? Он ни разу не назвался принцем, и сделать так — означало вернуться к дням подозрительности и животного страха перед появлением мстителя. Случался ли тогда у женщины выкидыш, скисало ли вино, обрушивался ли на остров циклон или какая-нибудь болезнь — во всем люди видели страшное знамение; даже если кто-то падал со строительных лесов или скоропостижно умирал, причину искали в том же. Было время, когда в городе совсем исчезла в лавках черная ткань, и, как оказалось, случился сей дефицит потому, что один путешественник сказал на ухо какому-то лавочнику, будто видел на границе Ореста, который направлялся в город и грозил заставить всех носить траур по своему отцу. Все оптовые торговцы тут же припрятали свой товар. Нет, не надо задерживать этого Ореста, то есть лже-Ореста. Уж лучше пойти на риск пропустить настоящего принца, но ведь такой шанс один из тысячи. Если он будет вести себя вызывающе, в тавернах и цирюльнях не прекратятся пересуды, тогда можно посоветовать ему покинуть город. К этому решению пришел сеньор Эусебио как раз в тот момент, когда его помощник объявил о том, что дон Леон явился и ждет аудиенции. Офицер бросил все документы обратно в ящик и велел впустить чужестранца.