Эльза Триоле - Розы в кредит Страница 12

– Мартина, – сказал он голосом, раздававшимся не из-за железной решетки, а откуда-то издалека, издалека, с противоположной стороны разверзшейся под ногами Мартины бездны, – идемте выпьем грогу, все-таки станет теплее.

Мартина пошла по галерее под темными арками, а Даниель шел рядом по тротуару, то исчезая за каменными столбами, то вновь появляясь в пролетах за решетками. Каждый раз при его исчезновении сердце у Мартины падало. На углу улицы Сен-Флорантен они столкнулись лицом к лицу. Даниель взял Мартину за локоть, чтобы перевести ее через улицу, и они зашли в первый попавшийся бар.

Там было тесно, как на вокзале, и они сели за единственный свободный столик между уборной и телефонной будкой. Вокруг них окутанные густым табачным дымом шумели молодые люди с бачками и в обтягивающих икры узких брюках.

– Давайте пообедаем вместе?! Когда земляки встречаются в Париже…

– Да, не будь Парижа…

Дошло ли до Даниеля все то, что было вложено в эти слова: «Не будь Парижа»?

– Пообедаем вместе, – повторил он утвердительно.

– Меня ждут.

– Кто?

– Мадам Донзер.

– Позвоните ей.

Мартина встала и направилась к телефону. В облаке табачного дыма она едва разглядела бледную кассиршу, державшую телефонные жетоны рядом с яйцами и миндальным пирожным, завернутыми в целлофан. Мартина открыла дверь с надписью «Телефон». Поспешно взяла рубку, еще сохранившую тепло чьей-то руки и чьего-то уха. Остро пахло духами. Машинально Мартина набрала номер. Сердце у нее бешено колотилось: «Сесиль, не ждите меня… я встретила Даниеля…» Она положила трубку, не слушая того, что кричала Сесиль.

VIII. Горошина

Утром они обычно завтракали все вместе в кухне за столом, покрытым водянисто-зеленой пластмассовой скатертью, всегда сверкающей, ослепительно чистой. Кофе в белом кофейнике, масло, варенье, поджаренный хлеб… цветастые чашки, мельхиор… Сесиль и Мартина пили еще и фруктовые соки, а мсье Жорж съедал яичницу и кусочек ветчины. Радио потихоньку ворковало, но никто не старался вслушиваться в передачу, будь то песня или беседа, просто на фоне этого привычного шумка сильнее ощущался домашний уют.

– Счастливейший из людей, а именно я, – говорил мсье Жорж, разворачивая газету и вдыхая аромат кофе и поджаренного хлеба, – желает вам, милые дамы, приятного дня.

Мадам Донзер, то есть мадам Жорж, приготовляла мужу тартинки, поглядывая на Мартину, молчаливую, с синими кругами под глазами. Сесиль смотрела и на Мартину, и на часы: она работала стенографисткой-машинисткой в Туристском агентстве. Все четверо они хорошо зарабатывали, и мсье Жорж легко выплачивал взносы за купленную в рассрочку квартиру и помещение мужской парикмахерской, которое, как и квартира, находилось в первом этаже только что отстроенного дома у Орлеанских ворот. Мадам Донзер, простите, мадам Жорж, сидела за кассой в парикмахерской, где, кроме мсье Жоржа, работали еще двое подмастерьев. Она предпочла бы продолжать свое дело, но помещение было не приспособлено для этого, а она ни за что на свете ни в чем не перечила своему мужу. Мсье Жорж был на редкость приятным человеком, всегда с иголочки одет, как если бы он был дамским парикмахером, высокого роста и – что поделаешь! – лысый.

– Ну что же, – сказал мсье Жорж, складывая номер газеты «Паризьен либере», – ничего нового, дела наши плохи, как всегда. Идем вниз, мама Донзер? Дочки, дочки, поторапливайтесь.

Дождь прошел. На сырых, прохладных, отдохнувших парижских улицах было по-утреннему оживленно. Прохожие, как вновь заведенные с утра часы, шли, куда им полагалось идти. Сесиль и Мартина ехали на работу вместе: им было по дороге. Они жили у конечной остановки автобуса, и потому всегда садились на одни и те же места. Контролер встречал их улыбкой. Хорошенькой девушке всегда всё и все улыбаются. Но, когда видят сразу двух хорошеньких девушек, улыбки так и расцветают вокруг, а часто дело доходит до шуток и даже до откровенных заигрываний. Сесиль и Мартина стали истыми парижанками и не обращали на все это внимания. Настанет день, когда они заметят, что им перестали улыбаться, и это покажется столь необыкновенным, что они даже растеряются, как если бы Сена исчезла из Парижа или нарушилось обычное чередование дня и ночи. Но до этого было еще далеко, и контролер улыбался им, пассажир, севший напротив, старался прикоснуться к ним коленом, а тот, что стоял, не спускал с них глаз… Все было в порядке вещей.

