Сельма Лагерлёф - Император Португальский Страница 12

Ни Ян, ни Катрина, не ответили ни слова. Они сразу поняли, что вот Ларс и подошел к тому, о чем хотел с ними говорить. Лучше было сперва дать ему высказаться до конца.

— Я, правда, слыхал, что никаких бумаг нет, — сказал Ларс, — но я просто не могу поверить, что дело обстоит так плохо. Потому что тогда, возможно, эта изба достанется тому, кто владеет землей.

Ян по-прежнему ничего не говорил, а Катрина до того разозлилась, что не могла больше молчать.

— Эрик из Фаллы отдал нам землю, на которой стоит изба, — сказала она, — и никто не вправе отнять ее у нас.

Новый хозяин дружелюбным тоном заметил, что об этом никто и не говорит. Он хочет только, чтобы все устроилось. Это единственное, чего он хочет. Вот если бы Ян мог заплатить ему сто риксдалеров к октябрьской ярмарке…

— Сто риксдалеров! — воскликнула Катрина, и голос ее почти сорвался на крик.

Ларс больше ничего не добавил. Он только вскинул голову и поджал губы.

— Ян, и ты не говоришь ни слова! — сказала Катрина. — Ты что, не слышишь, что Ларс хочет отобрать у нас сто риксдалеров?

— Может быть, Яну будет не так-то легко выложить сто риксдалеров, — сказал Ларс Гуннарссон. — Но я же имею право на то, что мне принадлежит.

— И поэтому вы хотите забрать у нас избу? — закричала Катрина.

— Нет, конечно же, я этого не хочу. Изба принадлежит вам. Меня интересует только земля.

— Ну, тогда нам надо убрать избу с вашей земли, — сказала Катрина.

— А может, нет смысла вам тратить силы на то, что вы все равно не сможете сохранить.

— Вот оно что, — сказала Катрина, — вы так или иначе собираетесь прибрать нашу избу к рукам?

Ларс Гуннарссон замахал руками.

Нет, он вовсе не хочет конфисковать избу, Боже упаси, он же сказал, что не хочет, но дело в том, что лавочник из Брубю прислал сюда приказчика с несколькими неоплаченными счетами.

Тут приказчик вынул счета. Катрина передала их Кларе Гулле и попросила подсчитать, сколько там выходит.

Оказалось, что они задолжали не менее сотни риксдалеров. Катрина побледнела как полотно.

— Я вижу, вы хотите выгнать нас из дому, — сказала она.

— О нет, — ответил Ларе, — конечно же, нет, если вы только заплатите долг…

— Вам бы следовало вспомнить ваших собственных родителей, Ларс, — сказала Катрина. — Им тоже жилось не слишком хорошо, пока вы не стали зятем помещика.

Говорила все это время только Катрина. Ян не сказал ни слова. Он сидел и смотрел на Клару Гуллю, смотрел и ждал. Ему было совершенно ясно, что все это было устроено ради нее, чтобы она могла показать, на что она способна.

— Когда у бедняка отнимают избу, ему приходит конец, — стонала Катрина.

— Я же не хочу забирать избу, — оборонялся Ларс Гуннарссон. — Я хочу только, чтобы был произведен расчет.

Но Катрина не слышала его.

— Пока у бедняка есть изба, он чувствует себя таким же человеком, как и все остальные. Но тот, у кого нет своего дома, уже не может чувствовать себя человеком.

Ян считал, что Катрина права во всем, что говорит. Изба была построена из бросового дерева, и зимой в ней было холодно. Она стояла покосившись на своем плохоньком фундаменте, была тесной и маленькой, но тем не менее похоже было, что им придет конец, если они ее лишатся.

Ян, со своей стороны, ни на секунду не мог поверить в то, что все будет настолько ужасно. Здесь ведь сидела Клара Гулля, и он видел, как у нее засверкали глаза. Скоро она скажет или сделает что-нибудь такое, что прогонит прочь этих мучителей.

— Ну, у вас еще будет время, чтобы принять решение, — сказал новый хозяин. — Но помните: или вы выезжаете первого октября, или платите лавочнику из Брубю! И еще мне сто риксдалеров за землю!

Катрина сидела, ломая свои старые натруженные руки. Она настолько ушла в себя, что разговаривала сама с собой, не обращая внимания на окружающих.

— Как смогу я ходить в церковь, как смогу показаться на люди, раз у меня все настолько плохо, что нет даже своей избы?

Ян думал о другом. Он предавался прекрасным воспоминаниям, которые были связаны с этой избой. Это здесь повитуха подала ему ребенка. Там, в дверях, он стоял, когда солнце выглянуло из облаков, чтобы дать девочке имя. Эта изба составляла одно целое с ним, с Кларой Гуллей и Катриной. Они не могли ее лишиться.

