Арчибалд Кронин - Памятник крестоносцу Страница 13

По милости непоседы Честера они пришли слишком рано. Ламберт, дремавший в качалке у догоравшего камина, все еще пребывал в состоянии послеобеденного оцепенения и с трудом приподнял отяжелевшие веки, когда они вошли. Зато миссис Ламберт радушно приветствовала их. Она была высокая и стройная, немного старше, чем ожидал Стефен, с большими зелеными глазами, слегка заостренными чертами лица, рыжеватыми волосами и характерной для всех рыжих мелочно-белой кожей. На ней было нарядное платье из белой парчи, с красивым круглым вырезом у шеи и длинной широкой юбкой.

Между миссис Ламберт и Честером тотчас завязалась беседа, так что Стефен мог спокойно наблюдать за хозяйкой дома — она сидела возле лакированной ширмы в изящной позе, изогнув длинную шею; заметив его пристальный взгляд, она посмотрела на него с лукавой усмешкой.

— Надеюсь, вы одобряете мое платье?

Всем своим тоном она вызывала его на комплимент, и он сказал:

— Я уверен, что Уистлер с удовольствием написал бы вас в нем.

— Как это мило с вашей стороны. — И она доверительно добавила: — Я его сама сшила.

Вскоре она вышла и почти тотчас вернулась, неся на серебряном подносе несколько чашечек, гору тончайших сэндвичей с кресс-салатом и птифуры. Когда она стала разливать чан, Ламберт зевнул и потянулся.

— Чай! — воскликнул он. — Не могу жить без чая. Да здравствует бодрящий чай! Налей мне покрепче, Элиза. — Взяв из ее рук чашку и небрежно покачивая ею, он добавил: — Возможно, даже этот чай прибыл с твоих обширных плантаций на Цейлоне, Гарри. Разве это не вдохновляет тебя поскорее отведать его? Ты уж не скрывай от нас, если он придется тебе по вкусу. — Он взглянул на Стефена. — Ну-с, что же вы поделываете в этом гнусном городе, мсье аббат?

Стефен вспыхнул. Он понял, что Честер рассказывал здесь о нем.

— Должно быть, вам кажется это странным: будущий священник — и вдруг изучает живопись. — И он вкратце пояснил, каким образом попал в Париж.

После его слов на какое-то время наступило молчание, затем Ламберт с обычной своей иронией воскликнул:

— Браво, аббат! Теперь вы во всем покаялись, и мы безоговорочно отпускаем вам ваши грехи.

А Элиза, слегка наклонившись к нему, прожурчала с подкупающей улыбкой:

— Вас, видно, очень тянуло к живописи. Выпейте еще чаю.

Поднявшись, чтобы передать ей чашку, Стефен заметил на стене три шелковых веера, разрисованных в японской манере. Он остановился, пораженный изяществом исполнения.

— Что за прелестные вещицы! Чья это работа?

Ламберт приподнял брови. Затем закурил сигарету и только тогда намеренно небрежным тоном ответил:

— Собственно говоря, дорогой аббат, моя. Если вам не скучно смотреть на такие вещи, я могу показать вам еще кое-что.

Он поставил чашку на стол и принес из маленького коридорчика несколько полотен, которые с усталым видом устанавливал одно за другим на высокий стул у окна так, чтобы на них падало побольше света.

Почти все картины были маленькие и незначительные по теме — ветка цветущей вишни в синей вазе; две плакучие ивы склонились над заросшим прудом; мальчуган в соломенной шляпе сидит на дереве у реки, — но в каждой была своеобразная декоративность, придававшая известную прелесть рисунку. И благодаря этому безжизненная картина приобретала особое, изысканное очарование.

Когда осмотр полотен подошел к концу — а их было пять, — Стефен повернулся к Ламберту.

— Я и не думал, что вы можете так писать… Это восхитительно.

Ламберт с безразличным видом пожал плечами, хотя его явно порадовала похвала, тогда как жена его, перегнувшись к Стефену, горячо пожала ему руку.

— Фил настоящий гений. Он и портреты пишет. — Она надолго остановила на Стефене взгляд своих зеленых блестящих глаз. — Если у вас найдется покупатель… учтите, что все дела веду я.

Тут раздался звонок у входной двери, и один за другим стали прибывать гости. Все они были словно специально подобраны для этого дома, где царила атмосфера утонченной богемы: молодой человек в белых носках с рукописью под мышкой; еще один мужчина, не такой молодой, зато с квадратными плечами и необычайно холеной внешностью — из американского посольства; натурщица по имени Нина, которую Стефен частенько видел у мадам Шобер; дородный пожилой француз с моноклем, который с умилительной галантностью приложился к ручке Элизы и на которого, как на возможного покупателя, она обратила всю свою тонкую лесть. Принесли свежий чай, Ламберт принялся разливать виски, гул голосов стал громче, и вскоре Стефен, считая, что первый визит никогда не следует затягивать, встал, чтобы откланяться. И Филип и его жена усиленно приглашали его заходить почаще. Миссис Ламберт даже оторвалась от разговора с кем-то из гостей и проводила его до двери.

— Поедемте с нами в воскресенье кататься на лодке. Мы хотим устроить пикник в Шанпросси. — Она помедлила и, сделав удивленные глаза, словно одаряя своего слушателя величайшей похвалой, сказала: — А знаете, вы очень понравились Филипу.

Итак, в воскресенье, а затем и в последующие дни Стефен ездил с Ламбертами — иногда один, а иногда с Честером или с кем-либо еще из их друзей — в прелестные места между Шатильоном и Мелэном, где Сена образует такие красивые излучины. Они садились у Нового моста на пароходик, доезжали до Аблона, а там брали напрокат лодку и лениво плыли против течения медлительной зеленой реки, мирно извивавшейся меж берегов, где рос знаменитый Сенарский лес, затем высаживались у какого-нибудь прибрежного ресторанчика и завтракали под открытым небом за простым дощатым столом.

Погода была великолепная, деревья стояли во всей своей зрелой красе, мальва и подсолнечники были в полном цвету. Сверкающее солнце и легкий, ласковый ветерок, свежий воздух, приятная компания, ошеломляющая новизна всего, что он видел и слышал, — пронзительный свисток на барже, цвет блузы рабочего, поза, в какой стоит жена шлюзового сторожа, отчетливо вырисовываясь на фоне неба, — все это, а главное — сознание, что он наконец-то «нашел себя» в искусстве, рождало у Стефена дрожь восторга, действовало на него, как дурман. Ламберт, если не считать кратких периодов мрачной меланхолии, был совершенно очарователен, он с блеском вышучивал их всех по очереди, тут отпустит остроту, там — эпиграмму, а то примется читать наизусть длинные отрывки из Верлена и бодлеровских «Цветов зла».

— «Священнее, чем Инд, — тихо декламировал он, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, опустив длинные пальцы в холодную воду; узкая грудь его вздымалась, прядь волос упала на влажный лоб. — О, эти лилии… вы — словно алебастровые чаши… прозрачно-розовые… и холодные… холодные, как груди речной нимфы…» — И так далее.

Впрочем, его прельщали не только красоты природы — всякий раз, как женщина, прислуживавшая им в ресторане, была более или менее недурна собой, он принимался неистово кокетничать с нею, не обращая внимания на раздраженные взгляды жены.

Сначала Стефен возил с собой альбом — ему хотелось зарисовать все, что он видел, но Ламберт своей иронической улыбкой убил в нем всякую охоту это делать.

— Вы должны накапливать впечатления вот тут, дорогой аббат. — И он легонько постучал себя по лбу. — Через некоторое время… когда вы будете один… все это снова всплывет перед вами.

Как-то раз, в воскресенье вечером, после на редкость приятно проведенного дня, Стефен простился с Ламбертами и двумя другими участниками прогулки на пароходике и, высадившись на Сен-Бернарской набережной, отправился к себе в гостиницу. Солнце, закатившееся сейчас за купол Трокадеро, весь день сияло на небосводе. Сраженные дневной жарой, они искупались немного ниже запруды у Эрмитажа, отлично позавтракали холодной форелью и паштетом, подкрепились благородным шамбертеном, а затем поспали на теплой траве под буками Сенарского леса.

До чего же хорошо чувствовал себя Стефен! Кожу слегка пощипывает от загара, легкие полны свежего деревенского воздуха, каждая жилка трепещет после холодной речной воды… Он был поистине на верху блаженства!

Внезапно, когда он пересекал улицу Бьевр, из узенькой входной двери как раз перед ним вышел человек. На нем были грубые башмаки, перепачканные парусиновые штаны и заплатанная синяя блуза грузчика. Вокруг шеи небрежно повязан красный платок. Он походил на труженика, направляющегося домой после утомительного рабочего дня, однако что-то в нем — эта манера идти, распрямив плечи, горделиво вскинув голову, — заставило Стефена вздрогнуть. Он бросился за незнакомцем.

— Глин!

Ричард Глин обернулся — лицо его было сурово и хмуро, однако, когда он всмотрелся в приближавшегося к нему человека, морщины на его лбу разгладились.

— Никак это ты, Десмонд… Значит, все-таки приехал!