Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 17. Лурд Страница 12

— Я рад, что вы с нами, мой друг, — проговорил он тихо, — молодым священникам очень полезно такое паломничество… Мне говорили, что иногда их обуревает дух возмущения. Вот вы увидите, как молятся все эти бедняки, и это зрелище вызовет у вас слезы… Как не покориться воле божьей, когда столько страждущих могут обрести исцеление и утешиться!

Аббат также сопровождал больную. Он показал купе первого класса, на дверях которого висела карточка с надписью: «Оставлено для г-на аббата Жюдена». И понизив голос добавил:

— Это госпожа Дьелафе, знаете, жена банкира. Их имение, богатейшее поместье, в моем приходе, и когда они узнали, что пресвятая дева отметила меня своей милостью, то просили предстательствовать перед нею за бедную больную. Я уже отслужил две обедни, воссылая пламенные молитвы… Поглядите, вон она лежит. Больная непременно хотела, чтобы ее вынесли из вагона, хотя будет трудно внести ее обратно.

На перроне, в тени, действительно стояло нечто вроде длинного ящика, и в нем лежала красивая женщина лет двадцати шести, с правильным овалом лица и прекрасными глазами. Ужасная болезнь поразила ее: утрата организмом известковых солей повлекла за собой медленное разрушение всего костного остова. Два года назад, разрешившись от бремени мертвым ребенком, она почувствовала легкую боль в позвоночнике. Вследствие деформации костей она стала как будто меньше, тазовые кости сплющились, кости рук и ног укоротились, позвонки осели; в конце концов она превратилась в жалкое подобие человека, в нечто текучее, чему нет названия; ее должны были переносить на руках с чрезвычайными предосторожностями, из опасения, как бы она тут же не растаяла. Голова ее была по-прежнему красива, но лицо словно окаменело, поражая своим бессмысленным и тупым выражением. Сердце невольно сжималось при взгляде на это жалкое подобие женщины, и не столько от вида несчастной, сколько от роскоши и богатства, окружавших ее даже на смертном одре, — от этого обитого стеганым голубым шелком ящика, от покрывала из дорогих кружев, чепчика из валансьена.

— Ужасно жаль ее! — вполголоса проговорил аббат. — Подумать только, такая молодая, красивая и богатая! А если бы вы знали, как ее любили, каким обожанием окружают еще и теперь!.. Высокий мужчина возле нее — ее муж, а нарядная дама — ее сестра, госпожа Жуссер.

Пьер вспомнил, что часто встречал в газетах имя жены дипломата, г-жи Жуссер, игравшей очень видную роль в высших католических кругах Парижа. Ходили даже слухи о каком-то романе — страстной любви, которую она превозмогла после душевной борьбы. Г-жа Жуссер, женщина очень красивая, одетая просто, но с изумительным вкусом, самоотверженно ухаживала за своей несчастной сестрой. Муж больной, совсем недавно, в тридцать пять лет получил в наследство от отца огромное дело; этот красивый, цветущий, выхоленный мужчина, затянутый в черный сюртук, обожал жену; бросив дела, он повез ее в Лурд, возлагая все надежды на божественное милосердие; у него были влажные от слез глаза.

Пьер с самого утра видел немало ужасных страданий в этом скорбном белом поезде. Но ничто так не потрясло его душу, как этот жалкий, разлагающийся остов миллионерши, разодетой в кружева.

— Несчастная! — прошептал он с содроганием.

Аббат Жюден, исполненный непоколебимой надежды, взмахнул руками.

— Пресвятая дева исцелит ее! Я так молился!

Раздался второй звонок. До отхода поезда оставалось две минуты. Паломники на перроне бросились к своим вагонам, нагруженные пакетами с едой, бутылками и бидонами, полными воды. Многие, заблудившись, не находили своих вагонов и растерянно бежали вдоль поезда; торопливо стуча костылями, тащились больные; те, что передвигались с трудом, пытались ускорить шаги — их поддерживали под руки дамы-попечительницы. Четверо мужчин с великим трудом втаскивали в купе первого класса г-жу Дьелафе. Виньероны, которые скромно путешествовали во втором классе, уже уселись среди груды корзин, баулов и чемоданов, мешавших Гюставу вытянуть ноги и руки, похожие на лапки искалеченного насекомого. Затем появились и остальные: молча проскользнула г-жа Маз; за нею г-жа Венсен, приподнимая свою любимую дочурку на вытянутых руках из опасения, как бы та не застонала от боли; г-жу Ветю пришлось растолкать, и она с трудом очнулась от оцепенения, приглушившего ее страдания; Элиза Руке, тщетно пытавшаяся напиться, промокла насквозь и теперь вытирала свое ужасное лицо. Пока все занимали места, Мария слушала г-на де Герсена, который прогулялся по перрону и дошел до будки стрелочника; теперь он восторженно рассказывал, какой оттуда открывается чудесный вид.

— Хотите, мы сейчас же уложим вас? — спросил Пьер, огорченный страдальческим выражением лица Марии.

