Эрнст Гофман - Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца Страница 11

Я. Как это?

Берганца. Он был сыном знатных родителей, и, поскольку умел немножко царапать карандашом и пиликать на скрипке, ему с юных лет внушили, будто бы он кое-что смыслит в искусстве. В конце концов он и сам в это поверил и до тех пор дерзко утверждал это про самого себя, пока в это не поверили и другие и не смирились покорно с известной тиранией вкуса, которую он навязывал им в дни своих удач. Долго это продолжаться не могло, ибо все очень скоро увидели его беспомощность. Между тем короткий период золотого века искусства он относил ко времени своей чисто воображаемой славы и довольно грубо поносил все, что было создано позднее, без его содействия и без соблюдения вбитых ему в голову азов ремесла. В обхождении этот человек был так же, как его период, посредственным и скучным, но в своих художественных опытах - от коих он все еще не мог до конца отказаться и кои, естественным образом, получались весьма прискорбными, - столь же забавным, как и в своей смешной запальчивости против всего, что возвышалось над его дюжинным горизонтом. Короче, когда сей муж, способный своими ложными воззрениями на искусство, при все еще большом своем влиянии, причинить большой вред, к счастью, умер, он как раз находился в шестом возрасте.

Я. Совершенно верно:

...Шестой же возраст

Уж это будет тощий Панталоне,

В очках, в туфлях, у пояса - кошель,

В штанах, что с юности берег, широких

Для ног иссохших; мужественный голос

Сменяется опять дискантом детским:

Пищит, как флейта...[15]

(Перевод Т.Л.Щепкиной-Куперник).

Берганца. Твой Шекспир всегда у тебя на устах! Однако хватит: смешной старик, не упускавший случая чрезмерно восхищаться всем, что предпринимала мадам, был ныне мертв, и жизнь кружка на время остановилась, до тех пор пока из учебного заведения не вернулся сын некоего друга дома и не получил должность, - тогда дом моей госпожи снова сделался более оживленным.

Я. Как это произошло?

Берганца. Коротко и ясно: Цецилия была выдана замуж за мосье Жоржа[16] (так называл его чахоточный папаша, чей портрет, писанный водою по воде, показал бы его еще слишком плотным), и ее брачная ночь как раз и вызвала ту злосчастную катастрофу, которая привела меня сюда.

Я. Что? Цецилия замужем? А как же ухаживанья Поэта и Музыканта?

Берганца. Если бы песни способны были убивать, то Жоржа, конечно, уже не было бы в живых. Мадам с большой торжественностью возвестила о его прибытии, и это было необходимо, дабы оградить его от града насмешек, какой непременно вызвали бы его неловкие манеры, его повторяемые до тошноты рассказы о всяких пустячных вещах. Он явно смолоду страдал тем недугом, который привел беднягу Кампусано в госпиталь Воскресения; этот, а возможно, и другие грехи молодости, должно быть, повлияли на его рассудок. Вся его фантазия вращалась вокруг событий его студенческих лет, а если он был в мужском кругу, то приправлял свои рассказы пошлейшими непристойностями, какие мне доводилось слышать разве что в казармах и низкопробных кабаках, он же рассказывал их с явным удовольствием и великой радостью и никак не мог перестать. Если в обществе были дамы, то он отзывал одного-другого из мужчин куда-нибудь в угол и своим оглушительным хохотом в заключение рассказа давал присутствующим понять, что это опять была чертовски веселая шутка. Можешь себе представить, дорогой друг, что сей нечистый дух невольно вызывал неприязнь и отвращение у людей более высокого образа мыслей в этом кружке.

Я. Но Цецилия, детски чистая Цецилия, как могла она такого порочного человека...

Берганца. О друг мой, избежать силков дьявола, использующего каждую возможность, дабы всласть поиздеваться над людьми, навязывая им такие контрасты, - это очень трудно. Жорж сблизился с Цецилией при попустительстве ее матери. Изощренный развратник, он сумел раздразнить ее чувственность, казалось бы, ни к чему не обязывающими, однако точно рассчитанными ласками, кое-какими слегка завуалированными непристойностями сумел направить ее любопытство на некоторые тайны, захватившие ее с магической силой, и ее наивная детская душа, будучи вовлечена в этот губительный круг, жадно впивала ядовитые испарения, и, опьяненная ими, она неизбежно стала жертвой злополучнейшего сговора.

