Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская) Страница 12

— Я говорилъ съ нимъ объ этомъ. Онъ хотѣлъ посовѣтоваться объ этомъ съ вами.

Неловкая пауза. Даже насчетъ того, что такъ близко касалось его жены, онъ не нашелъ нужнымъ поговорить съ нею.

Я прибавилъ, чтобы прервать неловкое молчаніе:

— Во всякомъ случаѣ, теперь уже слишкомъ поздно начинать это. Зима наступитъ прежде, чѣмъ мы успѣемъ окончить нашу работу. Но весной — другое дѣло.

Барыня какъ будто оторвалась отъ какихъ-то мыслей.

— Теперь я припоминаю, что онъ говорилъ какъ-то объ этомъ, — сказала она. — Мы совѣтовались относительно этого. И рѣшили, что въ этомъ году уже слишкомъ поздно… Послушай, Елизавета, ты не находишь, что это очень интересно смотрѣть, какъ рубятъ лѣсъ.

Мы употребляли веревку, чтобы направлять дерево при его паденіи, и Фалькенбергъ какъ разъ прикрѣплялъ веревку на самой вершинѣ одного дерева.

— Зачѣмъ вы это дѣлаете?

— Чтобы дерево падало, куда слѣдуетъ… — началъ было я объяснять.

Но барыня не пожелала меня дальше слушать, она обратилась прямо къ Фалькенбергу и сказала:

— Развѣ не все равно, куда падаетъ дерево?

Тогда Фалькенбергъ началъ объяснять:

— О, нѣтъ, необходимо управлять этимъ. Надо смотрѣть, чтобы дерево при паденіи не поломало слишкомъ много молодого лѣса.

— Ты слышала? — обратилась барыня къ своей подругѣ. — Ты слышала, что у него за голосъ? Это онъ-то и поетъ.

Какъ мнѣ было досадно, что я говорилъ слишкомъ много, и что я не понялъ ея желанія! Я рѣшилъ показать ей, что понялъ ея урокъ. Да къ тому же я вѣдь былъ влюбленъ во фрёкенъ Елизавету, ни въ кого другого, а фрёкенъ Елизавета не капризничала и была такъ же красива, какъ и та, другая, — нѣтъ, въ тысячу разъ красивѣе! Я рѣшилъ поступить въ работники къ ея отцу. А пока я принялъ за правило, когда барыня обращалась ко мнѣ смотрѣть сперва на Фалькенберга, а потомъ на нее, и не отвѣчать, какъ если бы я боялся, что не мой чередъ говорить. Мнѣ кажется, что мое поведеніе задѣло ее немножко, и она даже сказала разъ со смущенной улыбкой:

— Да, голубчикъ, это я васъ спрашиваю.

О, эта улыбка и эти слова… Мое сердце радостно забилось, я началъ рубить со всей силой, которая развилась у меня отъ упражненія, и мой топоръ глубоко впивался въ дерево. Работа кипѣла. До меня отъ времени до времени доносились обрывки разговора.

— Я буду имъ пѣть сегодня вечеромъ, — сказалъ Фалькенбергъ, когда мы остались одни.

Насталъ вечеръ.

Я стоялъ на дворѣ и разговаривалъ съ капитаномъ. Намъ оставалось работы въ лѣсу дня на три, на четыре.

— Куда вы потомъ отправляетесь?

— На полотно желѣзной дороги.

— Быть можетъ, вы понадобитесь мнѣ еще здѣсь, — сказалъ капитанъ. — Я хочу улучшить дорогу, которая ведетъ къ шоссе, она слишкомъ круто спускается. Пойдемте, я вамъ покажу.

Онъ повелъ меня на южную сторону отъ главнаго строенія и сталъ показывать мѣсто рукой, хотя стало уже смеркаться.

— А когда будетъ готова дорога, да еще кое-что другое, то наступитъ и весна. А тамъ надо приняться и за водопроводъ. А кромѣ того, вѣдь Петръ все еще боленъ; такъ продолжаться не можетъ, мнѣ необходимо еще одного работника.

Вдругъ до насъ донеслось пѣніе Фалькенберга. Въ комнатахъ былъ огонь, Фалькенбергъ былъ тамъ и пѣлъ подъ аккомпаниментъ рояля. Весь воздухъ наполнился прекрасными звуками этого удивительнаго голоса, и невольно по мнѣ пробѣжала дрожь.

Капитанъ вздрогнулъ и посмотрѣлъ на окна.

— А впрочемъ, — сказалъ онъ вдругъ, — пожалуй, лучше и съ дорогой подождать до весны. На сколько дней осталось вамъ еще работы въ лѣсу, сказали вы?

— Три-четыре дня.

— Хорошо, на томъ мы и порѣшимъ: дня три-четыре и затѣмъ конецъ на этотъ разъ.

Какое быстрое и странное рѣшеніе, — подумалъ я. Я сказалъ:

— Собственно, проведенію дороги зима не помѣшаетъ; напротивъ, зимой во многихъ отношеніяхъ даже лучше прокладывать дорогу. Надо взрывать камни, возить щебень.

— Я это отлично знаю, но… Да, а теперь я пойду послушать пѣніе.

И капитанъ ушелъ въ домъ.

Я подумалъ: Это онъ, конечно, сдѣлалъ изъ вѣжливости, онъ хотѣлъ сдѣлать видъ, что причастенъ къ приглашенію Фалькенберга къ комнаты. Но онъ, конечно, охотнѣе остался бы поболтать со мной.

Какъ я былъ глупъ, и какъ я ошибался!

