Лао Шэ - Сказители Страница 13

Баоцин шел центральным номером программы.

На этот раз полотнище вокруг стола было из красного шевиота, без всякой вышивки. Лишь наклеены три больших иероглифа из черного атласа: Фан Баоцин. Как только появилась новая надпись, в зале открылась входная дверь, и народ повалил наружу – после этих девиц в туфлях на высоких каблуках кому было охота слушать пение какого-то мужчины? Осталась лишь небольшая часть зрителей. Им тоже все надоело, однако нужно было соблюдать приличия.

Полог на двери отодвинулся, и яркий свет газовых ламп осветил гладковыбритую голову Баоцина, отливавшую зеленоватым блеском. Выйдя на сцену, он непрестанно улыбался и кланялся, отвечая на аплодисменты зрителей. Одет он был в широкий шелковый халат цвета морской волны и в черные атласные туфли на толстой подошве. Выходя на сцену, Баоцин всегда одевался со вкусом, сохранял чувство меры.

Он спокойно направился к барабану, слушатели с любопытством следили за ним. Баоцин отнесся равнодушно к тому, что кто-то покинул зал, то были люди несведущие. В себе он был уверен. Те из слушателей, кого он знал, смогут насладиться его пением. И не беда, что некоторые молодые люди ушли. Они пришли сюда лишь для того, чтобы поглядеть на исполнительниц.

На барабане Баоцин играл так же просто, как и Сюлявь. Однако он ударял по нему чуть сильнее, извлекая достаточно громкие и вместе с тем приятные на слух звуки. Барабан, попав ему в руки, становился удивительно послушным. Короткие удары определяли размер для трехструнки, на которой аккомпанировал Сяо Лю. Тот уже успел подстроиться к ритму и играл весьма благозвучно.

Спев небольшой отрывок, Баоцин поблагодарил слушателей за то, что они почтили его своим присутствием, и за замечания, которые он готов выслушать. Сегодня день премьеры, поэтому, если в чем-то к публике было проявлено недостаточно внимания, просим извинения и снисхождения. Он сказал, что через несколько дней зал станет еще удобней и краше. Баоцин готовился произнести это легко и непринужденно, но в нужный момент все приготовленные слова вылетели из головы. Он стал заикаться и, наконец, сам расхохотался, за что присутствующие великодушно простили его, наградив аплодисментами.

Он представил публике свой следующий номер. Это был сказ «Склон Чанбаньпо» из романа «Троецарствие».

Не успел он пропеть первые ноты, как слушатели сразу же притихли. Они почувствовали, что перед ними, похоже, истинный артист. Баоцин весь преобразился. В полной тишине он принял строгий вид, нахмурил брови и устремил взгляд на барабан.

Первую фразу он пропел громко и приподнято: «Древние дороги и дикие скалы переплелись в нужде, простой народ беден и обагрен кровью...» Слушатели сидели тихо, целиком обратившись в слух, боясь вздохнуть. Густой голос Баоцина звучал мощно, подобно накату морских волн. Каждый спетый им слог был полон пафоса, а само неторопливое повествование изобиловало бесконечными нюансами: и беспредельной нежностью, и пылким благородным порывом. Голос его звучал то низко и глухо, то несся стремительно и быстро. Каждое спетое слово звучало по-своему прекрасно.

В выступлении Баоцина в удивительной гармонии слились сказ и пение. «Верность и преданность во все времена были весомы, а прах пусть даже богатыря, – легок как перышко», – пел Баоцин. Он мог изобразить печаль и горе, покорив людей своей задушевностью: «Беспутная жена таит в душе память о молодости, в студеный ветер под ущербной луной проливает слеш...» Только тот, кто довел свое мастерство до совершенства, мог так растрогать сердца людей пением.

Баоцин пел и входил в роль. Его барабанная палочка была похожа на волшебную, превращаясь то в одно, то в другое. В ровном положении она обозначала блестящий меч; в вертикальном это было поблескивающее копье длиною в несколько метров; махнет ею в воздухе – напряженное сражение с тысячами воинов и коней; нагнется – и это значит, что он вышел из дверей; поднимет ногу – сел на коня.

Сюлянь и Циньчжу тоже играли на сцене. Но Сюлянь не любила активного действия, а Циньчжу, наоборот, частенько перебарщивала. Мастерство Баоцина было отточено годами. Его жесты не только способствовали раскрытию сюжета, но и в значительной степени подчеркивали музыкальный рисунок сказа.

