Владислав Ванчура - Конец старых времен Страница 11

Но подобно тому, как в оркестре, кроме барабана, слышны и флейты, в этом общем хоре раздавались голоса нежные, звучащие одобрительно:

А мне он нравится!

Молодец!

Молодец!

Молодец!

Пан Ян решительно взял сторону князя и весьма громко воскликнул:

— Превосходно! Отлично, сударь!

В этот беспорядочный шум вплетался и голос самого полковника:

— Я стрелял тигров в степях Туркестана, а в Литве загнал оленя, белого, как снег!

Едва эти слова слетели с уст князя, как буря негодования поднялась пуще прежнего. Я опасался, что князя назовут лгуном, ибо никто и слышать не желал о существововании белых оленей. Однако княжеские легкие оказались сильнее прочих.

— Ха, ваши лесочки! — его звучный голос покрывал весь шум. — Ваши лесишки, в которых пересчитаны все деревья! Вы алчете прибылей во сто крат сильнее, чем приключений, вы, охотники за деньгами, кандидаты на пенсию! Вы стреляете косуль, когда их мясо в цене, и гоняетесь за зайчишками, на которых я и глядеть бы не стал! Грош ко грошику дают вам ваши майораты и чипы, которыми я гнушаюсь. А ты, пачкун, ты, взнузданный мул, глупец от разума, прикидывающийся страстным охотником, — да разве это занятие для тебя? Куда тебе, ведь в нем — частица старых времен! Зачем же ходишь по лесам, ты, чернильная душонка, жалкий адвокат, боящийся всего? Во что веришь, на что способен, человек без приключений и без фантазии? Чего тебе надо? Что ты утверждаешь? Что все, где нет туго набитого кошелька, — ложь? А то, что нельзя изжарить и сожрать с луком, — чепуха? О, ты прав! Какой там белый олень, когда на вкус он не отличается от покупной дичи? И что вам до цвета его шерсти… Это все улетит с дымом. А ты обожаешь копчености…

Последний пассаж князя вызвал новое смятение. И тут вмешался Стокласа.

— Вижу, — сказал он, — вы очень хороший рассказчик, и ваше веселое настроение весьма способствовало приятному препровождению времени; но доктор, с которым вы столь резко обмениваетесь мнениями, — мой друг. По-видимому, он с некоторым трудом выносит вашу манеру выражаться, и может быть, вам же выгоднее прекратить это.

Тут слуга полковника, вероятно, поняв, к чему клонится дело, внес вещи своего хозяина. Ваня был по-прежнему хмур и усиленно жевал что-то.

Князь, ничего не ответив на призыв Стокласы, поклонился, слуга накинул на его плечи шинель и отворил дверь. Я не смог удержаться и послал прощальное приветствие моему приятелю. Это побудило его на миг остановиться. Через приоткрытую дверь было видно звездное небо. Силуэт князя делил его пополам. И какое-то очарование завладело моей душой — очень давнее очарование, которое, однако, снова обрело силу надо мной. Марцел испытывал нечто подобное; у него было такое выражение, словно он никогда прежде не видел, как светят звезды и уходит путник. Мальчик еще не был обстрелян…

Князь махнул мне рукой на прощанье, и тогда наш Марцел — словно этот жест относился к нему — подбежал и ухватился за полу полковничьей шинели. Старый хитрец околдовал беднягу… Еще бы! У князя ведь были такие прекрасные вьющиеся усы, видавшие столько битв… К тому же на устах его были слова о верности старому времени, над его головой реяло знамя скитальцев, тоскующих по родине, — и он не лез за словом в карман. Я видел — и видели все гости, — как полковник прикоснулся к голове Марцела, словно хотел ему что-то сказать. Он даже уже наклонился, но в последнее мгновение проглотил приготовленные слова.

Михаэла приняла сторону Марцела. Едва полковник удалился, она стала упрекать отца, зачем тот выгнал князя. Ян разделял ее мнение. Должен прибавить, не только Ян с Михаэлой просили за князя Александра — число его защитников с каждой минутой росло. И первыми к ним присоединились дамы — сначала Элеонора, затем упомянутая уже «Анна Болейн», а там и все остальные.

Решающим оказалось слово пана Якуба.

— Это какой-нибудь врангелевский офицер, — сказал он, — который нуждается в отдыхе и покое. А то, что он немножко враль, — ба, да это с давних пор привилегия ветеранов…

Снисходительность пана Льготы меня удивила, но, подумав немного, я понял — он вступился за князя затем, чтобы позлить адвоката. Ему хотелось стравить их друг с другом. Противопоставить адвокату неплохого прокурора.

