Виктор Гюго - Труженики моря Страница 13

Океан был его пациентом; он обошел кругом света, как доктор обходит клинику, и выследил все климаты, как в здоровую, так и в нездоровую их эпоху. Он знал до тонкости патологию времен года. Часто можно было услышать от него замечание, вроде следующего: барометр опустился однажды, в 1796 году, на три градуса ниже бури. Он был моряком из любви к искусству. Он ненавидел Англию так же пламенно, как любил море. Он основательно изучил английский флот, чтобы знать все его слабые стороны. Он был источником всяческих знаний; справочной книгой, календарем, тарифом. Он знал наизусть таксу сбора с маяков, особливо английских; пенни с тонны здесь, фартинг — там.

Он говорил: «Маяк Малого утеса, сжигавший прежде только двести галлонов масла, теперь сжигает тысячу пятьсот!» Однажды он занемог на корабле и был совсем при смерти; весь экипаж окружал его койку; вдруг посреди своей агонии он перестал на минуту стонать, чтобы сказать корабельному плотнику: «Хорошо было бы приладить в брам-эзельгафте по гнезду с каждой стороны для чугунного шкива с железною осью, чтобы пропускать брам-гордени».

Редко случалось, что за столом судовщиков и за столом таможенных разговаривали об одном и том же предмете. Однако этот редкий случай представился в первых днях февраля, именно в то время, до которого мы довели наш рассказ. Трехмачтовый корабль «Тамолипа», капитан Зуелла, пришедший из Чили и туда же возвращавшийся, обратил на себя всеобщее внимание. За столом судовщиков рассуждали об его грузе, за столом таможенных — об его подозрительном виде.

Капитан Зуелла, из Капиапо, был чилиец. Он сражался с удивительной независимостью в войнах за независимость, то держа сторону Боливара, то Морило, смотря по тому, что ему было выгоднее. Он нажил себе богатство тем, что услуживал всем. Он принадлежал к той великой партии, которую можно назвать партиею личной выгоды. Он по временам являлся во Францию по коммерческим делам и, судя по слухам, охотно принимал к себе на корабль всяких беглецов, банкротов и политических изгнанников, только бы они хорошо платили. Способ нагрузки этого опасного товара был очень прост. Беглец дожидался в каком-нибудь уединенном месте берега, и Зуелла посылал за ним лодку в минуту снятия с якоря. Он таким образом в прошлую свою поездку увез одного молодца, замешанного в процессе Бертона; а теперь говорили, что он намерен способствовать бегству нескольких людей, скомпрометированных в деле Бидасаа. Полиция зорко следила за ним.

Времена, описываемые нами, были эпохой бегств. Реставрация была реакцией; революция порождает эмиграцию, реставрация — изгнание. В первые семь или восемь лет после восстановления Бурбонов паника была повсеместная в финансах, в промышленности и особливо в торговле, где банкротства следовали одно за другим. В политическом мире бежал всякий, кто мог. Поставить себя в безопасное положение — вот что было общим стремлением. Беглецы стремились в Техас, в утесистые горы, в Перу и Мексику. Беранже в одной из своих песен говорит: «Дикие, мы французы, пожалейте нашу славу». Покидать отечество было единственным средством спасения. Но ничего не может быть труднее, как бегство; это простое, по-видимому, слово заключает в себе страшные бездны. Все служит преградой беглецу. Чтоб скрыться, надо переодеться. Многие значительные и даже знаменитые люди должны были прибегнуть к этому средству, употребляемому мошенниками. И еще они редко пользовались успехом. Они слишком привыкли действовать открыто, нараспашку, так что им было чрезвычайно трудно прикидываться, играть роль. Беглый каторжник в глазах полиции был гораздо менее подозрителен, чем генерал.

Можно ли себе представить невинность гримирующуюся, добродетель, изменяющую свой голос, славу, надевающую маску? Встретив на улице человека подозрительного, вы смело могли сказать: это какая-нибудь знаменитость, отыскивающая фальшивый паспорт. Странные увертки беглеца не доказывали вовсе, что перед вами стоит не герой. За этими бегствами честных людей скрывались менее подозреваемые и преследуемые бегства мошенников. Негодяй, принужденный скрыться от кары правосудия, пользовался общим смятением, становился в ряды изгнанников и часто, благодаря своему искусству, казался в этом полумраке более честным, чем честные люди. Ничто не может быть столь неловким, как честность, преследуемая законом. Она ничего не понимает в своем странном положении и делает глупости на каждом шагу.

