Элиза Ожешко - Марта Страница 12

Что у Олеся была натура изменчивая, как хамелеон, заметно было по всему. В лице его пустое легкомыслие быстро сменялось искренним чувством, готовностью к самоотречению, так что Мария не знала, сердиться ей или смеяться, и хотелось пожать руку этому вертопраху, который напоминал ей о вместе проведенных детских годах и о том, что в их жилах течет одна кровь.

— В сущности это не так уж важно, — сказала она после минутного колебания. — Ничего такого, что могло бы повлиять на мою судьбу или судьбу моих близких. Но мне очень жаль эту бедняжку, которая сейчас находится там, за дверью…

— А! Так это касается черноокой богини? Ну, слава богу, у меня отлегло от сердца. А то я, право, думал, что какое-нибудь несчастье…

— Это несчастье, но не наше, а ее…

— Неужели? Ну, тогда и мне немного жаль эту интересную вдовушку. Но что же с ней? Покойный супруг ей приснился, что ли?

— Брось шутки, Олесь! Эта женщина, видно, еще несчастнее, чем я думала… Она очень нуждается, но, кажется, ничего не умеет делать…

Олесь широко раскрыл глаза:

— Ничего не умеет! И в этом все несчастье? Ха! ха! ха! Beau malheur ma foi![20] Такая молодая и красивая…

Вдруг он замолчал, потому что красная портьера раздвинулась и в гостиную вошла Марта. Она ступила шаг и остановилась, держась рукой за спинку кресла. В эту минуту она была очень хороша. Тяжелые переживания — быть может, последний момент долгой внутренней борьбы — окрасили ее бледные щеки ярким румянцем; она, видимо, только что в припадке отчаяния схватилась руками за голову, и две вьющиеся прядки черных волос упали на бледный лоб, резко отделявшийся от залитого краской лица. Она стояла с поникшей головой и опущенными глазами, но во всем ее облике чувствовалось не колебание, не страдание, а лишь твердое, бесповоротное решение.

Одного взгляда на эту женщину было достаточно, чтобы понять, что она отважилась на нечто, имеющее для нее огромное значение, на какой-то шаг, который она не могла совершить без большого усилия над собой, без огромного напряжения воли. Наконец она подняла голову и подошла к Марии.

— Вы кончили уже? — спросила, вставая, пани Мария, пытаясь непринужденно улыбнуться.

— Да, пани, — тихо, но твердо ответила Марта. — Сегодняшний урок окончен, и я пришла сказать вам, что он последний. Я не могу больше заниматься с вашей дочкой.

На лице Марии Рудзинской можно было прочесть удивление, грусть и замешательство. Последнее было всего сильнее. Этот добровольный отказ помешал доброй женщине сказать то, что она уже давно собиралась сказать.

— Вы не будете больше давать уроки Ядзе? — переспросила Мария, запинаясь. — Но почему?

— Потому, — медленно и тихо ответила Марта, — что я не гожусь в учительницы.

Говоря это, она опустила глаза; мучительное чувство стыда выражалось на ее вспыхнувшем лице.

— Я переоценила свои способности, — продолжала она. — Оставшись без всяких средств, я знала, что должна работать… Я слышала, что большинство нуждающихся женщин дает уроки, чтобы заработать кусок хлеба… Я надеялась этим трудом прожить… Мне сказали, что я могу преподавать только французский язык, и я считала свои знания достаточными, так как говорю по-французски бегло и правильно. Но теперь я убедилась, что хорошо говорить — это еще не значит по-настоящему знать язык. Я никогда не изучала его основательно, а то немногое, что знала в детстве, забыла… Это были отрывочные, поверхностные знания, и не удивительно, что они не удержались в моей памяти. Та иностранка, что обучала прежде вашу дочь, была прекрасной учительницей. У панны Ядвиги гораздо больше знаний, чем у меня…

Марта остановилась на минуту, словно собираясь с силами.

— Конечно, — продолжала она, — я очень нуждаюсь в заработке, но я не хочу поступать против совести… Ведь, когда вы договаривались со мной, вы сказали, что прежде всего требуете от учителей, чтобы они помогли вашей дочери основательно изучить предмет… А я ей этого дать не могу… Вы так хорошо отнеслись ко мне, что я была бы не только недобросовестной, но и неблагодарной, если бы…

Мария не дала ей договорить. Она взяла несчастную женщину за руки и, крепко сжимая их, сказала:

— Дорогая моя! Я не могу, конечно, возражать против того, что вы сами о себе говорите. Но, поверьте, мне очень, очень грустно расставаться с вами. И я хочу быть вам хоть чем-нибудь полезной… У меня знакомства, связи…

— Пани, — сказала Марта, поднимая глаза, — единственное мое желание — это найти работу…

— Но в какой области вы хотели бы и могли работать? — поспешно спросила Рудзинская.

