Жозе Эса де Кейрош - Реликвия Страница 12

— Хоть бы сан его пощадили! — воскликнула тетушка. — Но святой отец, наместник божий на земле, заточен в темнице, одет в рубище, спит на соломе… На такое способны только изверги! Все это проделки евреев!

Она отхлебнула глоток теплой воды — своего любимого питья — и ушла в себя, мысленно читая «Аве Мария» за благополучие его святейшества и за скорый конец его пленения.

Доктор Маргариде попытался ее утешить. Он не верит, что его святейшество спит на соломе. Люди просвещенные, побывавшие в тех местах, утверждают, что при желании святой отец мог бы располагать даже собственной каретой.

— Этого, конечно, мало, дорогая сеньора; это далеко не все, что приличествует наместнику бога: но все-таки собственная карета — весьма большое удобство…

Тут падре Казимиро, улыбаясь приятнейшей улыбкой, пожелал узнать (поскольку прочие уже поделились своими честолюбивыми мечтами), какие помыслы таит наш ученый, наш славный доктор Маргариде.

— Просим, просим! — подхватили остальные.

Тот важно улыбнулся.

— Разрешите мне прежде, дорогая сеньора дона Патросинио, взять порцию тушеного языка, который нам как раз несут и который выглядит весьма аппетитно.

Наложив кушанья себе на тарелку, почтенный юрист признался, что желал бы стать членом королевского совета. Не ради почестей, не мундира ради жаждет он этого отличия, но для того лишь, чтобы лучше послужить священному принципу единовластия…

— Только для этого! — с силой повторил он еще раз. — Я хотел бы перед смертью, — надеюсь, дона Патросинио, почтенная моя сеньора, вы простите мне сильное выражение, — я хотел бы угробить одним ударом гидру атеизма и анархии. Я сумел бы нанести ей этот удар!

Все с жаром подтвердили, что доктор Маргариде достоин столь высокой чести. Он с чувством благодарил. Затем повернул в мою сторону важное бледное лицо:

— А что же наш Теодорико? Теодорико еще не сказал, какие замыслы лелеет он в своем сердце.

Я покраснел. Перед моим внутренним взором немедленно засияли золотые канделябры, племянницы папы римского, пена шампанских вин — словом, Париж, головокружительный, упоительный город, исцеляющий от любых страданий. Но я тут же потупил глаза и твердо заявил, что единственное мое желание — читать подле тетушки молитвы для пользы и спокойствия души.

Однако доктор Маргариде отодвинул тарелку и продолжал настаивать: по его мнению, юноша разумный, здоровый, бакалавр наук и безупречный кавальейро может, ничем не погрешив против бога и не оскорбив неблагодарностью тетушку, питать в себе какой-нибудь честолюбивый замысел…

Я питаю замысел! — выпалил я, вдруг решившись, точно копьеметатель, пустивший дротик. — Я питаю, доктор Маргариде! Мне бы очень хотелось съездить в Париж.

— Святители! — ахнула сеньора дона Патросинио. — В Париж!

— Осмотреть тамошние церкви, тетечка!

— Незачем ездить в такую даль за красивыми церквами, — отрезала она. — Слава богу, у нас в Португалии все есть: и богослужения с органом, и драгоценные чаши для святого причастия, и процессии с хоругвями, и хорошие певчие, и нарядные статуи… и во всем этом никто нас, португальцев, не побьет!

Устыдившись, я умолк. Просвещенный доктор Маргариде горячо одобрил религиозный патриотизм тетушки. Разумеется, не в безбожной республике следует искать истинного величия церкви.

— Нет, милая сеньора, если бы я захотел видеть нашу святую церковь во всем ее великолепии, если бы я располагал досугом, то поехал бы отнюдь не в Париж… Хотите знать, уважаемая сеньора дона Мария до Патросинио, куда бы я поехал?

— Любезный доктор, — догадался падре Пиньейро, — поспешил бы прямехонько в Рим…

— Берите выше, Пиньейро! Берите выше, дорогая моя сеньора!

Выше? Ни добряк Пиньейро, ни тетушка не могли представить себе ничего выше папского Рима. Но доктор Маргариде многозначительно поднял свои густые угольно-черные брови:

— Я поехал бы в святую землю, дона Патросинио! В Палестину, дорогая моя сеньора! Увидеть своими глазами Иерусалим и Иордан! Постоять, по примеру Шатобриана, со шляпой в руке на вершине Голгофы, размышляя, проникаясь, мысленно восклицая: «Salve!»[2], и привезти путевой дневник, милая сеньора! И опубликовать исторические заметки! Теперь вы знаете, куда бы я поехал… Я поехал бы в Сион!

