Чарльз Диккенс - Лавка древностей. Часть 2 Страница 13

Мимо такихъ-то дикихъ сценъ и при такомъ оглушительномъ шумѣ незнакомецъ провелъ ихъ въ глубину зданія къ огромному горну, въ которомъ, по его словамъ, день и ночь поддерживался огонь. Словъ его они не могли слышать за этимъ шумомъ и лишь догадывались о томъ, что онъ говорилъ, слѣдя за движеніями его губъ. Кочегаръ, которому онъ пришелъ на смѣну, былъ очень радъ, хоть на-время избавиться отъ своей адской обязанности, и тотчасъ же удалился, оставивъ нашихъ странниковъ наединѣ съ ихъ новымъ покровителемъ. тотъ, не теряя времени, разложилъ Неллинъ плащъ на кучѣ золы и, указавъ ей мѣсто, гдѣ удобнѣе развѣсить платъе для просушки, знаками посовѣтовалъ и ей, и дѣдушкѣ лечь отдохнуть, а самъ усѣлся на старой рогожѣ у топки и, опершись подбородкомъ на руку, сталъ слѣдить за пламенемъ, пробивавшимся сквозь дверныя щели, и за бѣлой золой, падавшей въ нижнюю часть топки.

Хотя постель Неллина была не изъ мягкихъ и не изъ особенно удобныхъ, но теплота, благотворно подѣйствовавшая на ея иззябшіе члены, и страшная усталость сдѣлали свое дѣло: убаюканная шумомъ, который все слабѣе и слабѣе раздавался въ ея ушахъ, она сладко заснула, обнявъ за шею рядомъ съ ней спавшаго дѣдушку.

Много ли, мало ли она спала, — она не могла бы этого опредѣлить, — только проснулась она среди ночи, когда еще было совсѣмъ темно. Она была укрыта рабочими блузами, отлично предохранявшими ее какъ отъ нестерпимаго жара, такъ и отъ холоднаго вѣтра, врывавшагося въ зданіе. Взглянувъ по направленію къ топкѣ, она увидѣла, что ихъ покровитель сидѣлъ въ томъ же самомъ положеніи и, не шевелясь, казалось даже не дыша, съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣлъ на огонь. Долго лежала она такъ, въ просоньяхъ, глядя на него, пока, наконецъ, ее обуялъ страхъ: ужъ не умеръ ли онъ, подумала она. Она потихоньку встала и, подойдя къ нему, шопотомъ на ухо окликнула его.

Онъ повернулъ голову, посмотрѣлъ сперва на нее, потомъ на то мѣсто, гдѣ она спала, какъ бы желая удостовѣриться въ томъ, что это точно она его окликнула, и заглянулъ ей въ лицо.

— Я боялась, ужъ не заболѣли ли вы. Всѣ другіе работники ходятъ взадъ и впередъ, а вы такъ тихо сидите, говорила Нелли.

— Они знаютъ мой характеръ и не трогаютъ меня, хотя подчасъ и подсмѣиваются надо мной, промолвилъ кочегаръ. — Посмотрите-ка сюда, вотъ это мой другъ, прибавилъ онъ, указывая на горящіе уголья.

— Какъ, огонь.

— Да, огонь. Знаете ли, онъ однихъ лѣтъ со мной и мы съ нимъ по цѣлымъ ночамъ разсуждаемъ и бесѣдуемъ.

Дѣвочка съ изумленіемъ взглянула на него, но онъ уже повернулся и по-прежнему задумчиво смотрѣлъ на огонь.

— Для меня это все равно, что книга, продолжалъ онъ, — единственная книга, которую я научился читать; и какихъ только исторій она мнѣ не разсказываетъ! тутъ есть и музыка: я этотъ голосъ могу различить между тысячью другихъ голосовъ, хотя въ его ревѣ ихъ слышится не одинъ; есть тутъ и картины. Вы не можете себѣ представить, какія странныя физіономіи и сцены иной разъ рисуютъ мнѣ эти горящіе уголья! Огонь служитъ мнѣ также и памятью, разсказывая шагъ за шагомъ всю мою прошлую жизнь.

Наклонившись впередъ, чтобы лучше прислушиваться къ его словамъ, Нелли замѣтила, что по мѣрѣ того, какъ онъ говорилъ, глаза его разгорались, онъ воодушевлялся.

— Да, говорилъ онъ, слегка улыбаясь, — онъ все тотъ же, съ тѣхъ поръ, какъ я его помню, какъ, бывало, еще крошечнымъ ребенкомъ, я вдоволь наползаюсь вокругъ него, да тутъ же и засну. Тогда мой отецъ былъ кочегаромъ.

— A ваша мать? спросила дѣвочка.

— Она давно умерла. Здѣсь женщинамъ-работницамъ трудно живется. Съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ сказали, что она умерла отъ слишкомъ тяжелаго труда, и огонъ мнѣ нашептываетъ то же самое. Да оно такъ и должно быть. Я всегда этому вѣрилъ.

— Стало быть, вы здѣсь и выросли?

— Здѣсь я проводилъ и лѣто, и зиму. Сначала тайкомъ, а потомъ, когда узнали, что я здѣсь, мнѣ позволили оставаться при отцѣ. Огонь меня и вскормилъ, вогъ этотъ самый огонь. И ни разу съ тѣхъ поръ онъ не потухалъ.

— Вы его очень любите? спросила Нелли.

— Разумѣется, люблю. Отецх умеръ, стоя передъ нимъ. Я видѣлъ, какъ онъ упалъ, вонъ тамъ, гдѣ горитъ зола. Помню, я еще удивлялся, какъ это онъ не помогъ ему.

— И вы съ тихъ поръ постоянно здѣсь работаете?