Надо заметить еще странную особенность, что бегство, преимущественно для бесчестных людей, открывало дорогу ко всему. То количество образования, которое каждый мошенник приносил с собою из Парижа или Лондона, служило ему приданым, рекомендовало его в глазах первобытных или диких народов и делало его просветителем невежества. Бежавший отсюда вследствие преследования закона очень легко мог сделаться там священником. В подобных исчезновениях было нечто фантасмагорическое, и многие бегства приводили к результатам, о которых беглецы и во сне не мечтали.

Содействовать бегству было особой промышленностью, и чрезвычайно выгодной от многочисленности подобных случаев. Эта спекуляция служила добавлением многих торговых операций. Кто хотел спастись в Англию, обращался к контрабандистам; кто хотел спастись в Америку, обращался к таким бывалым пройдохам, как Зуелла.

XXXIII

Зуелла приходил иногда поесть в трактир «Жан». Сьер Клубен знал его в лицо.

Впрочем, сьер Клубен не был горд; он не гнушался знать в лицо мошенников. Он даже доходил до того, что иногда знал их лично, здоровался с ними на улице и жал им руку. Он говорил по-английски и по-испански с контрабандистами. Он объяснял свое странное поведение в этом отношении различными изречениями: «Можно извлечь добро из знакомства со злом». «Кормчий должен зондировать пирата, ибо пират подводный камень». «Я пробую мошенника, как доктор пробует яд». — На это нечего было отвечать. Все оправдывали капитана Клубена. Ничто не могло его скомпрометировать. Что бы ни сделал Клубен, все было хорошо и относилось к его добродетели. Его непогрешимость была единодушно всеми признана. Кроме того, он очень ловкий человек, говорили про него, — и многие его знакомства, которые скомпрометировали бы другого человека, только упрочивали за ним славу ловкого, смышленого человека.

Сьер Клубен принадлежал к категории людей, которые могут беспрепятственно входить в рассуждения с бандитами и мазуриками. Мимо идущие честные люди понимают, зачем это делается, и подмигивают им в знак удовольствия.

«Тамолипа» кончила нагрузку и готовилась к отплытию.

В один из вторников, вечером, «Дюранда» вошла в С<ен->Мало еще засветло. Сьер Клубен, стоя на палубе, руководил входом в гавань и увидел двух разговаривавших людей возле Малой Бухты, на песчаной отмели, между двумя скалами, в очень уединенном месте. Он навел на них подзорную трубу и узнал одного из них. Это был капитан Зуелла. Он, кажется, узнал и другого.

Этот другой был очень высок и с проседью. На нем была шляпа с широкими полями и длинная, степенная одежда друзей (квакеров). Он скромно опускал глаза.

Придя в трактир «Жан», сьер Клубен узнал, что «Тамолипа» намеревается выступить в море дней через десять.

Впоследствии оказалось, что он наводил еще кое-какие справки.

В сумерках он зашел к оружейнику в улице Св. Викентия и сказал ему:

— Знаете вы, что такое револьвер?

— Да, — отвечал оружейник, — американская штука.

— Это пистолет, возобновляющий свою речь.

— В самом деле: он может спросить и ответить.

— И заставить замолчать.

— Правда, господин Клубен. У него вращающееся дуло.

— И пять или шесть пуль.

Оружейник приподнял край губы и испустил легонький свист, что вместе с покачиванием головы выражает, как известно, удивление.

— Славная штука, господин Клубен. И, должно быть, пойдет в ход.

— Я желал бы приобрести шестиствольный револьвер.

— У меня таких нет.

— Как нет? У вас, у оружейника?

— Я еще не заводил этого товара. Во Франции все еще делают только пистолеты.

— Черт возьми!

— Револьверов вовсе нет в продаже.

— Черт возьми!

— У меня есть отличные пистолеты.

— Я хочу револьвер.

— Оно, конечно, выгоднее. Но постойте…

— А что?

— Да кажется, что в С<ен->Мало можно купить такую штуку, по случаю.

— Револьвер?

— Да.

— И продается?

— Да.

— А где?

— Я, кажется, знаю, где. Я справлюсь.

— Когда вы можете дать мне ответ?

— По случаю. Но отличный!

— Когда же мне прийти за ответом?

— Уж если я вам достану револьвер, можете быть уверены, что он будет хорош.

— А когда вы мне дадите ответ?

— В следующий приезд.

— Только не говорите, что для меня, — сказал Клубен.