Фрэнсис Гарт - В приисковой глуши Страница 11

Феникс продолжал:

— И, конечно, вы знаете, что, купив право на землю, вы еще тем самым не вступаете в ее владение? Вам надо выжить отсюда скоттеров и бродяг. Вместо двух воюющих сторон будет три — вот и все!

Дурацкие ответы дяди Бена не интересовали Джонни. Он слушал только то, что изрекали те, другие, вещие для него, уста. Эти последние холодно продолжали:

— Ну а теперь займемся вашим прииском. Я не могу уделить вам много времени, потому что меня ждут здесь некоторые люди и кроме того, полагаю, что вы желаете сохранить до поры до времени все это втайне. Хотя я не понимаю, как вам удалось скрыть это до сих пор. Ваш прииск близко? Вы живете на нем, как говорили, кажется?

Если бы только маленький слушатель не был так очарован иностранцем, его должно было бы поразить предположение, что у дяди Бена может быть прииск, заслуживающий внимания. Теперь же он ограничился тем, что последовал за ними следом, объяснив себе то немногое, что он понял, «бахвальством дяди Бена». Хижина дяди Бена была сколочена из грубых досок и неотесанных камней и почти вросла в одну из больших ям, вырытых в земле и в песке, и представлявших остатки давно покинутого золотого прииска Инджиан-Спринг. Некоторые утверждали, что дядя Бен ухлопывал малые заработки, полученные им на настоящей рудокопной работе, на поскребушки прежнего покинутого прииска — унизительный труд, практиковавшийся до сих пор только китайцами и недостойный честолюбия кавказской расы. Кодекс чести рудокопов допускал, что человек может довольствоваться малыми результатами своего дневного труда, лишь бы его поддерживала надежда на большие заработки, но осуждал его, если он удовлетворялся скромной действительностью. Как бы то ни было, а это подозрение создавало уединение вокруг жилища дяди Бена и содействовало его одиночеству по крайней мере на столько же, как и широкий ров, отделявший его от соседей. Осторожно остановясь на опушке леса, Джонни увидел, как его светлое видение скрылось в избушке дядя Бена, точно простой смертный. Джонни уселся на пень и дожидался его возвращения, страстно надеясь, что он вернется один! Через полчаса он сделал маленькую экскурсию за ягодами и вернулся на свой обсервационный пост. Но из хижины не доносилось ни звука, и неприметно было никакого движения. Прошло еще минут десять, и к великой досаде Джонни дядя Бен показался один и направился к лесу. Сгорая от нетерпения, Джонни бросился навстречу дяде Бену. Но тут произошла одна из тех несообразностей, свойственных только детям. Когда дядя Бен обратил на него свои серенькие глазки полуудивленно, полувопросительно, мощный дух детской скрытности внезапно овладел мальчиком. Никакими силами теперь не вытянуть было вопроса, который за минуту вертелся у него на языке.

— Гей, Джонни! Что ты здесь делаешь? — спросил дядя Бен ласково.

— Ничего.

После минутного молчания, в продолжение которого он оглядывал массивную фигуру дяди Бена, как какой-нибудь монумент, он прибавил:

— Ищу ягод.

— Почему ты не наверху за угощением?

— Руперт там.

Мысль о том, что брат служит его представителем на пиру, казалась ему достаточным объяснением. Он вскочил на ствол, на котором сидел за секунду перед тем и дожидался нового затруднительного вопроса. Но дядя Бен, очевидно, вполне удовлетворился ответом Джонни и, кивнув ему головой, пошел дальше.

Когда его фигура исчезла в кустах, Джонни осторожно подкрался к избушке. На некотором расстоянии от нее он поднял с земли камушек и бросил им в дверь, немедленно навострив лыжи в укромную чащу. Никто не появлялся, он повторил эксперимент два и даже три раза с камнем больших размеров и на более близком расстоянии. После того он смело обошел избушку и дошел до давно брошенной шахты, прикрытой грубым трапом из старых досок, как бы за тем, чтобы предохранить неосторожных посетителей от того, чтобы они не свалились в нее. Тут внезапный и необъяснимый страх овладел Джонни, и он убежал. Когда он добежал до отеля, то почти первое зрелище, представшее его глазам, был его феникс, очевидно, ни мало не выбитый из колеи и хладнокровно попивавший грог с новым собеседником.

Тем временем м-р Форд, как ни был он растроган сантиментальным значением празднества, слегка утомился его подробностями. Так как его собственная комната в Эврика-отеле оглушалась звуками хора медных инструментов и красноречием спикеров и наполнялась ароматами пороха и вина, то он решил вернуться в школу и там воспользоваться лесной тишиной, чтобы написать несколько писем.