Он видел, как Клара Гулля сжала руку в кулак. Теперь уже совсем скоро она, наверное, придет им на помощь.

Ларс Гуннарссон с приказчиком поднялись и направились к двери. Уходя, они попрощались. Но никто из остававшихся в избе им не ответил.

Как только они ушли, молодая девушка гордо вскинула голову и встала.

— Дозвольте мне отправиться по белу свету! — сказала она.

Катрина перестала бормотать и ломать руки. Эти слова пробудили в ней слабую надежду.

— Наверное, это не так уж невозможно — заработать двести риксдалеров к первому октября, — сказала Клара Гулля. — Сейчас только конец июня, а значит, есть еще три месяца. Если вы только разрешите мне поехать в Стокгольм и наняться там на работу, я обещаю вам, что изба останется у вас.

Когда Ян из Скрулюкки услыхал эти слова, он ужасно побледнел, и его голова откинулась назад, как если бы он падал в обморок.

Как прекрасно это было со стороны девочки! Именно этого он все время и ждал. Но как, как сможет он жить, если она уедет от него?

ГОРА СТУРСНИПА

Ян из Скрулюкки шагал по той самой лесной тропинке, по которой он и его женщины всего несколько часов назад шли домой из церкви, веселые и счастливые.

Они с Катриной долго совещались и пришли к выводу, что, прежде чем отпускать дочку или предпринимать что-нибудь еще, Яну надо сходить к депутату риксдага Карлу Карлссону из Стурвика и спросить, имеет ли Ларс Гуннарссон право отобрать у них избу.

Во всем приходе Свартшё никто так хорошо не знал законов и предписаний, как депутат из Стурвика. Тот, кто был достаточно сообразителен, чтобы взять его в помощь при разделе имущества или его покупке, при описи наследства, торгах или составлении завещания, мог быть уверен в том, что все будет сделано по закону и что не останется никакой возможности оспорить дело в суде.

Но депутат риксдага был человеком строгим и властным, с суровой внешностью и грубым голосом, и Ян не испытывал особой радости от того, что ему надо было с ним поговорить. «Первое, что он сделает, когда я к нему приду, это прочитает мне нравоучение из-за того, что у меня нет никаких бумаг, — думал он. — Многих он до того пугал с самого начала, что они так никогда и не решались заговорить о том, в чем хотели попросить совета».

Ян выбежал из дома с такой поспешностью, что не было времени думать о том, с каким ужасным человеком ему предстоит встретиться. Но когда он уже шел через луга Аскедаларна, поднимаясь к лесной чаще, прежний страх охватил его. Глупо, что он не взял Клару Гуллю с собой.

Он не видал девушки, когда выходил из дома. Она, наверное, пошла посидеть в каком-нибудь уединенном уголке леса, чтобы поплакать над своим горем. Она никогда никому не показывалась на глаза, когда бывала чем-нибудь опечалена.

Как раз когда Ян собирался свернуть в лес, он услышал, как кто-то поет на горе справа от него.

Он остановился и прислушался. Пела женщина. Ее голос показался Яну удивительно знакомым. Но возможно ли это?

И все равно ему захотелось узнать, кто это, прежде чем идти дальше. Песню он слышал ясно и отчетливо, но лес заслонял от него певунью. Он свернул с дороги и стал пробираться через густой кустарник, чтобы выйти ей наперерез.

Но она была не так близко от него, как он думал. Она тоже не стояла на месте, а уходила все дальше и дальше по мере того, как он следовал за ней. Все дальше и выше в гору; иногда ему казалось, что песня слышится прямо над головой.

Должно быть, та, что пела, поднималась к горе Стурснипа.

Он понял, что она пошла той дорогой, которая огибала гору в тех местах, где было особенно круто. По обеим сторонам дороги молодые березки росли так плотно, что он, совершенно естественно, не мог ее видеть. Но какой бы крутой ни была дорога, она шла все так же быстро. Ему казалось, что она поднимается со скоростью летящей птицы, и все это время она продолжала петь.

Ян снова двинулся наискосок, прямо в гору. Но он так увлекся, что сошел с дороги, и ему пришлось пробиваться через вставший на пути лес, поэтому было неудивительно, что он сильно отстал. К этому добавилась ужасная тяжесть, возникшая в груди, и по мере того, как он шел, слушая песню, он чувствовал, что ему становится все труднее и труднее дышать.

Под конец он передвигался уже так медленно, что было почти не заметно, что он идет.

Узнавать голоса не так-то уж легко, а в лесу это труднее, чем где бы то ни было, потому что там много такого, что шуршит и шелестит, будто подпевая. Ему просто необходимо было добраться до такого места, откуда он смог бы увидеть эту молодую девушку, которая была так счастлива, что почти летела вверх по крутизне, иначе сомнения и подозрения терзали бы его всю оставшуюся жизнь.