Подали жаркое; сотрапезники склонились над тарелками, присмирев при мысли об упомянутых доктором святых местах, где господь принял крестную муку. А мне уже чудилось, что в далекой Аравии, после изнурительного многодневного перехода на верблюдах, я вижу перед собой груду развалин вокруг одинокого креста; среди олив угрюмо течет река; небо нависло безмолвным и печальным сводом, точно крышка гробницы. Таким представлялся мне Иерусалим.

— Чудное путешествие! — задумчиво прошептал падре Казимиро.

— Не надо забывать, — невнятно, как бы читая вполголоса молитву, пробормотал падре Пиньейро, — что господь наш Иисус Христос высоко ценит и щедро вознаграждает тех, кто приходит поклониться его святому гробу.

— Кто съездит в Иерусалим, — подхватил Жустино, — получает там полное отпущение грехов. Ведь так, Пиньейро? Я читал об этом в «Панораме»… Паломники возвращаются оттуда очищенные от всего…

Падре Пиньейро (отказавшись скрепя сердце от цветной капусты, которую считал тяжелой для желудка) дал нужные разъяснения. Человек, совершивший благочестивое странствие в святую землю и внесший установленную плату, получает у мраморной плиты гроба господня из рук иерусалимского патриарха полное отпущение грехов.

— И, как я слышал, не только для себя, — прибавил мудрый священник, — но и для кого-нибудь из близких, кто искренне предан господу, но по слабости здоровья не может сам отправиться в столь далекий путь… Уплатив, разумеется, двойную сумму.

— Приведем пример! — вдохновенно загремел доктор Маргариде, изо всех сил хлопнув меня по спине. — Можно получить отпущение грехов для обожаемой тетушки, для ангела-тетушки, для воплощенной добродетели и щедрости!..

— Разумеется, уплатив двойную сумму! — настаивал падре Пиньейро.

Тетя Патросинио молчала. Глаза ее, переходившие со священника на юриста, были странно расширены и блестели от внутреннего волнения; в ней зрела великая мысль; слабый румянец выступил на бескровном лице. Висенсия подала рисовую запеканку. Гости, откушав, вознесли благодарственную молитву.

Вечером, когда я раздевался в своей комнате, мною овладела безнадежная печаль. Никогда тетка не пустит меня в нечестивую страну французов; я навеки заточен в постылом Лиссабоне, где все для меня мука; чем оживленнее улицы, тем мертвее пустыня моего одиночества; чем яснее и прозрачнее летнее небо, тем чернее коварство той, что была для меня звездой и царицей благодати… Сегодня за ужином тетушка держалась даже прямее, чем всегда; она еще крепка, она проживет долго и много-много лет будет владеть зеленым кошельком, недвижимостью и капиталами командора Г. Годиньо… Несчастный я человек! Сколько лет мне еще перебирать нудные четки бок о бок с ненавистной старухой, лобзать в церкви Благодати божией ногу господа, липкую от несметных поцелуев лиссабонского дворянства, таскаться на акафисты, обдирать коленки перед распятием, глядеть на костлявое, изувеченное тело божие? Горькая доля! И вдобавок я лишился единственной награды за тягостное служение Иисусу — сладких объятий Аделии…

Утром, оседлав лошадь и нацепив шпоры, я пошел к тетушке узнать, не будет ли каких благочестивых поручений в церковь св. Роха (был день этого чудотворца). Тетушка в тонкинской шали, небрежно спущенной с плеч, уютно сидела на софе в маленькой гостиной, посвященной достославным деяниям святого Иосифа, и, раскрыв на коленях большую приходо-расходную книгу, внимательно ее изучала. Против нее, заложив за спину руки, молча стоял добряк падре Казимиро и с загадочной улыбкой рассматривал узоры на ковре.

— Пойди-ка сюда, пойди-ка сюда! — сказал он, когда я вошел с почтительным полупоклоном. — Послушай, какая новость! Ведь ты у нас молодец, уважаешь старость; ты заслужил награду у бога и у тетушки. Подойди поближе, дай я тебя обниму.

Я улыбнулся, слегка обеспокоенный. Тетушка убрала счетную книгу.

— Теодорико, — заговорила она, выпрямившись и скрестив на груди руки. — Теодорико! Я тут посоветовалась с падре Казимиро и решила, что некий человек, одной со мною крови, живущий у меня в доме, должен по моему поручению совершить паломничество в святую землю…

— Счастливчик! — вставил падре Казимиро, сияя от радости.

— Это решено, — продолжала тетушка, — ты едешь в Иерусалим и другие евангельские места. Я делаю это для себя; я желаю через твое посредничество почтить гроб господень, поскольку сама ехать не могу… Благодарение богу, деньги у меня есть; к твоим услугам будут все удобства; не будем терять время на раздумья; надо поскорее исполнить долг перед господом; ты выезжаешь через месяц, не позднее… А теперь ступай, мне нужно поговорить с падре Казимиро. Нет, спасибо, никаких поручений к святому Роху не будет: с ним я сама все уладила.