Арчибалд Кронин - Цитадель Страница 12

Эндрью принял это предложение растроганно, с чувством человека, которому оказана большая честь. Это было странное чувство, чистое от материальных расчетов и в нынешнем его состоянии вдвойне отрадное. В последнее время он чувствовал себя ужасно одиноким, ходил как потерянный. В нем происходило что-то новое, непонятное, что-то тревожащее и мучительное. По временам он ощущал странную тупую боль в сердце, которую, в качестве солидного и зрелого бакалавра медицины, до сих пор считал выдумкой сентиментальных людей.

Он никогда еще до этих пор не задумывался серьезно о любви. В годы учения он был слишком беден, слишком плохо одет и слишком поглощен своими экзаменами, чтобы часто встречаться с женщинами. В университете Ст.-Эндрью нужно было быть человеком "хорошей крови", как, например, его друг и одноклассник Фредди Хемсон, чтобы иметь право вращаться в том кругу, где танцевали и устраивали вечера и блистали общественными талантами. А для него все это было недоступно. Он, независимо от своей дружбы с Хемсоном, принадлежал к той толпе простых смертных которые не стеснялись поднимать воротник пальто, усердно занимались, курили и свои случайные досуги проводили не в "Унионе", а в каком-нибудь захудалом баре с бильярдом.

Правда, и его посещали неизбежные романтические грезы. И оттого, что он был беден, они являлись ему всегда на фоне расточительной роскоши. А теперь, в Блэнелли, глядя в окно полуразвалившейся амбулатории, упершись затуманенными глазами в кучу грязного шлака, он томился душой по какой-то ничтожной младшей учительнице городской школы. Это было до того нелепо, что ему хотелось смеяться.

Он всегда гордился своей трезвой практичностью, большой природной осторожностью. И теперь, с яростной настойчивостью, из сознательного эгоизма пытался доводами рассудка искоренить в себе это новое чувство. Он хладнокровно, логично припоминал все недостатки Кристин. Она некрасива, слишком мала и худа. На щеке у нее родимое пятно, на верхней губе - складочка, заметная, когда она улыбается. К тому же он ей, наверное, противен.

Он сердито твердил себе, что так поддаваться чувствам с его стороны непростительная слабость и неосторожность. Ведь он посвятил себя работе. Он все еще только "помощник". Что это за врач, который уже в самом начале своей карьеры связывает себя чувством, грозящим испортить ему будущность и даже вот уже сейчас самым серьезным образом мешающим ему работать?

Делая усилия взять себя в руки, он старался отвлечься, прибегая для этого к различным уловкам. Обманывая себя мыслью, что ему недостает старых товарищей по университету, он написал длинное письмо Фредди Хемсону, недавно уехавшему в Лондон, где он получил место в больнице. Он ухватился за дружбу с Денни. Но Филипп, хотя и бывал порой приветлив, чаще оставался холоден, недоверчив, полон горечи, как человек, ушибленный жизнью.

Несмотря на все свои старания, Эндрью не мог изгнать из головы мысли о Кристин, а из сердца - мучительную тоску по ней. Он не видел ее с того времени, когда не смог удержаться от порыва откровенности у ворот "Уголка" доктора Бремвела. Что она о нем подумала? Да и думает ли она когда-нибудь о нем? Несмотря на то, проходя по Бэнк-стрит, он всегда жадно высматривал Кристин, он так давно не встречал ее, что уже потерял надежду когда-нибудь увидеть.

И вдруг, когда он уже совсем было впал в отчаяние, он однажды в субботу, 25 мая, получил записку следующего содержания: Дорогой доктор Мэнсон!

Мистер и миссис Уоткинс завтра, в воскресенье, ужинают у меня. Если у вас не имеется в виду ничего более интересного, не придете ли и вы тоже? В половине восьмого.

Он испустил крик, на который из посудной прибежала Энни.

- Ох, доктор, что это вы? - И затем укоризненно: - Иногда вы ведете себя просто глупо.

- Это верно, Энни, - согласился он, все еще не оправившись от волнения. - Но я... теперь, кажется, с глупостями кончено. Послушайте, Энни, голубушка, вы не выгладите мне брюки на завтра, а? Я их вечером, ложась спать, вывешу за дверь.

На следующий день, по случаю воскресенья, в амбулатории вечернего приема не было, и Эндрью в трепетном волнении явился вечером в дом миссис Герберт, у которой жила Кристин. Было еще слишком рано, и он знал это, но больше не мог ждать ни одной минуты.

Дверь открыла сама Кристин, приветливая, улыбающаяся.

Да, она улыбалась, улыбалась ему. А он думал, что противен ей! Он был так взволнован, что едва мог говорить.

- Сегодня был чудный день, не правда ли? - пробормотал он, следуя за ней в гостиную.

- Да, чудный, - согласилась Кристин. - И я сегодня совершила основательную прогулку. Зашла дальше Пэнди. Поверите ли, я даже нашла несколько цветков чистотела.

Они уселись. У нервничавшего Эндрью уже готов был сорваться с языка вопрос, хорошо ли она прогулялась, но он вовремя проглотил эту пустую и банальную фразу.

- Миссис Уоткинс только что прислала сказать, что они с мужем немного опоздают, - заметила Кристин. Его зачем-то вызвали в контору. Вы не возражаете против того, чтобы подождать их несколько минут?

