Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник) Страница 12

Если бы Глэдис выслушала его похвальбу, скрывая любопытство под маской дружеского расположения, если бы приняла на веру его мнение о самом себе как о сложившейся личности, все отцовские увещевания пошли бы прахом. Но нет: осенью Чарли поступил в колледж, и все благодаря нежным воспоминаниям одной молоденькой женщины и ее же памяти о сладких победах юности на юных полях.

Для его отца это было благом. В противном случае катастрофа, постигшая старшего сына, Уистера, просто убила бы Скофилда. Наутро после футбольного матча в Гарварде нью-йоркские газеты пестрели одними и теми же заголовками:

СТУДЕНТЫ ЙЕЛЯ И ТАНЦОВЩИЦЫ КОРДЕБАЛЕТА ПОСТРАДАЛИ В АВТОКАТАСТРОФЕ БЛИЗ г. РАЙ.

ИРЭН ДЕЙЛИ, ДОСТАВЛЕННАЯ В БОЛЬНИЦУ ГРИНИДЖА, ПОДАЕТ В СУД ЗА ПРИЧИНЕНИЕ ВРЕДА ЕЕ ВНЕШНОСТИ.

К АВАРИИ ПРИЧАСТЕН СЫН МИЛЛИОНЕРА.

Две недели спустя всех четверых вызвали к декану. Первым в кабинет вошел Уистер Скофилд, который в той поездке управлял автомобилем.

— Это ведь была не ваша машина, мистер Скофилд, — уточнил декан. — Это была машина мистера Кэвеноу, правильно я понимаю?

— Да, сэр.

— Как вы оказались за рулем?

— Девушки попросили. Чтобы им было спокойнее.

— Но перед этим вы тоже употребляли алкоголь, разве нет?

— Да, но в умеренных количествах.

— Скажите мне вот что, — продолжал декан. — Разве вы прежде не садились за руль в нетрезвом виде — выпив, возможно, даже больше, чем в тот вечер?

— Ну… может быть, раз-другой, но в аварию не попадал. А здесь, совершенно очевидно, положение было безвыходным…

— Допустим, — согласился декан, — но давайте рассмотрим эту ситуацию под другим углом: вы еще ни разу не попадали в аварию, хотя вам было бы по заслугам. А на сей раз попали, хотя этого не заслуживали. Мне не хочется, мистер Скофилд, чтобы, выйдя из этого кабинета, вы решили, будто с вами обошлись несправедливо — будь то сама жизнь, или университет, или я лично. Но газеты раздули из этого случая целую историю, и университет, к сожалению, не может допустить вашего нахождения в этих стенах.

Следующим в скульптурной группе был Говард Кэвеноу; декан сказал ему примерно то же самое.

— За вас мне особенно обидно, мистер Кэвеноу. Ваш отец оказывал ощутимую помощь университету, а я в течение всего хоккейного сезона получал удовольствие от вашей неизменно блестящей игры.

Выходя из кабинета декана, Говард Кэвеноу не смог сдержать слезы.

Поскольку Ирэн Дейли, лишившись своей красоты, лишилась и средств к существованию, ее иск был направлен против владельца и водителя автомобиля, тогда как двое других юношей отделались сравнительно легко. Красавчик Лебом явился к декану с загипсованной рукой, с закрывавшей пол-лица повязкой на своей аристократической голове — и был всего лишь отстранен от занятий до конца учебного года. Он беспечно выслушал вердикт и на прощанье улыбнулся декану так широко, как только позволяли бинты.

Самым сложным оказался последний случай. Джордж Уинфилд, который окончил школу позже других, успев приобщиться к труду и вследствие этого постичь ценность образования, при входе уставился в пол.

— Мне непонятна ваша роль в этой истории, — сказал ему декан. — Я лично знаком с вашим спонсором — мистером Барнсом. Он рассказывал, как вы ушли из школы, чтобы устроиться на работу, и как четыре года спустя снова сели за парту. По его мнению, вам присуще в высшей степени серьезное отношение к жизни. До недавних пор у вас и в Нью-Хейвене была хорошая репутация, но несколько месяцев назад я с удивлением заметил, что вы примкнули к разгульной компании молодых людей, которые сорят деньгами. Будучи взрослым человеком, вы не могли не понимать, что в материальном отношении они дадут вам куда меньше, нежели отнимут во всех других отношениях. Я вынужден исключить вас из университета с правом восстановления через год. Надеюсь, по возвращении вы оправдаете доверие мистера Барнса.

— О возвращении не может быть и речи, — сказал Уинфилд. — Как я буду смотреть в глаза мистеру Барнсу? И домой я тоже не поеду.

Когда в суде рассматривался иск Ирэн Дейли, все четверо дружно лгали, выгораживая Уистера Скофилда. Якобы они своими глазами видели, как мисс Дейли сама вывернула руль перед тем, как автомобиль врезался в бензоколонку. Но мисс Дейли, любимица бульварных газет, сидела тут же, демонстрируя изуродованное шрамами личико; а ее защитник предъявил суду письмо, в котором аннулировался последний контракт актрисы. Студенты имели бледный вид; во время перерыва они, по совету своего адвоката, решили согласиться на сорок тысяч долларов отступного. Выйдя из здания суда, Уистер Скофилд и Говард Кэвеноу оказались под прицелом десятков фотокамер, а на другой день проснулись отъявленными злодеями.

Вечером вся миннеапольская троица — Уистер, Говард и Красавчик Лебом — отправилась домой. Джордж Уинфилд распрощался с ними на вокзале Пенсильвания и, поскольку ехать ему было некуда, побрел пешком по Нью-Йорку, чтобы начать жизнь заново.

Из всех своих протеже Барнс больше всех любил однорукого Джека Стаббса. Тот раньше других добился известности: его взяли в сборную Принстона по теннису, и все иллюстрированные издания опубликовали ротогравюры, изображавшие, как он при подаче подбрасывает мяч с ракетки. Когда Стаббс окончил университет, Барнс дал ему место в своей фирме; многие считали его приемным сыном босса. Наряду со Шлаком, из которого получился неоценимый консультант по инженерно-техническим вопросам, Стаббс оказался самой большой удачей Барнса; впрочем, и Джеймс Мацко в свои двадцать семь лет недавно стал партнером в брокерской фирме на Уолл-стрит. В финансовом отношении он опережал всех остальных, но Барнсу несколько претило его непоколебимое самомнение. К тому же он, Барнс, сильно сомневался, что сыграл решающую роль в карьере этого парня: по большому счету не все ли равно, кем стал Мацко: преуспевающим финансистом в большом городе или же воротилой делового мира на Среднем Западе — второй путь был для него абсолютно реален и не требовал посторонней помощи.

Шел тысяча девятьсот тридцатый год; как-то утром Барнс протянул Джеку Стаббсу письмо, которое заставляло подвести баланс карьерному росту всех шестерых участников этого эксперимента.

— Что ты на это скажешь?

Письмо прислал обосновавшийся в Париже Луис Айэрленд. В оценке Луиса их мнения не совпадали; читая это послание, Джек мысленно готовился встать на защиту однокашника.

ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫЙ СЭР!

Ваше последнее сообщение, доставленное через местное отделение Вашего банка и содержащее чек, получение которого я с благодарностью подтверждаю, позволяет мне заключить, что я более не обязан Вам отвечать. Но, учитывая, что конкретный факт коммерческой ценности какого-либо предмета способен Вас тронуть, тогда как ценность отвлеченных идей оставляет Вас равнодушным — учитывая эти обстоятельства, смею Вас заверить, что моя выставка имела беспрецедентный успех. С тем чтобы максимально приблизить эту тему к уровню Вашего понимания, скажу, что я продал две скульптуры — голову Лаллетты (знаменитой актрисы) и бронзовую анималистическую группу — за совокупную сумму в семь тысяч франков ($280). Кроме того, я получил заказы, над которыми буду работать все лето. Прилагаю статью из «Художественных тетрадей», посвященную моему творчеству; она показывает, что Ваша личная оценка моих способностей и моей карьеры разделяется далеко не всеми.

Не хочу сказать, что я не испытываю признательности за Ваше благое намерение дать мне «образование». Полагаю, что Гарвард ничем не хуже любого другого учебного заведения традиционного типа: за бессмысленно потраченные там годы у меня сформировалось резкое и аргументированное неприятие американских устоев жизни, а также институтов власти. Но когда Вы предлагаете мне приехать в Америку и штамповать нимф для фонтанов на потребу всякому жулью, это переходит все границы…

Стаббс, усмехаясь, поднял глаза от листка.

— Ну, — повторил Барнс, — что скажешь? Он тронулся умом?.. Или продажа им каких-то фигурок доказывает, что это я тронулся умом?

— Ни то ни другое, — рассмеялся Стаббс. — Вы невзлюбили Луиса не за то, что он талантлив. Просто вам трудно забыть, как он в течение одного года пытался уйти в монастырь, попал в облаву на демонстрации в поддержку Сакко и Ванцетти, а затем сбежал с профессорской женой.

— Так он формировал свою личность, — сухо произнес Барнс, — расправлял крылья. Одному Богу известно, какие номера он откалывал за границей.

— Вероятно, сейчас его личность уже сформировалась, — миролюбиво сказал Стаббс; он всегда хорошо относился к Луису Айэрленду и сейчас втайне решил написать тому и узнать, не нуждается ли он в деньгах.