Я. Сговора?

Берганца. А чего же еще? Расстроенные имущественные дела мадам делали родство с богатым домом весьма желанным, а все высокие виды и взгляды на искусство, о которых говорилось в бесконечных благозвучных словесах и фразах, из-за этого полетели к чертям!

Я. Но я все еще не могу понять, как Цецилия...

Берганца. Цецилия еще никогда не любила; теперь она приняла пробудившуюся в ней чувственность за само это высокое чувство, и пусть вскипевшая в ней кровь не смогла совсем погасить ту божественную искру, что прежде горела в ее груди, все же теперь она лишь едва тлела и не могла уже разгореться в чистое пламя. Короче: сыграли свадьбу.

Я. Но катастрофа с тобой, дорогой Берганца...

Берганца. Теперь, когда главное позади, о ней можно рассказать быстро, в нескольких словах. Можешь себе представить, как я ненавидел Жоржа. В моем присутствии он мог доводить свои мерзкие ласки лишь до известного предела, известные и совершенно особые его нежности я мгновенно пресекал громким рычанием, а за попытку Жоржа угомонить меня затрещиной я наказал его, хорошенько укусив за икру, которую порвал бы, будь там что ухватить, кроме твердой кости. Тут этот человечишка испустил такой вопль, что он отозвался аж в третьей комнате, и поклялся меня прикончить. Цецилия тем не менее сохранила свою любовь ко мне, она заступилась за меня, однако о том, чтобы взять меня с собой, как она собиралась, и думать было нечего, все было против этого, так как я укусил жениха за икру, хотя Нерешительный характер, который еще иногда заходил в этот дом, дерзко утверждал, что икра Жоржа есть отрицание, нечто несуществующее, стало быть, погрешить против нее невозможно, укусить за ничто - нельзя и т.д. Я должен был остаться у мадам. Какая печальная судьба! В день свадьбы, попозже к вечеру, я потихоньку убежал, однако когда я проходил мимо ярко освещенного дома Жоржа и увидел, что дверь распахнута настежь, то не мог устоять перед искушением еще раз, чего бы это ни стоило, совсем на старый манер попрощаться с Цецилией. Поэтому, вместе с вливавшимися в дом гостями я прокрался вверх по лестнице, и моя счастливая звезда помогла мне найти милую Лизетту, горничную Цецилии, которая завела меня в свою комнатку, где вскоре передо мной дымился изрядный кусок жаркого. От гнева и раздражения, да и для того, чтобы хорошенько подкрепиться перед вероятно предстоявшим мне долгим путешествием, я сожрал все, что она мне дала, и вылез потом в освещенный коридор. В сутолоке сновавших туда-сюда слуг, зашедших сюда зрителей меня никто не заметил. Я обстоятельно прислушался и принюхался, и мой чуткий нос указал мне на близость Цецилии, приоткрытая дверь позволила мне войти, и как раз в эту минуту из соседней комнаты, в сопровождении нескольких подруг, вошла Цецилия в роскошном свадебном наряде. Показаться сразу было бы глупо, поэтому я забился в угол и дал ей пройти мимо. Едва я остался один, как меня поманил сладостный аромат, струившийся из соседней комнаты. Я шмыгнул туда и оказался в роскошно убранном и благоухающем покое новобрачной. Алебастровая лампа бросала мягкий свет на все вещи вокруг, и я заметил изящные, богато отделанные кружевами ночные платья Цецилии, разложенные на диване. Я не мог удержаться от того, чтобы с удовольствием их не обнюхать, тем временем я услыхал в соседней комнате торопливые шаги и поспешил спрятаться в уголке возле брачного ложа. Вошла взволнованная Цецилия, Лизетта следовала за ней, и в течение нескольких минут богатый наряд сменило простое ночное платье. Как она была прекрасна! Тихо скуля, вылез я из угла! "Как, ты здесь, мой верный пес?" - воскликнула она, и казалось, что мое неожиданное появление в этот час взволновало ее совершенно особым, сверхъестественным