Перемена показалась благодатной; отдаленный шум взбудораженного поселка доносился только, как освежающий шелест ветра среди листьев.

Чистый воздух елового леса, наполнявший каждую щелку в школьном доме и как будто сметавший все следы человеческого пребывания, до того уносил от праздника, что праздник этот представлялся каким-то нереальным сном. Единственная реальная жизнь его была здесь.

Он вынул из кармана несколько писем — одно из них истрепалось даже от частого чтения — и принялся отвечать на них.

Но вдруг он остановился, охваченный каким-то неопределенным сладким чувством. Как будто аромат какой-то опьянил его голову. Он вспомнил, что уже раньше обонял его, когда солнце заходило, и растения сильнее пахли.

Он поднял глаза. На его конторке перед ним находился источник чудного запаха — небольшой букет дикой калифорнийской мирты, окружавшей розовый бутон, которого он сначала не заметил.

В этом обстоятельстве не было ничего необыкновенного. Дети имели обыкновение приносить цветы в самое различное время и по самым различным поводам, да он мог и не заметить букетика во время класса. Он пожалел об этом от того, что цветы уже начали увядать от такого невнимания. Он припомнил, что в народных сказках, пересказываемых детьми, мирт был тесно связан с Венерой и считался эмблемой любви. Он припомнил также, что рассказывал детям о возможном происхождении этого поверья. Держа букетик в руках, он вдруг ощутил под руками нечто мягкое, как шелк, от чего точно магнетический ток пробежал по его пальцам. Поглядев внимательнее, он увидел, что цветы были связаны не ниткой и не ленточкой, но длинными, мягкими каштановыми волосами, туго обвитыми вокруг стеблей. Он развернул один волос и поглядел на него на свет. Его длина, цвет, а пуще всего необъяснимый инстинкт подсказали ему, что это волосы Кресси Мак-Кинстри. Он поспешно положил их назад, точно фамилиарно дотронулся до самой Кресси.

Он дописал письмо, но время от времени поглядывал на букетик и задумывался. Написав второе письмо, он отложил в сторону бумагу и перо и с минуту колебался перед миртовыми веточками, окружавшими розу, и наконец запер букетик в конторку. Затем, сообразив, что дядя Бен, по всей вероятности, присутствует на празднике вместе со всеми остальными, решил вернуться немедленно в гостиницу.

Входя в свою комнату в отеле, он нашел Руперта Фильджи, стоявшего насупившись у окна, между тем как его брат Джонни, утомленный волнениями дня и угощением, заснул в креслах. Присутствие их было не редкостью, так как м-р Форд, тронутый одиночеством осиротелых мальчиков, часто приглашал их к себе в комнату смотреть книги с картинками.

— Ну что? — весело спросил он.

Руперт не отвечал и не переменил позы. М-р Форд, взглянув на него, увидел знакомый гневный блеск в красивых глазах мальчика, отуманенных слезой. Тихо положив руку на плечо Руперта, он сказал:

— Что случилось, Руперт?

— Ничего, — сердито отвечал мальчик, не отрывая глаз от стекла.

— Что м-с… м-с Трип (красивая хозяйка гостинницы) была нелюбезна?

Ответа не было.

— Вы знаете, Руп, — продолжал м-р Форд шутливо, — что она должна выказывать некоторую сдержанность при людях… и как раз сегодня. Не годится скандализировать людей.

Руперт хранил негодующее молчание. Но ямочка на щеке, обращенной к учителю, обозначилась явственнее (кстати, Руперт презирал эти ямочки, как женственную черту). Но только на минуту, а затем его темные глаза снова омрачились.

— Я бы желал умереть, м-р Форд.

— Что так?

— Или… найти какое-нибудь занятие.

— Вот это уже лучше. Что именно вы желали бы делать?

— Работать… чтобы заработывать деньги. Бросить носить дрова и воду дома; бросить стряпать и стлать постели, точно китаец; бросить нянчится с ребятишками, одевать и раздевать их, точно нянька. Поглядите вы на него, — указал он на безмятежно спавшего Джонни, — поглядите на него. Знаете, что это значит? Это значит, что я должен снести его домой через весь город, а затем затопить печь и сварить ему кушанье, и вымыть его, и раздеть его, и положить в постель, и убаюкивать его; а папа тем временем шатается по городу с другими такими же идиотами и вопит о «прогрессе» и о «будущности Инджиан-Спринга». Хорошая будущность ожидает нашу семью, м-р Форд. Хорошую будущность он приготовил мне.