— Ах, нет, нет, не сейчас! — ответила она. — Меня еще успеет оглушить грохот этих колес, от него голова разламывается.

Сестра Гиацинта упросила Феррана перед возвращением в вагон-буфет еще раз осмотреть больного. Она продолжала ждать отца Массиаса, удивляясь его необъяснимому запозданию и все еще надеясь увидеть его, так как сестра Клер Дезанж не вернулась.

— Господин Ферран, прошу вас, скажите, бедняга в самом деле так плох?

Молодой врач снова осмотрел, выслушал, ощупал больного и, безнадежно махнув рукой, тихо произнес:

— Я убежден, что вы не довезете его до Лурда живым.

Все боязливо вытянули головы. Хотя бы знать, как его зовут, откуда и кто он! Ведь от несчастного незнакомца нельзя было добиться ни слова, он так и умрет в этом вагоне безыменным!

Сестра Гиацинта решила его обыскать. При данных обстоятельствах в этом не было ничего дурного.

— Господин Ферран, посмотрите у него в карманах.

Тот осторожно обыскал больного. В карманах он нашел только четки, нож и три су. Так больше ничего и не узнали.

В эту минуту кто-то сказал, что пришла сестра Клер Дезанж с отцом Массиасом. Тот, оказывается, разговаривал в одной из зал ожидания с кюре из церкви св. Радегонды. Все заволновались; казалось, найден выход из положения. Но поезд уже отправлялся, кондуктора закрывали дверцы вагонов, надо было спешно совершить соборование, чтобы слишком долго не задерживать поезд.

— Сюда, преподобный отец! — воскликнула сестра Гиацинта. — Да, да, поднимитесь сюда, наш несчастный больной здесь.

Отец Массиас учился в семинарии вместе с Пьером, по был на пять лет старше его; высокого роста, худой, с лицом аскета, обрамленным светлой бородкой, и с горящими глазами, страстный проповедник, он всегда готов был бороться и побеждать во славу пресвятой девы. Его не смущали сомнения, но в нем не чувствовалось и детской веры. В этом священнике в черном плаще с большим капюшоном и мягкой широкополой шляпе чувствовалась неуемная жажда борьбы.

Подойдя к больному, отец Массиас поспешно вынул из кармана серебряный ковчежец с освященным елеем. Обряд начался под хлопанье дверей: запоздавшие паломники спешили занять места, а начальник станции с беспокойством глядел на часы, понимая, что приходится пожертвовать несколькими минутами.

— «Credo in unum Deum…» [4] — быстро бормотал священник.

— Amen, — ответила сестра Гиацинта, а за нею и весь вагон.

Кто мог, встал на скамейках на колени. Другие сложили руки, крестились, а когда за бормотанием молитв последовали, согласно ритуалу, литании и раздалось «Kyrie eleison» [5], голоса молящихся зазвучали громче, в них слышалось страстное желание получить отпущение грехов, исцелиться духовно и физически. Да будет прощена вся безвестная жизнь умирающего, да вступит он, неведомый и торжествующий, в царство божие.

— «Christe, exaudi nos» [6].

— «Ora pro nobis, sancta Dei genitrix» [7].

Отец Массиас вынул серебряную иглу, на кончике которой дрожала капля елея. Он не мог в этой спешке, когда целый поезд ждал его и любопытные головы высовывались из окон, совершить соборование по всем правилам, помазав елеем все органы чувств — эти двери, через которые проникает зло. Как это допускается церковью в экстренных случаях, ему пришлось ограничиться помазанием губ, полуоткрытых бледных губ, откуда вырывалось едва заметное дыхание, в то время как лицо с закрытыми глазами, казалось, уже не принадлежало этому миру, обретя пепельный оттенок праха земного.

— «Per istam sanctam unctionem, et suam piissimam misericordiam, indulgeat tibi Dominus quidquid per visum, auditum, odoratum, gustum, tactum, deliquisti» [8].

Конец обряда был скомкан в суете отъезда. Отец Массиас едва успел вытереть каплю елея ваткой, которую сестра Гиацинта держала наготове. Он торопился к себе в вагон и убирал ковчежец с освященным елеем, пока присутствующие доканчивали молитву.

— Нельзя больше ждать, это невозможно! — повторял начальник станции вне себя. — Скорей, скорей!

Наконец все было готово к отправлению. Пассажиры заняли места, каждый забился в свой уголок. Г-жа де Жонкьер, обеспокоенная состоянием Гривотты, села поближе к ней, напротив г-на Сабатье, который молча, покорно ждал, что будет дальше. Сестра Гиацинта не вернулась в свое купе, решив остаться возле умирающего; кстати, там ей было удобнее присматривать за братом Изидором, — Марта не знала, как ему помочь. А Мария, побледнев, казалось, уже чувствовала всем своим наболевшим телом толчки поезда, хотя он еще не двинулся с места, чтобы везти под палящим солнцем в духоте и зловонии перегретых вагонов больных и несчастных людей. Раздался свисток, паровоз запыхтел, и сестра Гиацинта встала: