Виктор Конецкий - Столкновение в проливе Актив-Пасс Страница 11

Они выпили кофе, и Анна Ивановна сказала, что отдаст на «Есенина» своего старшего помощника, залог наши внесут быстро, арест будет снят и кому-то надо вести судно домой. Ее старпом уже дозревает до капитанских нашивок — пускай принимает судно, а она как-нибудь доберется домой и с тремя штурманами. Это на тот случай, если Хаустову придется задержаться в Канаде на суд. Очевидно, такой вариант уже был решен в пароходстве. Анна Ивановна только попросила капитана ввести старпома в должность на переходе «Есенина» из Ванкувера до Таксиса, поучить немного в этом коротком рейсе. Хаустов, конечно, согласился.

На прощание старая женщина-капитан одобрила линию поведения коллеги на предварительном расследовании.

— Держитесь сами и поддерживайте экипаж своей твердостью душевной, голубчик, — сказала Анна Ивановна и никаких больше громких слов не добавила, только потрепала по плечу.

Здесь он вспомнил, что попадал все-таки в аварийную ситуацию. В начале пятидесятых годов, когда был третьим помощником, при швартовке во Владивостоке к причалу Угольной базы на п/х «Каширстрой». Он по расписанию швартовался на баке и докладывал дистанцию на мостик. Причал и краны на нем приближались в тот раз слишком стремительно. Он доложил: «Судно быстро идет к причалу!» Мостик не ответил. Он доложил, стараясь говорить размеренным, будничным голосом: «Судно еще быстрее идет к причалу!» Мостик опять не ответил. Он заорал: «Боцман, отдавай правый якорь! Всем бежать с бака!» И тут они с полного хода врезали в причал Угольной базы и в основание одного из кранов. Огромная стрела крана рухнула в воду рядом с судном…

— А вы-то успели с бака удрать? — спросила Анна Ивановна.

— Мы с боцманом за брашпилем присели, — сказал он.

— Машины не отработали или телеграф неисправен?

— Кажется, что-то с машинами было.

— Ну, и о чем вы, сидя за брашпилем, тогда думали? Что ощущали?

— Честно?

— Да.

— «Диплом накрылся!» — вот о чем думал. Я только-только диплом штурмана малого плавания на штурмана дальнего сменял. И почему-то казалось, что его теперь у меня назад отберут.

— Эгоист вы, однако! На кране небось крановщик сидел, а вы за диплом переживали.

— Чем я ему помочь мог? — немного растерялся он. — И потом, вы же…

— Шучу я, — сказала Анна Ивановна. — Мне как раз и нравится, что вы честно говорите, честно вспоминаете. А в столкновениях приходилось бывать?

— Нет. Это первое.

— Ну, а можете вспомнить случай, когда авария не произошла, но ошибка была?

— Сколько угодно. Даже вспоминать страшно. Был в молодости удачлив, но ужасно самонадеян. Это только теперь понимаю. Осторожным всегда старался быть, но проникал в глубину профессии медленно.

— А теперь проникли?

— Нет, этот процесс продолжается.

— Слава Богу! Капитаны-наставники иногда начинают ощущать свое прошлое совсем уж безошибочным.

Он рассказал ей про случай в бухте Владимира. Заходил в бухту на «Серпухове», ночью, в тумане, по радару. Это был период раннего и молодого капитанства. На мостике был старпом — намного старше человек, с которым отношения складывались неважно. Ширина входа там двести метров. Когда пришли на поворотные створы, он скомандовал рулевому курс, сильно отличавшийся от правильного. И рулевой начал крутить пароход на этот курс, положив руль на борт…

Встреча с Анной Ивановной немного уравновесила душевное состояние капитана. И он смог совершенно спокойно просмотреть свежие газеты. Первой была «Сан-Франсиско хроникл».

«Я ВИДЕЛ СМЕРТЬ НА ПАРОМЕ, И ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО В ТАКИЕ УЖАСНЫЕ МГНОВЕНИЯ ВСЕ ПРОИСХОДИТ ДОВОЛЬНО-ТАКИ НЕЛЕПО…»

Говорят, что, когда человек подвергается смертельной опасности, вся жизнь прокручивается перед глазами за несколько последних мгновений. Особенно ярко вспоминаются неоплаченные счета и безответная любовь. Это замечательные воспоминания. Они, вне зависимости от взглядов каждого, стимулируют ужас перед неизбежным и подхлестывают желание улизнуть от смерти, когда она уже рядом.