— Постоянно. Былъ одинъ перерывъ, очень для меня тяжелый, но огонь не переставалъ горѣть и въ мое отсутствіе. Глядя на меня, вы, конечно, догадываетесь, какое у меня было дѣтство; но все-таки я былъ ребенкомъ въ свое время, и когда я нынче ночью увидѣлъ васъ на улицѣ, вы мнѣ напомнили, какимъ я былъ тогда, когда умеръ мой отецъ, и мнѣ очень захотѣлось привести васъ сюда, къ этой топкѣ. Когда вы спали, я все думалъ о томъ старомъ времени. A вамъ бы слѣдовало еще соснуть немножко. Лягте, дитя мое, усните.

И онъ повелъ ее къ ея неприхотливому ложу и, снова прикрылъ ее рабочими блузами, возвратился къ своему мѣсту. По-прежнему сидѣлъ онъ неподвижно, какъ статуя, лишь время отъ времени подбрасывая въ печь топливо. Дѣвочка пробовала было продолжать свои наблюденія, но вскорѣ вѣки ея сомкнулись, и она заснула сладкимъ сномъ, словно она была не въ сараѣ, а во дворцѣ, и лежала не на кучѣ золы, а на пуховикѣ.

Когда она проснулась, солнце уже косыми лучами врывалось сквозь стѣнныя отверстія. Лучи доходили только до половины строенія и углубляли мракъ въ его нижней части. Все тотъ же оглушительный шумъ, все тотъ же пылающій огонъ: въ общемъ, жизнь почти не измѣнялась внутри этого зданія ни днемъ, ни ночью.

Подѣлившись съ своими гостями скромнымъ завтракомъ, состоявшимъ изъ очень небольшой порціи кофе и ржаного хлѣба, покровитель ихъ спросилъ, куда-жъ они думаютъ теперь идти. Нелли отвѣчала, что они ищутъ какой нибудь уедименной деревеньки, вдали отъ городовъ и другихъ селъ, и въ свою очередь спросила его, запинаясь, не можетъ ли онъ указать имъ дорогу къ такому мѣсту.

— Я почти незнакомъ съ деревней, отвѣчалъ тотъ, качая головой. — Вся моя жизнь, какъ видите, проходитъ передъ этой топкой, и я даже рѣдко выхожу подышать воздухомъ. Но я знаю, что есть такія мѣста.

— A далеко отсюда? спросила Нелли.

— Конечно, далеко. Да развѣ вблизи нашего города можетъ расти какая нибудь зелень? Кругомъ него, на большомъ разстояніи, вся земля выжжена такимъ точно огнемъ, какъ нашъ, а дорога такая черная, что ночью даже страшно по ней идти.

— Теперь ужъ все равно; мы должны идти и пойдемъ, энергично промолвила дѣвочка, замѣтивъ, что старикъ съ безпокойствомъ прислушивается къ ихъ разговору.

— Дорога убійственная для такихъ маленькихъ ножекъ, какъ ваши, видъ кругомъ ужасный, народъ грубый. Неужели же вамъ нѣтъ никакой возможности вернуться назадъ?

— Рѣшительно никакой! воскликнула дѣвочка, собираясь идти. — Если вы можете намъ указать дорогу, сдѣлайте милость, укажите; если же не можете, то, по крайней мѣрѣ, не старайтесь поколебать нашего намѣренія: вы не знаете, отъ какой страшной опасности мы бѣжимъ, а то бы вы не стали насъ отговаривать.

— Если такъ, Боже меня упаси, чтобъ я сталъ васъ отговаривать, произнесъ кочегаръ, переводя глаза отъ взволнованной дѣвочки къ старику.

Тоть стоялъ понуря голову и глядѣлъ въ землю.

— Пойдемте, я вамъ укажу дорогу, самую лучшую, какую я только знаю. Очень жаль, что ничѣмъ больше не могу вамъ услужить.

И, проводивъ ихъ за дверь, онъ сталъ такъ пространно объяснять имъ, какого направленія они должны держаться въ городѣ и по выходѣ изъ него, что Нелли поспѣшила поблагодарить его за участіе и увести дѣдушку.

Не успѣли они повернуть за уголъ, какъ онъ нагналъ ихъ и, пожимая дѣвочкѣ руку, оставилъ въ ней что-то: двѣ старыя, грязныя, закопченыя мѣдныя монеты, какъ оказалось. И кто знаетъ, можетъ быть эта ничтожная лепта такъ же ярко засіяла передъ Престоломъ Всевышняго, какъ и тѣ щедрыя пожертвованія, что прославляются на могильныхъ надписяхъ.

Они разстались и пошли каждый своей дорогой: дѣвочка все дальше и дальше увлекала старика отъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ его поджидали преступленіе и позоръ, а кочегаръ возвратился къ своей топкѣ, которой временное посѣщеніе нежданныхъ гостей придало новый интересъ въ его глазахъ, и съ тѣхъ поръ все новые и новые разсказы читалъ онъ въ раскаленныхъ угольяхъ.

VIII

Ни разу еще въ продолженіе всѣхъ своихъ странствованій, ни даже въ то достопамятное утро, когда они рѣшились покинуть свое пепелище и пустились въ невѣдомый для нихъ новый міръ, они не желали такъ горячо и такъ страшно вырваться на свѣжій воздухъ, на просторъ полей, холмомъ и лѣсовъ и уединиться отъ людей, какъ теперь, когда они шли по шумнымъ, грязнымъ улицамъ большого промышленнаго города, окутаннаго клубами дыма и кишащаго голоднымъ, безпріютнымъ, нищимъ людомъ. Все, что они видѣли кругомъ, безотрадно дѣйствовало на душу, отнимало послѣднюю надежду, вселяя отчаяніе.