Сесиль не задавала вопросов. Вчера Мартина вернулась слишком поздно. И, когда она присела на кровать к Сесили, глаза у нее были широко открытые и ничего не видящие. Сесиль поняла только, что она встретила Даниеля и обедала с ним в ресторане у вокзала Сен-Лазар. Мартина легла, не помывшись – вещь неслыханная, еще ни разу не случавшаяся с тех пор, как они жили вместе, в одной комнате. Сесиль не спала и все прислушивалась к ровному дыханию Мартины. Сесиль опять была невестой… После Поля, того самого, из деревни, у нее были и другие женихи, но до свадьбы по той или иной причине никогда не доходило. На этот раз все как будто шло благополучно, хотя Жак еще и не сделал официального предложения. Он был рабочим завода Рено, и Сесиль познакомилась с ним у двоюродной сестры матери. Не о таком зяте мечтала мадам Донзер, но если Сесиль его полюбила или если ей кажется, что она его полюбила…

– Ты завтракаешь с Жаком? – спросила Мартина, чтобы хоть что-нибудь сказать перед тем, как сойти на площади Согласия, ведь за всю дорогу они не сказали друг другу ни слова, словно и впрямь поссорились, чего с ними никогда еще не случалось. Ни разу– ни в школе, ни потом-они не ссорились…

– Конечно… до вечера, Мартина?

– Да, да… до вечера…

Значит, сегодня она не встретится с Даниелем.

Мадам Дениза, очень высокая, стройная и величественная дама, одетая в бежевые тона, совсем седая, но с молодым лицом, прохаживалась по салонам, за всем наблюдая и следя за часами: первые клиентки вот-вот появятся. Мадам Дениза – директриса, правая рука владельца предприятия, который показывался здесь весьма редко. В раздевальне служащие превращались в голубых ангелов и торопливо шли в соответствующие кабины, наводя там порядок, расставляя и раскладывая баночки, тюбики, флаконы, вату, марлю, кремы и румяна. В основном все давно уже было готово: вычищено, проветрено, вымыто, вытерто, белье сменено, а в шкафах разложены полотенца, пеньюары и тому подобное.

Мартина вошла в кабину, когда клиентка, вытянувшись на кушетке, отдыхала после массажа. На подушке лежала ее обнаженная рука. Пальцы тонкие, розовые, нежная ладонь с едва заметными линиями… Женщина лежала на спине, завернутая в большую мохнатую простыню, лицо ее было закрыто мокрой салфеткой. У ее изголовья мадам Дюпон, косметичка, перебирала свои помады, мази и лосьоны. Здесь царила тишина и покой.

– Пожалуйста, в форме миндалины… – послышался голос из-под салфетки. И снова воцарилось молчание.

– Положить лак того же цвета?

– Мадам Дюпон, дайте мне взглянуть.

Мадам Дюпон сняла салфетку, и перед Мартиной сразу возникла женщина… Она появилась в темно-синем сиянии глаз, во всей своей прославленной красе. Женщина улыбнулась Мартине, уверенная в произведенном ею впечатлении, неизменном впечатлении от ее красоты, сразу же поразившей Мартину, несмотря на то, что мысли ее были далеко… Благоговейно накладывала она лак на эти миндалевидно подпиленные ногти, испытывая при этом даже нечто вроде трепетного счастья, до того они были безукоризненно прекрасны. Как ей повезло, что она работает среди всей этой безукоризненности. И если бы только Даниель… Она опять начала мечтать, но в мечтах у нее появилось теперь нечто новое, осязаемое – живая действительность, страшная реальность, которую не подпилишь миндалевидно, как ноготь, реальность… которую не покроешь лаком. Человек, поступающий по своему усмотрению… Руки, ногти мелькали перед улыбающейся приветливой Мартиной…

Она позавтракала в столовой при «Институте», насчитывавшем около двухсот служащих обоего пола. Ела она, как всегда, улыбаясь, но под предлогом головной боли не вступала в разговоры.

– Вы совсем бледненькая, Мартина, – сказала ей мадам Дениза, которая питала слабость к этой хорошенькой, усердной, образцовой служащей. – У вас сегодня много клиентов?

– Весь день расписан.

– Вы слишком хорошо работаете, вот вас все и требуют!

Мартина очень привязалась к своей профессии, к фирме, к окружавшим ее женщинам, к Парижу. Если бы только Даниель…

– Наш век, – сказал мсье Жорж вечером, когда вся семья собралась за столом с водянисто-зеленой скатертью, на котором стояло блюдо с бифштексами и жареной картошкой, – наш век признает лишь одно божество, одного повелителя-красоту! Княгиня, о которой ты нам рассказываешь, Мартина, славится своей красотой; она настоящая княгиня, даже если и родилась в предместье Сент-Уэн. В наш двадцатый век титулы не важны, знатность определяется по внешности, и нам незачем заглядывать в «Готский альманах». Вот вы, дочки, обе княжны, не сомневайтесь в этом! А моя жена – королева!