образом, ибо внезапная бледность покрыла ее лицо, и, протянув ко мне руку, она, казалось, хотела убедиться, действительно ли это я или перед нею только призрак. Вероятно, ее охватили странные предчувствия, ибо слезы брызнули у нее из глаз, и она сказала: "Уйди, уйди, верная собака, я должна теперь оставить все, что до сих пор было мне любо, потому что теперь у меня есть он, ах, они говорят, что он заменит мне все, он и правда очень добрый человек, намерения у него добрые, хотя иногда... Но ты не пойми так, будто... - а теперь уйди, уйди!" Лизетта открыла дверь, но я забрался под кровать, - Лизетта ничего не сказала, а Цецилия этого не заметила. Она была одна и принуждена вскоре открыть дверь нетерпеливому жениху, он, по-видимому, был пьян, так как сыпал вульгарнейшими непристойностями и мучал нежную невесту своими грубыми ласками. Как бесстыдно он потом, с неутолимым вожделением истощенного сластолюбца, обнажал сокровеннейшие прелести непорочной девушки, как она, подобная жертвенному агнцу, тихо плача, страдала в его жестоких ручищах, уже это привело меня в бешенство, я невольно заворчал, но никто этого не услышал. Но вот он взял Цецилию на руки и хотел отнести на кровать, однако вино все сильнее действовало на него, он зашатался и ушиб ее головой о столбик кровати, так, что она закричала. Она вырвалась из его объятий и бросилась в постель. "Любимая, разве я пьян? Не сердись, любимая", бормотал он заплетающимся языком, срывая с себя шлафрок, чтобы последовать за ней. Но в приступе страха перед ужасными истязаниями этого жалкого, хилого человека, видевшего в девственной, ангельски чистой невесте всего только продажную публичную девку, она вскричала с душераздирающей скорбью: "Я, несчастная, кто защитит меня от этого человека!" Тут я в ярости вскочил на кровать, крепко схватил зубами это ничтожество за тощее бедро и, протащив по полу к двери, которую распахнул, нажав на нее со всей силой, выволок в коридор. Пока я терзал его так, что он обливался кровью, он сходил с ума от боли, и жуткие глухие звуки, которые он издавал, разбудили весь дом. Вскоре все пришло в движение: слуги, служанки бежали вниз по лестнице с ухватами, лопатами, палками, но застыли в безмолвном ужасе перед открывшейся им сценой, никто не решался приблизиться ко мне - они думали, что я бешеный, и боялись моего смертельного укуса. Между тем Георг, уже почти в беспамятстве, стонал и охал от моих укусов и пинков, а я все не мог от него отстать. Тут в меня полетели палки, посуда, со звоном разлетались оконные стекла, рюмки, тарелки, еще стоявшие после вчерашнего пиршества, падали разбитые со столов, но ни один метивший в меня бросок не попал в цель. Долго сдерживаемый гнев сделал меня кровожадным, я намеревался схватить моего врага за горло и с ним покончить. Тут из комнаты выскочил кто-то с ружьем и тотчас же разрядил его в меня, - пуля просвистела возле самого моего уха. Я оставил своего врага, лежавшего без чувств, и помчался вниз по Лестнице. Вся многоголовая толпа, как взбесившаяся свора, пустилась теперь мне вслед. Мое бегство придало им храбрости. Снова полетели в меня веники, палки, кирпичи, некоторые попали и довольно сильно меня зашибли. Пора было исчезнуть, я бросился к задней двери, - к счастью, она была не заперта, - и вмиг очутился в большом саду. Разъяренная толпа уже бежала за мной - выстрел разбудил соседей, - повсюду раздавались крики: "Бешеная собака, бешеная собака!", в воздухе свистели камни, которыми швыряли в меня, тут мне наконец удалось, после трех тщетных попыток, перескочить через ограду, и тогда я без помех помчался через поле, не давая себе ни секунды передышки, покамест благополучно не прибыл сюда, где удивительным образом нашел себе приют в театре.