Тем временем одни опамятовались от испуга, у других улеглась вспененная кровь. И к концу речи папа Якуба общее мнение о князе изменилось. Барышня Михаэла неотступно просила отца послать за полковником кого-либо из егерей. Она сама готова была броситься за ним, и немногого не хватало, чтобы она так и сделала. Кто в состоянии отказать в чем-либо прелестной девушке? Я тоже присоединился к ее просьбе, да и остальные барышни жалобно вздыхали, утверждая, что князь не сказал ничего неприличного. Он просто удачно пошутил.

Что было делать доктору Пустине? Видя такой оборот, он не пожелал выказать себя упрямцем, который стоит на своем, но не мог и повернуть сразу кругом.

Я его проучил, — сказал адвокат Михаэле, — ну и хватит заниматься этим пустобрехом. Впрочем, он меня даже рассмешил. Нет, нет, язычок у него подвешен отлично! А может, он и впрямь знавал лучшие времена.

Что до этого, — вставил Рихтера, — то я уверен, что он князь. По нему сразу видно! Никто другой так не сумел бы!

Чего не сумел? — переспросил пан Якуб.

Браниться и отваливать чаевых в десять раз больше обычного, — ответил лесничий и подозвал одного из лопоухих лакеев, который держал на ладони дукат с дырочкой.

Кто дал тебе этот дукат? — спросил его Рихтера, и когда малый ответил, что монету подарил ему князь Мегалрогов, лесничий принял вид адвоката, выигравшего процесс.

Теперь уже никто ничего не понимал. Одни заговорили в пользу князя, другие против, но этих становилось все меньше и меньше. В числе гостей был какой-то глухой господин — тот кричал, как в лесу. Подозреваю, он и знать не знал, в чем дело, но, расслышав-таки имя полковника, принялся повторять его, громко требуя, чтоб того вернули. Пан Якуб похлопал глухого господина по плечу и присоединил свой бас к его голосу. Тогда мой хозяин произнес:

— Хорошо!

И не успел он дать знак, как Марцел уже выбежал из дому, зовя во все горло:

— Князь! Господин полковник!

Мы слышали его удаляющийся голос. Лакеи — которые по лакейской привычке прислушивались к тому, что при них говорится, — тоже все с готовностью кинулись за князем (ибо каждый из них воображал, что и ему достанется дукат), по никто не мог догнать Марцела. Со всех ног мчался мальчик по лиственничной аллее, и крики его удалялись.

Я оглядел присутствующих дам и мужчин и, право же, отдал бы тогда за славную улыбку почти столько же сколько полковник раздавал беспричинно. Похоже, мы зашли слишком далеко. Дамы хранили молчание, мужчины стояли как в воду опущенные. От непринужденного веселья охотников не осталось и следа. Ставлю сто против одного, что хозяину моему вдруг стало жалко так безбожно убивать время. Он любил покой и точный расчет, а в том, сколько сегодня было съедено и выпито, не разберется ни виночерпий, ни повар. (Полагаю, слуги промачивали горло на счет полковника и набили желудки, как на крестинах.)

Знаком ли вам тот отвратительный привкус застолий, когда пир окончен и люди поднимаются с мест? В ушах у вас жужжит еще какая-нибудь обмолвка соседа, вы не прочь осушить еще бокальчик, еще вспоминается вам одна славная песенка — но остальные уже мечтают увидеть себя над умывальником, с зубной щеткой в руках. Вам еще хочется, хлопнув себя по бедрам, во все горло затянуть «Три пряжки» или «Кто не пьет, тот глуп как пробка», но у всех окружающих лица уже на два подбородка длиннее, и на них блуждает неуверенная ухмылка, которая портит вам настроение.

В подобных случаях я повторяю себе, что зря потерял день. С такими сотрапезниками далеко не уедешь. Гром их разрази, ну и оставались бы дома за печкой, не путались бы в игру, достойную исключительно людей благородной и бурной крови. Пусть горит, чему суждено сгореть! Впрочем, из-за этого я не стану грустнее ни на одну бутылку. Но мне чего-то будет не хватать, если я не увижу, как взлетает последняя искорка. Я хочу отправляться домой веселее, чем пришел, и к этой цели устремлено все поварское искусство, все содержимое винных подвалов. Тот же, кто ест и пьет в компании из иных побуждений, — просто обжора и пьяница или тихоня, что вдвойне хуже. Мой прежний хозяин, герцог Пруказский, был скряга, но он ржал от наслаждения, если ужин удавался так, как я это понимаю. Что угодно, только не половинчатость! И если я что-то делаю, то дай бог мне всегда делать это так же до конца, так же без остатка, с той же смелостью и неукротимостью, как старый герцог. Видит бог, он сомневался во всем на свете, только не в себе самом, и никогда не сожалел о своих поступках. Я научился уважать эти черты его характера. В них сказывался некий аристократизм.