Эрнест Хемингуэй - Вешние воды Страница 13

Он встал со стула, порывисто подал руку одному индейцу, похлопал по плечу другого, распахнул дверь закусочной и шагнул в ночь.

Индейцы переглянулись.

— Белый вождь — исключительно приятный парень, — заметил большой индеец.

— Как ты думаешь, был он на войне? — спросил маленький.

— Кто его знает! — ответил высокий.

— Белый вождь сказал, что купит мне новую руку, — пробормотал низенький.

— Возможно, ты получишь даже больше, — сказал высокий.

— Как знать.

Они снова принялись за еду.

А на другом конце стойки наступал конец супружеской жизни.

Скриппс О'Нил и его жена сидели рядом. Теперь миссис Скриппс знала: ей его не удержать. Все ее старания пошли прахом. Она потерпела поражение. Она знала, что проиграет. Теперь уже его не удержать. А Мэнди опять говорит. Говорит. Говорит. Только и знает, что говорит. Именно этот нескончаемый поток литературных сплетен подводил сейчас к концу ее, Дианы, замужество. Не может она его удержать. Он уходит. Уходит. Уходит от нее. Убитая горем, Диана сидит у стойки. Скриппс слушает, как говорит Мэнди. А Мэнди говорит. Говорит. Говорит. Коммивояжер — он теперь уже их старый знакомый — сидит и читает свою детройтскую «Ньюс». Не удержать ей его. Не удержать. Не удержать.

Маленький индеец встал со стула и подошел к окну. Все стекло было покрыто толстым слоем узорчатого инея. Индеец подышал на замерзшее стекло, потер глазок пустым рукавом своей макино и глянул в темноту. И вдруг отскочил от окна и опрометью выскочил в ночь. Высокий индеец проводил его глазами, неторопливо доел свой ужин, взял зубочистку, сунул ее меж зубов и исчез в ночи вслед за своим товарищем.

3

Теперь они остались втроем. Скриппс, Мэнди и Диана. Кроме них, в закусочной сидел только коммивояжер. Он уже теперь их старый знакомый. Но в этот вечер его нервы были на пределе. Он сложил газету и направился к двери.

— Пока, — бросил он.

И вышел в ночь. Казалось, это единственное, что он мог сделать. И он так и сделал.

Теперь в закусочной остались только трое. Скриппс, Мэнди и Диана. Только эти трое. Мэнди говорила. Облокотилась о стойку и говорила. Скриппс не сводил глаза с Мэнди. Диана уже и не притворялась, что слушает. Она знала, что всему конец. Все кончено. Но она сделает еще одну попытку. Еще одну смелую попытку. Может, она все же удержит его. Может, все это просто наваждение. Она постаралась, чтобы голос у нее не дрожал и позвала:

— Скриппс, милый.

Но голос чуть дрожал. Она силилась овладеть им.

— Чего тебе? — резко спросил Скриппс. Ну вот, опять. Опять эта отрывистая речь.

— Скриппс, милый, ты еще не хочешь домой? — голос не подчинялся Диане. — Вот новый «Меркурий». — Она сменила лондонский «Меркурий» на американский — лишь бы угодить Скриппсу. — Только сегодня принесли. Единственное мое желание — чтобы ты уже начал собираться, Скриппс. В этом «Меркурии» есть дивная вещь. Идем же, Скриппс, ну пожалуйста, я еще никогда тебя ни о чем не просила. Идем домой, Скриппс! Ах, ну идем же, Скриппс!

Скриппс поднял на нее глаза. Сердце Дианы забилось сильней. Может, он все-таки пойдет. Может, она еще удержит его. Удержит его. Удержит.

— Ну идем же, Скриппс, милый, — кротко сказала Диана. — Тут есть прекрасная передовица Менкена о хиропрактиках.

Скриппс отвернулся.

— Ты не пойдешь, Скриппс? — умоляла Диана.

— Нет, — ответил Скриппс. — Начхать мне теперь на этого Менкена.

Диана понурилась.

— О-о, Скриппс, — простонала она. — О-о, Скриппс! Это конец. Вот она и получила ответ. Она-таки потеряла его. Потеряла его. Потеряла. Все кончено. Кончено. Труба. Она сидела и молча плакала. А Мэнди знай говорила.

Вдруг Диана выпрямилась. У нее еще была к нему последняя просьба. Еще одно, о чем она хотела попросить его. Одно-единственное. Возможно, он и откажет ей. Возможно, и не даст. Но она попросит.

— Скриппс, — сказала она.

— Ну что там еще? — раздраженно повернулся к ней Скриппс. Вероятно, подумал он, ему все еще жаль ее. Кто знает.

— Можно я возьму птичку, Скриппс? — голос Дианы осекся.

— Конечно, — ответил Скриппс. — Почему же нет?

Диана подхватила клетку. Птичка спала. Стоя на одной ножке, точно так же, как в ту ночь, когда они познакомились. На кого она тогда была похожа, эта птица? Ах, да. На старую скопу. На старую-престарую скопу из ее родного Озерного края. Диана крепко прижала клетку к груди.

— Спасибо, Скриппс, — сказала она. — Спасибо тебе за птичку. — голос ее опять осекся. — А теперь я пойду.

Тихонько, молча закуталась в шаль, прижала к груди клетку со спящей птичкой и последний номер «Меркурия», а потом, оглянувшись, бросив последний взгляд на того, кто еще недавно был ее Скриппсом, открыла дверь закусочной и вышла в ночь. Скриппс даже не заметил, что она ушла. Он был всецело поглощен тем, что говорит Мэнди. А Мэнди не умолкала.

— Та птица, которую она только что унесла... — сказала Мэнди.

— О, она забрала птичку? — спросил Скриппс. — Продолжайте, продолжайте.

— Вы когда-то все гадали, какой она породы.

— Ну да, — подтвердил Скриппс.

— Так вот, она напомнила мне об одной истории, случившейся с Госсом и маркизом Вьюком, — сказала Мэнди.

— Рассказывайте же, Мэнди, рассказывайте, — сгорал от нетерпения Скриппс.

— Один из моих приятелей, кажется, Форд, — я уже как-то вам о нем говорила — во время войны жил в замке маркиза. Там был расквартирован его полк, а маркиз, один из богатейших людей Англии, если не самый богатый, служил в полку Форда рядовым. Как-то вечером Форд сидел в библиотеке. Эта библиотека — совершеннейшая диковинка. Ее стены были выложены из золотых кирпичей, облицованных кафелем или чем-то в этом роде. Я уж и не помню точно.

— Я слушаю, — торопил Скриппс. — Это не имеет значения.

— Так или иначе, у стены в этой библиотеке стояло чучело фламинго под стеклянным колпаком.

— Они умеют украсить интерьер, эти англичане, — заметил Скриппс.

— Ваша жена была англичанка, правда? — спросила Мэнди.

— Из Озерного края, — ответил Скриппс. — Ну, а дальше, дальше что?

— Ну вот, как я и говорила, — продолжала Мэнди, — в тот вечер, пообедав в полку, Форд сидел в библиотеке. Как вдруг входит дворецкий и говорит: «Маркиз Вьюк шлет вам свое почтение и спрашивает, может ли он показать библиотеку приятелям, с которыми только что отобедал». Ему обычно позволяли обедать вне гарнизона, а иногда и ночевать в замке. «Разумеется», — говорит Форд, и на пороге появляется маркиз в форме рядового, а за ним сэр Эдмунд Госс и профессор... как же его, уже не помню... из Оксфорда. Госс остановился перед чучелом фламинго и спросил: «А что это у нас здесь, Вьюк?» «Это фламинго, сэр Эдмунд», — отвечал маркиз. «Я представлял себе фламинго совсем не таким», — сказал Госс. «Да, Госс. Зато именно таким представлял его себе господь бог», — заметил профессор... как там его... жаль, что я не запомнила фамилии...

— Не беспокойтесь, — сказал Скриппс.

Глаза у него блестели. Он весь так и подался вперед. В душе его словно клокотало что-то. Что-то такое, чего он не мог унять.

— Я люблю вас, Мэнди, — сказал он. — Я люблю вас. Вы моя женщина.

Эта штука внутри прямо всю душу ему отколотила. Не останавливается — и все тут.

— Вот и хорошо, — ответила Мэнди. — Я давно уже знаю, что вы мой мужчина. Хотите послушать еще одну историю? Раз уж мы заговорили о женщинах.

— Рассказывайте, — сказал Скриппс. — Никогда не останавливайтесь, Мэнди. Вы ведь теперь моя жена.

— Вот именно, — подтвердила Мэнди. — Эта история из тех времен, когда Кнут Гамсун был кондуктором трамвая в Чикаго.

— Рассказывайте, — сказал Скриппс. — Теперь вы моя жена, Мэнди.

Он повторял эту фразу про себя снова и снова. Моя жена. Моя жена. Вы моя жена. Она моя жена. Это моя жена. Моя жена. Но, непонятно почему, удовлетворения не испытывал. Где-то, когда-то должно быть что-то еще. Что-то другое. Моя жена. Теперь эти слова точно потеряли в весе. В воображении Скриппса, как он ни старался отогнать его, снова встало это чудовищное зрелище: голая индианка молча входит в закусочную. Индианка. Она не носит одежды, потому что одежда ей не нравится. Закаленная, исполненная презрения к зимней ночи. Чего только не принесет с собой весна! А Мэнди все говорит. Мэнди здесь, в закусочной, и говорит, не переставая. Рассказывает свои истории. Наступает поздний вечер. Мэнди все говорит. Теперь она его жена. А он ее муж. Да полно, ее ли он муж? Скриппс видит в воображении индианку. Индианку, которая так неожиданно появилась на пороге закусочной. Ту индианку, которую вышвырнули на снег. Мэнди говорит дальше. Делится литературными воспоминаниями. Доподлинные случаи. В каждом из них — зерно истины. «Но разве этого достаточно?» — думает Скриппс. Она его жена. Но надолго ли? Кто знает. Мэнди все говорит и говорит. Скриппс слушает. Но его мысли стремятся куда-то прочь. Стремятся прочь. Куда же они стремятся? Наружу в ночь. Наружу в ночь.