XXII

Моя пила была почти окончена, и я могъ составить ее и произнести пробу. На дворѣ у мостика еще торчалъ высокій пень поваленной вѣтромъ осины. Я прикрѣпилъ свой аппаратъ къ этому пню и сейчасъ же убѣдился, что пила пилитъ хорошо. Помалкивай, помалкивай! Скоро на твоей улицѣ будетъ праздникъ!

Къ сожалѣнію, я плохо зналъ теорію, я долженъ былъ все время провѣрять себя опытами, и это значительно замедляло мою работу. Вообще, я былъ принужденъ упроститъ систему моего аппарата, насколько это было возможно.

Это было какъ разъ въ воскресенье, когда я прикрѣпилъ свою машину къ осиновому пню. Новыя деревянныя части машины и свѣтлая сталь пилы такъ и сверкали на солнцѣ. Вскорѣ въ окошкахъ появились лица. а капитанъ вышелъ на дворъ. Онъ не отвѣтилъ мнѣ на мой поклонъ, а шелъ впередъ, не отводя глазъ отъ машины.

— Ну, какъ она идетъ?

Я привелъ пилу въ движеніе.

— Посмотрите-ка, и вправду дѣло идетъ на ладъ.

Барыня и фрёкенъ Елизавета вышли на дворъ, всѣ служанки вышли, Фалькенбергъ вышелъ. Я пустилъ въ ходъ пилу. Помалкивай, помалкивай!

Капитанъ сказалъ:

— Не пойдетъ ли слишкомъ много времени на прикрѣпленіе пилы къ дереву?

— Часть времени выигрывается тѣмъ, что пилить значительно легче. При этой работѣ не приходится потѣть.

— Почему

— Потому что давленіе вбокъ производится пружиной. Вотъ это-то давленіе и утомляетъ главнымъ образомъ работниковъ.

— А остальное время?

— Я хочу совершенно уничтожить винтъ и на мѣсто него примѣнить тиски, которые требуютъ только одного нажатія. У тисковъ будетъ рядъ нарѣзокъ, такъ что ихъ можно будетъ накладывать на стволы различной толщины.

Я показалъ капитану рисунки этихъ тисковъ, которые я еще не успѣлъ сдѣлать.

Капитанъ самъ пустилъ въ ходъ пилу, чтобы испытать, какое напряженіе силъ она требуетъ. Онъ сказалъ:

— Еще вопросъ, — не будетъ ли слишкомъ тяжело таскать по лѣсу пилу, которая вдвое больше обыкновенной лѣсной пилы.

— Конечно, — подтвердилъ Фалькенбергъ. — Это надо еще посмотрѣть.

Всѣ посмотрѣли сперва на Фалькенберга, а потомъ на меня. Тогда я заговорилъ.

— Одинъ человѣкъ можетъ сдвинуть нагруженную телѣгу на колесахъ. А тутъ будутъ передвигать двое людей пилу, которая двигается на колесикахъ, вертящихся на хорошо смазанной стальной оси. Эту пилу будетъ гораздо легче передвигать съ мѣста на мѣсто, нежели старую; въ крайности даже одинъ человѣкъ справится съ ней.

— Мнѣ кажется, что это почти невозможно.

— Увидимъ.

Фрёкенъ Елизавета спросила полушутя: — Но скажите мнѣ, я вѣдь ничего не смыслю въ этомъ, почему не проще перепиливать дерево по старому способу, какъ это всегда дѣлалось прежде?

— Онъ хочетъ сберечь силу, которую тратятъ тѣ, кто пилитъ, на давленіе вбокъ, — объяснилъ капитанъ. — При помощи этой пилы можно сдѣлать горизонтальный разрѣзъ при давленіи сверху внизъ, для вертикальнаго разрѣза. Представьте себѣ: вы давите внизъ, а пила дѣйствуетъ вбокъ. Скажите пожалуйста, — обратился онъ ко мнѣ, - вы не думаете, что вслѣдствіе давленія на концы пилы — разрѣзъ будетъ дугообразный?

— Съ этой пилой невозможно сдѣлать дугообразнаго разрѣза при всемъ желаніи, такъ какъ она имѣетъ форму Т, что дѣлаетъ ее несгибаемой.

Я думаю, что капитанъ дѣлалъ свои замѣчанія, безъ особенной надобности. При своихъ познаніяхъ онъ могъ бы лучше меня дать отвѣты на свои вопросы. Но зато было многое другое, на что капитанъ не обратилъ вниманія, и что очень озабочивало меня. Машина, которую предстояло таскать во всему лѣсу, должна была быть крѣпкой конструкціи, а я боялся, что двѣ пружины могли сломаться или согнуться отъ толчка. Во всякомъ случаѣ, моя машина была еще далеко не окончена.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Капитанъ подошелъ къ Фалькенбергу и сказалъ:

— Я надѣюсь, что вы ничего не имѣете противъ того, чтобы отправиться завтра съ нашими дамами въ далекое путешествіе? Петръ еще слишкомъ слабъ.

— Помилуйте, что я могу имѣть противъ этого?

— Фрёкенъ Елизавета уѣзжаетъ завтра домой, — прибавилъ капитанъ, уходя. — Вамъ надо быть готовымъ къ шести часамъ утра.

Фалькенбергъ былъ на седьмомъ небѣ отъ радости, что ему оказали такое довѣріе, и онъ поддразнивалъ меня и спрашивалъ, не завидую ли я ему. Нa самомъ дѣлѣ я вовсе не завидовалъ ему. Одно мгновеніе, быть можетъ, мнѣ было обидно, что моему товарищу отдали предпочтеніе, но вмѣстѣ съ тѣмъ меня несравненно больше прельщала перспектива остаться одному съ самимъ собой среди величавой тишины лѣса, нежели сидѣть на козлахъ и дрожать отъ холода,