Внезапно Баоцин ударил по барабану, оборвался аккомпанемент, и в наступившей тишине он, на одном дыхании, будто разговаривая, произнес свыше десятка фраз речитативом. Затем внезапный удар в барабан, и вновь в прежнем темпе и ритме заиграла трехструнка.

Баоцин рассказал о самоубийстве Ми Фужэнь и о том, как Чжао Цзылун с Адоу на руках пробился через двойное окружение. Когда он пел, всем казалось, что они слышат топот коней и боевой клич преследующих их воинов.

В заключение Баоцин с большим подъемом воспел верного н храброго Чжао Цзылуна и его славное имя. Когда он исполнял этот сказ, пылкость его души, сила переживания и сам патриотический настрой всколыхнули каждого сидящего в зале. В конце он низко поклонился и удалился через дверь за сцену. Раздался гром аплодисментов и крики «браво».

Баоцин, вытирая выступившие на лбу капельки пота, вышел на сцену для поклона. Вновь овации. Он что-то сказал, но его не было слышно. Все кричали: «Браво! Браво!»

 – Спасибо, уважаемые господа! Спасибо, уважаемые господа! – Лицо его сияло, и он непрерывно повторял: – До завтра! Просим вас пожаловать к нам еще, у нас в запасе много интересных сказов! Убедительно просим почтить нас своим присутствием и высказать нам свои поучительные суждения. – Говоря эти слова, Баоцин стал расправлять свой синий шелковый халат. Тот оказался насквозь мокрым и плотно прилип к спине.

Глава 6

Тан Сые поспешил получить ту часть денег, которая причиталась Циньчжу за выступление в день премьеры. Как всегда, ему казалось, что все сговорились его обмануть. С подозрением посматривал он на Баоцина и кассира, занятых подведением баланса, затем отправился за кулисы и стал там наблюдать, кто чем занимается. Наконец он снова вернулся, чтобы получить деньги прямо в руки. И пусть никто и не мечтает о том, чтобы недодать его дочери хоть один медяк.

Тетушка Тан была так толста, что не могла даже протиснуться в помещение кассы и лично контролировать подведение итогов. Но если бы ей и удалось это сделать, то остальные могли и не пытаться туда войти. Поэтому она сидела в кресле за кулисами, как Будда, и зорко следила за тем, что не было видно ее мужу. При дележе денег своей энергией она превосходила всех. Сейчас она болтала с Сюлянь, слушая ее детские рассуждения. Тетушка Тан любила детей, и чем менее понятливыми были дети из чужих семей, тем больше это ее забавляло.

Контрамарок было выдано так много, что особого заработка не получилось и актеры не смогли взять свое «сполна». По старому правилу в таких случаях все получают поровну. Однако Баоцин великодушно заявил, что добровольно отказывается от своей доли, поскольку это первое представление. Пусть все получат сполна, а завтра вечером, он надеется, публика соберется снова. Что бы там ни было, он должен хотя бы так добиваться расположения людей.

Эти слова насторожили Тан Сые еще больше. Сам он никогда не оказывался внакладе и не верил, что на подобное по своей воле могут согласиться другие. Баоцин наверняка скрыл от него часть денег, а теперь изображает этакое великодушие. Я, Тан Сые, не могу позволить, чтобы он вот так просто забрал деньги. Однако выручка и счет были перед глазами, и Тан Сые не к чему было придраться. Он поспешил к супруге, и некоторое время они о чем-то шептались. Как быть? Как противостоять этому хитрому Баоцину? Оба они уже с десяток лет существовали за счет Циньчжу. И не раз оказывались обманутыми. Надо придумать что-нибудь такое, чтобы вытянуть из Баоцина денежки, хотя бы полтинник!

Они пошептались минуту-другую, и тетушка Тан решила все же принять ту часть денег, которая причиталась Циньчжу. Она должна была получить деньги и положить их во внутренний карман. Только это можно было считать надежным. Затем она велела Тан Сые отвести Циньчжу домой, а сама осталась для ведения переговоров с Баоци- ном. Она считала, что для женщины подобное поражение не было постыдным; а через пару дней вообще приходила к выводу, что ничего особенного и не произошло. Глубоко вздохнув, она скрестила руки на высокой груди и стала дожидаться Баоцина.