Агата Кристи - Пропавшая весной Страница 12

Десять минут двенадцатого. Чем же занять мысли? Нельзя же обдумывать, как украсить школьный зал, весь день!

«Если бы я только знала, что так получится, — с сомнением подумала Джоанна, — взяла бы с собой несколько книг о современных достижениях науки и об открытиях, какой-нибудь труд, объясняющий, например, квантовую теорию».

Тут она заинтересовалась, что именно натолкнуло ее на мысль о квантовой теории? «Конечно же, ковры! — догадалась она. — А еще миссис Шерстон».

Она вспомнила, как однажды уже обсуждала с миссис Шерстон, что лучше — ситец или кретон — подойдет на обивку лекционного зала? И миссис Шерстон — жена управляющего банком — неожиданно заявила самым безапелляционным тоном:

— Полагаю, моя дорогая, что я весьма неплохо разбираюсь в квантовой теории. Это очень увлекательная тема, не правда ли? Оказывается, вся энергия поделена на маленькие порции!

В ту минуту Джоанна посмотрела на нее с удивлением, потому что не понимала, какое отношение квантовая теория имеет к ситцу, а миссис Шерстон чуть порозовела и добавила:

— Наверное, это очень глупо с моей стороны, но порой в голову приходят такие неожиданные мысли! Однако ведь это в самом деле очень увлекательная тема, не правда ли?

Джоанна не находила этот раздел физики особенно увлекательным, и разговор на том закончился. Но ей запомнилось предложение миссис Шерстон о коврах серого цвета и кретоновых обоях. С рисунком листьев коричневого оттенка по серому или красноватому фону.

— Это будет не совсем обычно, — сказала тогда Джоанна. — Такой кретон стоит не очень дорого, надеюсь?

И миссис Шерстон ответила, что такой кретон обойдется им совсем дешево. Еще миссис Шерстон добавила, что предложила такой вариант обоев, потому что любит лес и деревья, и что мечтой всей ее жизни является путешествие куда-нибудь в Бирму или на острова Малайского архипелага, где все растет очень быстро и приобретает немыслимые формы!

— Очень быстро! — повторила она восхищенным тоном, и руки ее совершили движение, которое должно было выразить ее восхищение.

Эти обои, подумала Джоанна, должны стоить по крайней мере восемнадцать фунтов за ярд, фантастическая цена для их скромной школы. Если учесть, какие суммы дает жене мистер Шерстон на ведение хозяйства, то можно представить себе, что она еще выдумает потом!

Сама Джоанна всегда недолюбливала мистера Шерстона. Она вспомнила, как однажды сидела у него в кабинете, в банковском офисе, обсуждая покупку нескольких акций, и мистер Шерстон, огромный жизнерадостный мужчина, распространяющий вокруг себя флюиды самодовольства, развалясь в кресле за своим широченным столом, весьма невежливо ей возражал. У него слишком подчеркнутые популистские манеры, подумала Джоанна.

— Я — обычный человек, и ничто человеческое мне не чуждо… Не надо думать, что я — бездушная машина, которая лишь умеет делать деньги. Я тоже люблю простые народные развлечения: теннис, гольф, бридж. Я настоящий — это когда я у кого-нибудь на званом ужине, простецкий парень, а вовсе не денежный мешок, который, поджав губы, скупо цедит: ни шиллингом больше!

Джоанна усмехнулась, вспомнив тираду мистера Шерстона.

«Надутый винный бурдюк!» — с негодованием подумала теперь Джоанна. Двоедушный и неискренний. Перевирает названия книг и авторов, ни в чем как следует не разбирается, во всем старается обмануть.

И все-таки чуть ли не каждый житель их городка утверждает, что этот человек ему симпатичен, что мистер Шерстон добрый приятель и вовсе не похож на банкира, каким его обычно представляют в фельетонах.

Впрочем, так и есть на самом деле. Нормальный банкир не присваивает деньги вкладчиков.

Во всяком случае у Лесли Шерстон в особняке на полу лежат ковры ручной работы. Ни у кого даже и подозрения не возникает, что экстравагантная жена банкира попросту понуждает мистера Шерстона к обману. Хотя достаточно одного взгляда на Лесли, чтобы понять: к деньгам она равнодушна. Всегда одетая в поношенное шерстяное платье, с граблями в руках возится в своем саду или бродит где-нибудь в полях, за городом. И о внешнем виде детей она тоже не очень заботится. Джоанна вспомнила, как однажды Лесли Шерстон угощала ее чаем, подав на стол огромный батон, гигантский кус масла и чуть ли не ведро домашнего варенья. Нагрузив полный поднос фарфоровой посудой, она принесла все это в гостиную и со стуком брякнула на полированный, с инкрустацией, столик. Неопрятная, неаккуратная женщина, хотя и добросердечная, совершенно не умеющая держаться, сутулая, с тяжелой походкой и с лицом, как-то перекошенным набок. Но ее, надо сказать, кривоватая улыбка все-таки оставляет ощущение доброты. В общем, в городке ее любят, а это для человека самое главное.

Бедняжка миссис Шерстон! Похоже, ей жилось тоже грустно, хоть она и жена банкира.

Джоанна в задумчивости пересыпала рукой песок. Почему ей в голову пришли эти слова: «грустно живется»? Наверное, они остались после разговора с Бланш Хаггард. У нее тоже грустная жизнь, но эта грусть совершенно другого сорта! Воспоминание о Бланш вернуло ее мысли к Барбаре и к обстоятельствам, сопровождавшим болезнь Барбары. В этих обстоятельствах Джоанна чувствовала нечто неприятное, что вело мысли в нежелательном направлении и вызывало почти болезненные ощущения.

Она снова посмотрела на часы. Как бы то ни было, а мысли о коврах ручной работы и о несчастной миссис Шерстон заняли около получаса. О чем ей подумать теперь? Лучше о чем-нибудь приятном, безо всяких болезненных воспоминаний.

В этом отношении самым безболезненным объектом воспоминаний, вне всякого сомнения, оставался Родни. Джоанна с удовольствием обратилась к мыслям о муже, представив себе, как он выглядел в последний раз, провожая ее на платформе вокзала Виктория. Он попрощался с нею, и поезд тронулся.

«Дорогой мой Родни!» — с нежностью подумала Джоанна. Он стоял тогда на платформе, подняв голову к окну, из которого выглядывала она, и солнце освещало его лицо, явственно выделяя сеточки мелких морщин в уголках его глаз — его усталых глаз. Да, вот именно, усталых глаз, глаз, наполненных неизбывной тоской. Нет, тут же подумала Джоанна, это просто потому, что сам Родни в ту минуту был грустный: ведь он прощался с любимой женой! Между прочим, у многих животных печальные глаза, у коров, например. Кстати, когда он надевает очки, то грустное выражение почти пропадает. Это надо ему сказать при случае, чтобы он обязательно надевал очки, когда принимает посетителей. Не хватало еще, чтобы клиент судил о положении своих дел по грустной мине на лице у адвоката! Как бы то ни было, а Родни выглядит очень усталым даже в очках. Зачем он сутулится? Неужели нельзя ходить, широко расправив плечи и подняв голову? Впрочем, это не удивительно: ведь он так много работает. У него практически не бывает выходных! Нет, так дальше нельзя! Надо все переменить. «Я обязательно все переменю, лишь только приеду домой!» — решила Джоанна. У Родни должен быть отдых не только в конце, но и посредине недели. Среда, например. Прекрасный день для отдыха! А клиенты… Ну что ж, пусть немного поворчат. Потом и они привыкнут к такому распорядку. Зато Родни очень квалифицированно ведет их дела. Жаль, что это не пришло ей в голову раньше.

Да, Родни в ярком солнечном свете выглядел гораздо старше своих лет. Она смотрела на него сверху, из окна купе, а он — на нее, и ничего другого им не пришло в голову, как только обменяться идиотскими фразами самого банального прощания.

— Я думаю, что тебе не стоит останавливаться в Кале, — сказал Родни.

— Нет, я постараюсь сразу попасть на Симплонский экспресс, — ответила Джоанна.

— Да, я помню, вагон «Бриндизи», — кивнул он. — Думаю, Средиземное море никуда не девалось, — усмехнулся он.

— Мне хотелось бы остановиться на день или на два в Каире.

— Почему не больше? — с интересом посмотрел на нее Родни.

— Дорогой, я должна спешить к нашей дочери, к Барбаре! Ты что, забыл?

— Да-да, я совсем забыл, — улыбнулся он.

До них донесся паровозный свисток. Родни посмотрел ей в лицо и снова улыбнулся. «Что это он улыбается?» — подумала Джоанна.

— Береги себя, моя дорогая! — сказал Родни.

— Прощай! Не скучай обо мне.

Поезд дернулся и медленно поплыл вдоль перрона. Джоанна убрала голову из окна. Родни махнул рукой, повернулся и пошел прочь. Что-то заставило ее снова выглянуть в окно. Родни уходил по платформе.

Она почувствовала неожиданную дрожь, глядя на эту хорошо знакомую спину. Ей показалось, что он неожиданно помолодел, голова с достоинством откинулась назад, плечи расправились. В груди у нее что-то неприятно кольнуло.

Она смотрела ему вслед и не могла отделаться от впечатления, что от нее, решительно шагая, уходит молодой беззаботный человек.

Ей тут же вспомнился день, когда она впервые встретилась с Родни Скудамором. Их познакомили на теннисном корте, когда они выходили на площадку.