Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза Страница 13

Согласен, на свете найдется немало людей, коим прибегать к этой методе было бы весьма вредно и, напротив, надобно больше читать и меньше размышлять, ибо в голове у них такая несуразица, и хуже того, до чего они сами додумаются, не найти. Вам же я предлагаю иное — ведь вы умеете вложить в прочитанное еще и свой, лучший смысл, и ваш живой ум создает как бы вторую, подчас лучшую книгу. Так станем же обмениваться мыслями: я буду рассказывать вам, что думали другие, а вы будете мне рассказывать, что вы сами думаете об этом предмете, и порою, закончив урок, я уйду более просвещенный вами, нежели вы мной.

Чем меньше вы будете читать, тем тщательнее следует выбирать книги. И вот на чем зиждется мой выбор. Главная ошибка учащихся, как я только что сказал, в том, что они слишком доверяют книгам и недостаточно пользуются своим умом, не помышляя, что собственный наш разум почти всегда обманывает нас меньше, чем все другие софисты. Стоит углубиться в себя, и сразу угадаешь доброе и отличишь прекрасное; не надо учить нас пониманию того или другого, ибо каждый из нас только тогда обманывается, когда желает обмануться. Но высшие примеры доброго и прекрасного встречаются реже и менее известны; их приходится искать вдали от нас. Из тщеславия мы мерим сильные характеры по нашим слабостям и считаем пустой выдумкой те достоинства, коих за собой не знаем; из лени и порока утверждаем, что достоинства эти мнимые, а ведь, по мнению человека ничтожного, то, чего не встречаешь ежедневно, не встречаешь никогда. Вот это заблуждение и следует опровергнуть. Нужно приучить себя чувствовать и видеть великое, дабы лишить себя оправдания в том, что не подражаешь ему. Душа возвышается, сердце воспламеняется от созерцания божественных образцов; чем больше размышляешь о них, тем больше стремишься уподобиться им, и все посредственное уже внушает тебе невыносимое отвращение.

Не станем же в книгах искать начал и правил, которые скорее обретешь внутри самого себя. Пренебрежем всеми этими пустыми спорами философов о счастье и добродетели, а время, которое они тратят на тщетные поиски путей к тому и другому, употребим на то, чтобы стать добрыми и счастливыми. Постараемся подражать великим примерам, а не следовать бесполезным системам.

Я всегда думал, что добро — это лишь прекрасное, претворенное в действие, что они тесно связаны и в совершенной человеческой натуре их питает один и тот же источник[14]. Сообразно такой мысли, вкус следует совершенствовать при помощи тех же средств, что и благонравие, и если прелесть добродетели глубоко трогает души, то они должны в равной степени быть чувствительны ко всем другим родам красоты. Мы упражняем как зрение, так и чувство; или, лучше сказать, верное зрение есть не что иное, как тонкое и острое чувство. Так, художник, увидев прекрасный ландшафт или прекрасную картину, приходит в восторг от таких предметов, на которые заурядный зритель не обратит внимания. Сколь многое воспринимается лишь чувством, в котором невозможно отдать себе отчет! Как много неопределенных оттенков улавливаем мы то и дело, повинуясь лишь указаниям вкуса! Вкус — это своего рода микроскоп для суждения; благодаря ему становится возможно распознать малое, и его действие начинается там, где прекращается действие суждения. Что же нужно для развития вкуса? Нужно так же учиться видеть, как учиться чувствовать; судить о прекрасном, полагаясь на изощренное зрение, как о добром — полагаясь на чувство. Да, я даже утверждаю, что не всякому сердцу дано почувствовать волнение при первом взгляде на Юлию.

Вот почему, моя прелестная ученица, я ограничиваю все ваши занятия чтением книг нравственных и отмеченных хорошим вкусом. Нот почему, сведя свою методу к наглядным примерам, я предлагаю вам не определение добродетелей, а только образы людей добродетельных, не правила хорошего слога, а только книги, написанные хорошим слогом.