Возражать! Несколько минут! Эндрью готов был громко рассмеяться от счастья. Если бы она только знала, как он томился ожиданием все эти дни и как чудесно быть с ней наедине! Он украдкой оглядел комнату. Гостиная, обставленная собственной мебелью Кристин, не была похожа ни на одну из комнат, в которых ему приходилось бывать в Блэнелли. В ней не было ни плюшевых, ни волосяных кресел, ни эксминстерского ковра, ни единой пестрой атласной подушки, какие украшали гостиную миссис Бремвел. Пол был крашеный, навощенный, и только перед открытым камином лежал простой коричневый коврик. Мебель - такая ненавязчивая, что Эндрью не обратил на нее никакого внимания. Посреди стола, накрытого к ужину, стояла обыкновенная белая тарелка, в которой плавали похожие на крошечные кувшинки цветы чистотела, собранные сегодня Кристин. Это было просто и красиво. На подоконнике стоял деревянный ящик из-под пирожных, наполненный землей, из которой пробивались хрупкие зеленые ростки. Над камином висела какая-то весьма оригинальная картина, на которой был изображен всего только деревянный детский стульчик красного цвета, по мнению Эндрью, очень плохо нарисованный.

Кристин должно быть, подметила изумление в глазах гостя. Она улыбнулась с заразительной веселостью.

- Надеюсь, вы не приняли это за подлинник.

Эндрью в замешательстве не знал, что сказать. Его смущала эта комната, где во всем чувствовалась индивидуальность хозяйки, смущало сознание, что она знает многое, ему недоступное. Но Кристин возбуждала в нем такой интерес, что, забыв о своей неловкости, избежав глупых банальностей вроде замечаний о погоде, он начал расспрашивать ее о ее жизни.

Кристин отвечала ему просто. Она была родом из Йоркшира. В пятнадцать лет лишилась матери. В то время отец ее был помощником смотрителя на одном из больших Бремвелских угольных рудников. Ее единственный брат Джон в тех же копях прошел практику горного инженера. Через пять лет, когда Кристин минуло девятнадцать и она окончила педагогический институт, отца назначили управляющим Портским рудником, в двадцати милях от Блэнелли. Кристин и ее брат переехали с отцом в Южный Уэльс, она - чтобы вести хозяйство, Джон - чтобы работать вместе с отцом. Через полгода после их переезда на Портском руднике произошел взрыв. Джон, находившийся в шахте, был убит на месте. Отец, услыхав о катастрофе, тотчас же спустился вниз и попал в поток рудничного газа. Неделю спустя из шахты извлекли оба трупа - его и Джона.

Когда Кристин кончила, наступило молчание.

- Простите меня... - начал Эндрью сочувственно.

- Люди очень тепло отнеслись ко мне, - промолвила Кристин все так же просто и серьезно. - А в особенности мистер и миссис Уоткинс. Мне предоставили здесь место в школе.

Она помолчала, и лицо ее снова прояснилось.

- Я, как и вы, здесь все еще чужая. В долинах Уэльса долго надо жить, чтобы к ним привыкнуть.

Эндрью глядел на нее, ища слов, которые хоть сколько-нибудь выразили бы его чувства к ней, какого-нибудь замечания, которое тактично отвлекло бы ее мысли от прошлого и внушило надежду на будущее.

- Да, здесь, внизу, чувствуешь себя как-то от всего отрезанным. Одиноким. Мне это знакомо. Я часто испытываю это. Часто так хочется поговорить с кем-нибудь.

Кристин улыбнулась.

- А о чем же вам хочется говорить?

Он покраснел, чувствуя себя захваченным врасплох.

- Ну, хотя бы о моей работе. - Он замолчал, но счел нужным пояснить: - Видите ли, я как-то запутался. Меня одолевают всякие вопросы.

- То есть вы хотите сказать, что у вас бывают в практике трудные случаи?

- Нет, не то. - Он продолжал с некоторым колебанием: - Я приехал сюда, начиненный формулами, истинами, в которые все веруют или делают вид, что веруют. Например, что опухшие суставы - признак ревматизма. Что ревматизм надо лечить салицилкой. Знаете, всякие такие ортодоксальные истины! Ну, а теперь открываю, что некоторые из них неверны. Возьмите хотя бы лекарства. Мне кажется, что некоторые из них приносят скорее вред, чем пользу. Виновата система. Больной приходит на прием. Он ожидает от врача своей "бутылки". И получает ее, хотя бы это был просто жженый сахар, сода "и добрая старая aqua. Вот для чего рецепт пишется по-латыни, - ведь тогда больной ничего не поймет. Это нечестно и недостойно науки. И еще одно: мне кажется, что слишком много есть докторов, которые лечат эмпирическим путем, то есть обращают внимание лишь на отдельные симптомы. Они не дают себе труда собрать все симптомы воедино и тогда только поставить диагноз. Они решают очень быстро, потому что всегда спешат: "А, головная боль - так примите этот порошок". Или: "Вы малокровны, надо попринимать железо". Вместо того чтобы вникнуть, чем вызвана головная боль или малокровие... - Он вдруг, перебил сам себя: - Ох, простите, вам это, должно быть, скучно...