Марта долго молчала.

— Не знаю, — дрожащим от стыда голосом ответила она наконец, — не знаю, что я умею делать и вообще умею ли хорошо делать что-нибудь?

— Не хотите ли давать уроки музыки? Одна моя родственница как раз ищет учительницу музыки для дочери.

Марта отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она, — в музыке я еще гораздо менее сильна, чем во французском языке.

Мария задумалась. Она не выпускала руки Марты из своих, словно боялась, что та уйдет от нее, не получив совета и помощи.

— Может быть, вы могли бы преподавать естественные науки? Мой муж воспитывает мальчика, которому трудно дается ученье… Ему нужен репетитор, чтобы помогать ему готовить уроки.

— Нет, пани, — перебила Марта, — естественных наук я почти совсем не знаю.

После минутного колебания она прибавила:

— Я немного умею рисовать. Если вы знаете кого-нибудь, кто ищет учительницу рисования…

Мария, подумав с минуту, отрицательно покачала головой.

— Это труднее всего. Мало кто учится рисовать, к тому же рисование преподают обычно мужчины… Так уж принято.

— В таком случае, — сказала Марта, пожимая руку Марии, — мне остается только проститься с вами и поблагодарить за вашу доброту и любезность.

Мария протянула руку, чтобы взять со стола изящный конверт, в котором было несколько кредиток, но в эту минуту кто-то дернул ее за рукав. Это был веселый Олесь, все время скромно стоявший в сторонке с выражением лица отнюдь не веселым. Он с восторгом и искренним состраданием смотрел в упор на молодую вдову, вовсе не замечавшую его присутствия. Быть может, войдя в гостиную, она и видела Олеся, но какое ей было дело до того, что еще один человек станет свидетелем ее унижения, если самым страшным и постоянным свидетелем его была она сама? Какое было дело Марте, что кто-то смотрит на нее в тот момент, когда она сама с ужасом устремляла взор в свое будущее, поняв, как мало она приспособлена к жизни. Поэтому Марта не обращала внимания на молодого человека, а Мария и вовсе забыла о нем и, когда он слегка потянул ее за рукав, обернулась с удивлением. Она еще больше удивилась, увидев лицо Олеся. Его всегда веселые глаза были полны грусти, в складке губ, с которых сбежала беспечная улыбка, было выражение кротости и даже серьезности.

— Марыня! — сказал он вполголоса. — Ведь твой муж работает в редакции иллюстрированного журнала. Может быть, там нужен человек, умеющий рисовать…

Мария захлопала в ладоши.

— Верно! — воскликнула она. — Я спрошу у мужа!

— Но это нужно сделать сейчас же! — настаивал Олесь со свойственной ему живостью. — Сегодня заседание в редакции…

— Да, и он сейчас там…

— А на заседании легче всего узнать…

— Так я ему сейчас напишу…

— Нет, зачем писать, это долго! Я схожу и вызову Адама с заседания…

— Иди, иди, Олесь…

— Бегу, мчусь! — воскликнул молодой человек, схватил шляпу и, забыв попрощаться, выбежал в переднюю. Там он накинул пальто и, крикнув еще раз: — Бегу, мчусь, лечу! — действительно помчался вниз по лестнице, так же как месяц тому назад, когда ему хотелось догнать молодую красавицу, которую он увидел в окно. Мария не ошиблась: у ее двоюродного брата было доброе сердце. Она с довольным видом проводила его глазами до порога и снова обернулась к Марте.

Молодая вдова стояла неподвижно, краска еще сильнее залила ее лицо. Она не могла не видеть, что вызывает жалость не только в этой женщине, только что пожимавшей ей руки, но и в молодом человеке, почти незнакомом, которого она видала мельком всего лишь раза два. Впервые в жизни она внушала людям сострадание. Избежать этого было невозможно, и все же мысль о том, что ее жалеют, подавляла Марту. Она была недовольна собой, своим разговором с Марией, вызвавшим эту жалость к ней… Марта говорила себе, что она должна быть сильнее, больше владеть собой. У нее было такое ощущение, будто в эту минуту она потеряла чувство собственного достоинства, будто она протягивает руку за подаянием. Когда сестра и брат оживленно заговорили о ней, когда молодой человек выбежал из комнаты, чтобы идти куда-то, к чужим людям, которых она никогда не видела, и просить за нее, Марте сильно захотелось уйти, уйти немедленно, заплатить за сочувствие словами благодарности, но милостыню не принять и сказать: