Дзюнъитиро Танидзаки - Дневник безумного старика Страница 12

…Сацуко сегодня вечером умчалась на какой-то матч в Коракуэн.

1 сентября.

Сегодня 210-й день[56], но ничего особенного не произошло. Дзёкити улетает в Фукуока на пять дней.

3 сентября.

Чувствуется приближение осени. После ливня приятно смотреть на ясное небо. Сацуко в кабинете поставила в вазу гаолян и петуший гребешок, а при входе букет из семи осенних цветов[57]. Переменила в кабинете свиток – стихотворение на китайском языке Нагаи Кафу[58], написанное им самим на бумаге семи цветов:

Седьмую осень живу в долине Адзабу.Старые деревья, покрытые инеем,окружают западный павильон.Не смейтесь, когда скажу, чем десять днейзанимаюсь:Сгребаю листья, проветриваю книги,выношу на солнце зимнее платье.

Кафу не был особенно искусен ни в каллиграфии, ни в китайском стихосложении, но я очень люблю его повести. Я приобрел этот свиток давным-давно у одного торговца произведениями искусства, однако я не уверен в его подлинности, поскольку существуют превосходные подделки каллиграфии Кафу. Он жил в Итибэ, совсем близко отсюда, в крашеном деревянном доме европейского стиля, сгоревшем во время войны, который он назвал «Домом чудес». Поэтому он и написал в этом стихотворении: «Седьмую осень живу в долине Адзабу». 

4 сентября.

На рассвете, около пяти часов, в дремоте услышал стрекотание сверчка, слабое, но непрекращающееся. Пора сверчков уже наступила, но странно, что он завелся в комнате. Даже у нас в саду его редко услышишь, и удивительно, что я, лежа в постели, различаю стрекотание. Откуда он мог попасть в мою комнату?

Неожиданно мне вспомнилось детство. Мы жили тогда в доме на Варигэсуй, мне было лет шесть-семь, – когда я лежал в постели рядом с нянькой, обнимающей меня, около веранды часто слышалось стрекотание сверчка. Он прятался где-нибудь среди камней в саду или под верандой, и я ясно мог слышать эти звуки. Таких сверчков никогда не бывало много, не то что других: так называемых японских сверчков или мраморных сверчков. У нас он был только один, но трещал так, что звуки проникали глубоко в ухо. Заслышав его, нянька говорила:

– Ну, Току-тян, пришла осень. Вот и сверчок застрекотал. – Она начинала подражать доносившимся звукам. – Как услышишь его, знай, что наступила осень.

При этих словах мне казалось, что холодный ветер проникает в узкие рукава моего белого ночного платья. Я не любил накрахмаленной одежды и, надевая ночное платье, всегда чувствовал приторный, отдающий гнилью, запах крахмала. В моих отдаленных туманных воспоминаниях слились этот запах, стрекотание сверчка и ощущение от прикосновения к моей коже кимоно осенним утром. И даже сейчас, в мои семьдесят семь лет, как только на рассвете послышалось стрекотание сверчка, в моей памяти воскресли и запах крахмала, и присказки няньки, и мое ночное платье. В полусне мне показалось, что я все еще в доме на Варигэсуй и лежу рядом с обнимающей меня нянькой.

Но постепенно сознание прояснилось, и я убедился, что сверчок слышится в этой комнате, где рядом стоят две кровати: моя и сиделки Сасаки. Тем не менее это было странно. В комнату сверчок попасть не может, окна и дверь закрыты, и я не могу услышать его извне. Но в то же время я слышал его ясно.

«Вот-те на!» – думал я, прислушиваясь. Наконец-то я понял, в чем дело. Еще и еще я проверял себя, без сомнения, так оно и было: мое дыхание. Сегодня утром воздух сух, горло у меня пересохло, я немного простужен – и при каждом вдохе и выдохе возникает этот звук. Я не мог определенно сказать, возникает ли он в горле или в носу, но когда где-то там проходит воздух, появляется стрекотание. Я не мог представить, что звук исходит из моего горла, и решил, что он идет откуда-то извне. Я не мог вообразить, что сам произвожу такой приятный треск, и мне казалось, что это сверчок. Я прислушивался к дыханию: каждый раз при вдохе и выдохе слышалось стрекотание. Заинтересованный, я беспрерывно пробовал дышать то так, то эдак. Если я дышал глубоко, звук усиливался, и казалось, что слышится флейта.

– Уже проснулись? – Сасаки приподнялась на своей кровати.

– Можете ли вы определить, что это за звуки? – спросил я, производя тот же свист.

– Это ваше дыхание.

– Вы это знаете?

– Конечно, знаю. Я его слышу каждое утро.

– Каждое утро вы слышите этот звук?

– Вы сами производите этот звук. Неужели вы не догадывались?

– Нет. Только сегодня утром я заметил, что что-то звучит. В полусне я подумал, что это сверчок.

– Совсем не сверчок, это ваше горло. Не только у вас, у всех пожилых людей горло пересыхает, и при дыхании возникает звук, как будто играют на флейте. У пожилых это часто бывает.

– Вы и раньше знали?

– Уже некоторое время, как я каждое утро его слышу. Звучит довольно приятно.

– Тогда я дам послушать жене.

– Она прекрасно знает.

– Если Сацуко услышит, она будет смеяться.

– Может ли быть, чтобы молодая госпожа этого не слышала! 

5 сентября.

Сегодня на рассвете видел во сне свою мать. Это меня удивило: я не был почтительным сыном. Возможно, это связано с тем, что вчера на заре мне послышалось стрекотание сверчка и приснилась нянька. Я увидел мать очень красивой и молодой, какой я представляю ее в самых ранних воспоминаниях. Не могу сказать, где она находилась, это было время нашего житья на Варигэсуй. Мать была в своем выходном платье: сером кимоно с мелким рисунком и черной крепдешиновой накидке. Я не понял, куда она собиралась идти и в какой комнате находилась. Наверное, это была гостиная, вытащив из-за пояса кисет и трубочку, мать закурила, потом вышла из ворот. Она шла в адзума-гэта[59] на босу ногу. Я ясно видел ее прическу бабочкой, коралловые заколки, в которые было вставлено по драгоценному камню, черепаховый гребень с инкрустированной морской жемчужиной, а лица отчетливо не видел. Как все японцы прошлых эпох, моя мать была маленького роста, около пяти сяку[60]; возможно, поэтому я видел ее волосы, а не лицо. Тем не менее я прекрасно знал, что это моя мать. К сожалению, она не смотрела на меня и ничего мне не произносила. Сам я не начинал разговора, зная, что, заговори я с ней, она обязательно будет меня ругать. У родственников в Ёкоами был дом, должно быть, мы направлялись туда. Сон длился всего лишь минуту, а потом все померкло.

Проснувшись, я вспоминал образ, который видел во сне. Как-то раз, должно быть, это была середина эпохи Мэйдзи, год 27-й или 28-й (1894-й или 1895-й), в погожий день мать вышла из ворот нашего дома и на улице заметила меня, маленького мальчика. Впечатления от того дня, возможно, воскресли в моей памяти. Но странно, что только моя мать была молода, я же был стариком, как сейчас. Я был выше нее ростом и смотрел на нее сверху вниз. Тем не менее я ощущал себя маленьким ребенком и думал: «Вот моя мама», поэтому я и предполагаю, что сновидение относится к 27-28 годам эпохи Мэйдзи, когда мы жили на Варигэсуй. Во сне всегда так бывает.

Мать знала, что у меня родился сын Дзёкити. Она умерла в 1928 году, когда ему было пять лет, и не могла знать, что ее внук женится на Сацуко. Моя жена была страшно против этого брака; а если бы моя мать дожила до этого, представляю, как бы она возражала! Без сомнения, она бы этого не допустила. Никому и в голову не пришло бы, что можно жениться на бывшей танцовщице. Но если бы она узнала, что брак состоялся, что ее сын подпал под чары своей невестки, что она разрешает ему petting, что в вознаграждение за это он покупает ей кошачий глаз в три миллиона иен, – если бы она все это узнала, она бы лишилась чувств. А если бы был жив мой отец, он лишил бы наследства и меня, и Дзёкити. А что подумала бы мать о внешности и манерах Сацуко?

В молодости моя мать считалась красавицей. Она все еще была красива, когда мне было лет 15-16. Вспоминая ее тогдашний облик и сравнивая его с внешностью Сацуко, я поражаюсь, насколько они отличаются друг от друга. Сацуко тоже считается красавицей. Именно поэтому Дзёкити на ней и женился. Но какое различие между двумя типами красавиц, между 27 годом Мэйдзи (1894) и 35 годом Сева (1950)! У моей матери были красивые ноги, но совсем не такие, как у Сацуко. Не скажешь, что это ноги человеческих существ одной и той же расы, что и те и другие – ноги японок. Ножки матери были очаровательны и такие маленькие, что могли уместиться у меня на ладони. Мать моя ходила в гэта, носками внутрь. (Во сне мать была в черной верхней накидке, но в гэта без носков. Не хотела ли она нарочно показать мне голые ноги?) В эпоху Мэйдзи не только у красавиц, но у всех женщин была такая гусиная походка. У Сацуко ноги изящные, узкие и длинные, как рыбки. Сацуко гордится тем, что плоская японская обувь ей не годится. А ноги моей матери были широкие. Когда я смотрю на ноги Бодхисаттвы милосердия, держащего веревку[61], в храме Сангацудо в Нара, я всегда вспоминаю ноги матери. Ростом же в то время все были такими, как мать, женщины ростом около пяти сяку не были редкостью. Я сам родился в эпоху Мэйдзи, мой рост 5 сяку 2 сун[62]. Сацуко выше меня на 1 сун и 3 бун[63], ее рост 161 см 5 мм.