Не удивляйтесь же, что я сделал кое-какие изъятия из того, что мы читали прежде; надобно уменьшить количество книг, чтобы читать с пользой, — таково мое убеждение; с каждым днем я все яснее вижу — лишь то, что говорит душе, достойно вашего изучения. Мы отменяем занятия языками, оставим лишь итальянский, ибо вы его знаете и любите. Откажемся и от начальной алгебры и геометрии. Мы простились бы и с физикой, если бы у меня хватило духу лишить вас терминов, которые вы из нее черпаете. Мы навсегда откажемся от новой истории, за исключением истории нашего отечества, да и то лишь потому, что в нашей стране царят свобода и простота, что здесь и в новые времена еще встречаются люди, отмеченные добродетелями древних. Только не слушайте тех, кто уверяет, будто для каждого человека всего увлекательнее история его отечества. Это неправда. Есть страны, историю которых просто нет силы читать, если ты, конечно, не глупец и не дипломат. Увлекательнее всего та история, в которой найдешь больше наглядных примеров добрых нравов, разнообразных характеров, — одним словом, того, что служит поучению. Кое-кто вам скажет, будто у нас этого не меньше, чем у древних. Это неправда. Откройте-ка новую историю, и тем, кто так говорит, придется замолчать. В наше время народы безлики, им не нужны живописцы, в наше время правители бесхарактерны, им не нужны историки: достаточно знать, какое положение занимает человек, чтобы предвидеть, что он совершит. Вам скажут, будто у нас нет хороших историков, но спросите — отчего? Все это неправда. Дайте предмет для хорошей истории, и хорошие историки найдутся. Вам, наконец, скажут, будто люди во все времена одинаковы, что у всех те же добродетели и те же пороки, а древними восхищаются лишь потому, что они древние. Это тоже неправда, ибо встарь совершали великие дела малыми средствами, а ныне — делают наоборот. Древние были современниками своих историков и тем не менее научили нас ими восторгаться. Без сомнения, если наши потомки и станут восторгаться нашими историками, то не мы их этому научим.

Я оставил в угоду вашей неразлучной подруге кое-какие занимательные книжки, — для вас я бы их не оставил. Кроме творений Петрарки, Тассо, Метастазио и великих французских драматургов, в моем плане нет стихов, нет и книг о любви, которые обычно дают читать представительницам вашего пола. Да что мы узнаем о любви из этих книжек? Ах, Юлия, наше сердце поведает нам гораздо больше, — напыщенный книжный язык холоден для влюбленных. Кроме того, такое чтение напрасно возбуждает душу, изнеживает ее и лишает твердости. Истинная же любовь, напротив, — всепожирающий огонь, он воспламеняет другие чувства и вдыхает в них новые силы. Вот почему и говорят, что любовь создавала героев. Счастлив тот, кому судьбой предназначено стать героем и чьей возлюбленной будет Юлия!

Ведь я говорила вам, что мы были счастливы; и лучшее доказательство этому тоска, которая охватывает меня при недолгой разлуке. Если б у нас были беды потяжелее, ужели мы страдали бы, расставшись на два дня? Я говорю — мы, ибо знаю, что мой друг разделяет со мной нетерпеливое ожидание; разделяет, я это чувствую, и он сам чувствует: ему нет нужды говорить мне об этом.

Мы в деревне лишь со вчерашнего вечера, и еще не настал час нашей обычной встречи, однако ж от самой перемены места наша разлука мне еще несноснее. Если б вы не запретили мне геометрию, я бы сказала, что тоска моя прямо пропорциональна разделяющему нас времени и расстоянию между нами; ибо, по-моему, чем дальше мы друг от друга, тем горше разлука.

Я привезла сюда ваше письмо вместе с планом занятий и, решив подумать и над тем и над другим, уже дважды перечитала письмо. Последняя фраза меня бесконечно умиляет. Вижу, друг мой, что ваша любовь — любовь истинная, ибо пока она не отвратила вас от благородных деяний и ваше чувствительное сердце еще способно приносить жертвы во имя добродетели. В самом деле, просвещать женщину, желая развратить ее, — гнуснейшее обольщение, а кто хочет романами растрогать ее сердце, тот, значит, не может этого добиться собственными силами. Если б вы толковали философию себе на пользу, если б попытались внушить принципы, выгодные лишь вам, желая ввести меня в заблуждение, я быстро бы вас разгадала; но вы этого не делаете — вот что всего опаснее и обольстительнее. Как только мое сердце стало жаждать любви и я почувствовала стремление к вечной привязанности, я начала умолять небо, чтобы оно соединило меня не просто с милым человеком, но с человеком, обладающим прекрасной душой, ибо я хорошо знаю, что из всех благ, дарованных человеку, только она не принесет разочарования и что прямота и благородство украшают все чувства, с которыми сочетаются. В награду за добрые побуждения я получила, подобно царю Соломону, не только просимое, но и то, о чем даже не просила.[15] В этом я вижу хорошее предзнаменование для всех своих заветных желаний и не теряю, друг мой, надежды в один прекрасный день сделать вас счастливым, как вы того заслуживаете. Путь к этому долог, труден, неверен; препятствия огромны. Не смею загадывать, но верьте: я добьюсь всего, чего в силах достигнуть любовь и терпенье. А вы, как прежде, старайтесь угодить моей матушке; когда же вернется отец, решивший после тридцатилетней службы выйти наконец в отставку, вам придется сносить надменность старого дворянина, человека грубоватого, но с благородной душой, — он полюбит вас, не выказывая желания обласкать, и будет уважать вас, не распространяясь об этом.