Несколько недель назад мне невольно пришлось проверить правильность этой теории, когда я находился на борту парома «Королева Виктории», который был разрезан, как консервная банка от сардин, идиотом у штурвала русского судна.

Смерть глядела мне в лицо, раздался оглушающий скрежет металла, звон разбитого стекла, затем странная тишина, которая вскоре была нарушена плачем детей и криками раненых.

Все эти мгновения я ждал появления перед глазами своих неоплаченных счетов, то есть кадров из плохих телефильмов, сделанных в свое время мною. Должны были мелькнуть и романтические воспоминания об одной ночи на берегу Панамского канала в 1939 году. Когда ничего подобного не вспомнилось, я понял, что, очевидно, еще не умираю.

Однако смерть была близко. И была она в обличии толстошеего татарина, вместо ангела с белыми крыльями, какой рисует смерть Густав Доре.

А то, что последовало далее, не имеет ничего общего с теми драмами кораблекрушений, какие я видал на киноэкранах телевизоров.

В течение долгих часов, когда мы дрейфовали, описывая круги, причем острый нос русского судна оставался в корпусе парома, как кинжал, абсолютно ни одного слова не было произнесено ни капитаном, ни его помощниками.

Никто не отдал команды: «Женщины и дети — первыми в шлюпки!» или «Не покидать судна!»

Словом, ни один голливудский сценарист не смог бы описать эту картину ярче, нежели она была в действительности. Одно было ясно — русские были достойны порицания с самого начала и до конца.

Ни разу в течение всего происшествия ни один паршивый советский моряк или пассажир не вышел на палубу и не предложил помощь или хотя бы высказал сожаление или сочувствие сотням людей, толпящимся на борту канадского парома.

Конечно, в это время все члены экипажа собирали свои вещи и готовились к ссылке в Сибирь.

Я не видел героев и среди канадской команды также. От них также не было никакой помощи, и они относились к пассажирам так, как относится к автомобилям распорядитель стоянки.

Они сделали, правда, попытку оказать помощь пассажирам — грустная комедия! — и доставить двух умирающих пассажиров на гребной шлюпке с парома к катеру канадской береговой охраны.

Если вид моряка торгового флота, гребущего на шлюпке не тем концом весла, не прикончил раненых, то все остальное они переживут.

Достаточно было взглянуть на мускулы мужчин-пассажиров, чтобы понять, что и они также не способны грести. Поэтому, невзирая на то что я выглядел очень глупо в спасательном жилете, я решил лучше оставаться в нем, чем утонуть.

Итак, я стоял у релингов с другими пассажирами, как гавайский турист в оранжевом жилете, и думал о том, что единственное, чего не хватает для полной картины кораблекрушения, это шторма, который завывал бы, как веселая полоумная певичка в телевизионном сериале «О, Сюзанна», и не хватает также настоящего морского волка, зубастого и хриплого, как капитан в пьесе «Королева и я».

И почему жизнь так не похожа на телевизионное представление?

Два судна столкнулись в узком проливе между островами, как могут столкнуться два человека на крутом повороте коридора. Канадский паром по-джентльменски замедлил ход и отвернул вправо, но русское судно продолжало идти, как пьяный слепой.

К тому времени, когда русские начали отворачиваться, было уже поздно. Ничего не оставалось делать, только схватиться за что-нибудь и наблюдать, как они врезаются в наш борт, разбрасывая тела по сторонам, как спички.

Я подумал, как все-таки нереально рисуют смерть в телеспектаклях. В этих спектаклях подаются бескровные трупы и санитарное убийство. Если бы при этом брызгала кровь, смерть выглядела бы более правдоподобной.

Поскольку я связан по работе с телевидением и просматривать телепередачи — это моя обязанность, я был довольно-таки практичным во время происшествия и вспомнил сериал, посвященный несчастным случаям; там один голливудский моряк восклицает: «На море легче сгореть, чем утонуть!»

Однако эта серия еще не дошла до Канады. А если и дошла, офицеры «Королевы Виктории» не видели ее, потому что, хотя потоки бензина лились по палубе из разбитых автомашин, они отказались предупреждать пассажиров о том, чтобы те не курили, опасаясь, что подобное объявление вызовет панику. Одна только мысль о том, что под нами две палубы с разбитыми машинами, которые могут взорваться в любую секунду, превратила меня в убежденного противника курения. Однако курильщики — бестолковый народ, я убедился в этом. Упрашивать их не курить было так же бесполезно, как упрашивать монаха не читать молитв.