Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник) Страница 13

– Вот видите… он ушел с площадки… и сразу надевает свитер… чтобы не простудиться. Во время игры им становится жарко… там, у калитки… и у них есть эти свитера. Некоторые красные… другие синие… или еще какого-нибудь другого цвета. При отбивании мяча… на них специальные щитки… для защиты от удара. Ведь мяч летит очень быстро… и может нанести серьезную травму. Такой спорт… великая вещь… для юных англичан. Знаете… есть поговорка… что Ватерлоо…

– Покорнейше прошу милорда спикера поставить на голосование вопрос о прекращении комментария, – сказала мне Амелия. – Громкое одобрение и утвердительные выкрики на министерских скамьях и на скамьях оппозиции. Я рада, – продолжила она, – что вы не всегда все объясняете.

– Да, это мило с моей стороны, – признался я, – и не следует это списывать на невежество. И разрешите мне, как горячему поклоннику команды Кента, сказать «ты зол, но люди злей», – добавил я, видя, как вывели из игры моего любимого отбивающего.

– Хороший был мяч.

– Да он и ребенку под силу, – посетовал я. – А этот старикан позади нас мог и проглотить его ненароком – и не заметить. Но куда там, мячик мимо пролетел невозвратимо; я за ним – его уж нет…[52]

– Бедненький мой! Какие нехорошие люди – мячик отобрали! Немедленно следует проверить площадку.

По окончании иннинга мы вышли на площадку и остановились у калитки, решая, с какой стороны поставить Амелию. Она хотела в северо-восточном углу – там ветер в помощь. Но калитка здесь полуразрушена, так что Амелии лучше встать напротив – у павильона, тогда у нее будет фора на подаче. К тому же от той калитки мячу трудно вылететь за пределы площадки.

– Кстати, я неплохо играю, – сказала она.

– Я как-то раз сделал семь пробежек, – вставил я. – Не подумайте, что я хвастаюсь, но факт есть факт.

– Я вообще-то боулер.

– У меня тоже подачи хорошие. А скорость такая, что по сравнению со мной Джеймс Кинг[53] – ужасный тихоход. И Кутц[54] – черепаха.

– Давайте соберем команду и переедем в Америку, – предложила Амелия.

– Идет! Я приглашу Чарлза Фрая[55]. Будем играть против Бо-о-стона.

– Вы думаете, что Бостон – единственный город в Америке?

– Нет, что вы, – сказал я. – Еще есть Ну-у-Йорк. И против них сыграем, если будете хорошо себя вести.

– Раз уж вы надо мной насмехаетесь, то на подачу вам не стать.

– Простите, – взмолился я. – Под простой, но честной личиной и гадкими манерами я прячу доброе сердце. Так что даруйте мне прощение и позвольте начать игру.

– Очень хорошо. Кстати, не забудьте написать об этом в «Дейли мейл».

На том и порешили, и я тотчас же сел выполнять обещание. Вот какая в тот же вечер вышла телеграмма:

«Отправлено со стадиона «Лордс». Погода великолепная. Мы с Амелией играли замечательно. Весь день для меня существовала только одна девушка. Только одна – достойная упоминания. Она просто очаровательна. Потом она пила со мной чай. Хорошая должна быть партия. Но кто же знает…»

Глава XX

Рано утром

В десять часов утра я сидел на берегу пруда в моем загородном поместье. (Конечно, десять утра – это не рано утром.) Над водой висела легкая дымка, предвещая жаркий день, и я без сожаления размышлял о нелегкой судьбе миллионов спешащих на службу людей.

Есть что-то обворожительно порочное в попусту проведенном утре. Утро, как утверждается, предназначено для работы. День – если средства позволяют – для отдыха, но скорее всего – для работы. Вечер – вероятно, для развлечений и выхода в свет, но почти наверняка – тоже для работы, если, конечно, хочешь стать лорд-мэром. Но в любом случае – в любом! – для работы именно утро.

Теоретически утро – самое занятое для меня время. Примерно в девять завтрак, потом часа четыре плотной работы вплоть до обеда. Сколько раз я представлял себе эту картину! Для моего богатого воображения это не составляет труда. Но… понимаете, «Лордс» совсем недалеко, Джессоп[56] еще не выбит из игры, и… и…

Оказавшись там, ощущаешь кипение жизни. Чертовски увлекательно и рискованно: кажется, ты на все способен! Тебе доступны все радости бытия – и преступления, и приключения. Сбегаешь на флот, и тебе море по колено, а главное – морская болезнь не страшна; грабишь сейф своего доброго хозяина (это на самом деле случается раньше) и, наконец, после целой череды отчаянных авантюр приходишь к совсем не романтическому финалу, запечатленному Хогартом[57] на гравюре «Воздаяние жестокости».

Но оно того стоило! Стоило, черт побери!

В это утро (впрочем, как и во многие другие) я решил отдохнуть, но в «Лордс» не поеду. Во-первых, я там был вчера, а во-вторых, там не будет Амелии. Конечно, здесь ее тоже нет, но там ее точно не будет. Здесь она была всего несколько дней назад…

А я ведь экономлю деньги. Будь я дома, мне тотчас понадобилось бы купить коробку перьев или промокательной бумаги. Или я бы сидел и писал рассказы, которые потом нужно было бы отдавать машинисткам…

На другом берегу пруда я заметил Амелию. Если бы на нее напал дикий буйвол, я бросился бы в воду и поплыл на помощь. Почему здесь нет диких буйволов? Посему мне пришлось избрать весьма прозаичный (но вполне сухой) путь – в обход.

Она меня не заметила. Я присел на противоположный край скамейки, но и тогда она меня не увидела.

– Прекрасное утро, – сказал я. – Разве вам не следует быть дома и заниматься шитьем? Или чем там занимаются молодые леди по утрам?

При звуке моего голоса Амелия вздрогнула, но не обернулась.

– Ах, доброе утро, – лишь обронила она.

– Почему вы не обернетесь, чтобы убедиться, что это я? А вдруг это кто-нибудь другой?

Амелия улыбнулась, не отрывая взгляда от воды.

– Маркус Стоун[58], картина «В ожидании корабля». Смотрите, как играют блики. Или это бригантина?

Оказалось, это одна из уток, которыми славится парк Сент-Джеймс.

– Вообще-то я не тот, за кого вы меня приняли. Он дома, усердно трудится. Какой молодец!

Амелия оглянулась.

– Я хотела поговорить с вами, Тедди, – сказала она.

– Очень мило с вашей стороны навестить меня здесь.

– Да, я была уверена, что застану вас дома. А теперь давайте серьезно.

– Серьезно? – в отчаянии вскричал я. – Вы все испорите!

– Да, серьезно.

Впрочем, этому будет посвящена отдельная глава.

Глава XXI,

в которой выясняется, что у парка Сент-Джеймс есть свои преимущества

– Так вот, – начала она, – я сейчас буду говорить с вами, как отец, мать и дядя в одном лице.

– Хорошо. Внимаю вам, как сын и племянник.

– Серьезнее, Тедди, прошу вас. Что вы делаете?

– Я не делаю. Я есть.

– Тогда что вы есть?

– Подающий надежды сочинитель. Ранняя пташка.

– Скорее поздняя. Вы ведь пишете в журналах, не так ли?

– По-моему, вы ошибаетесь. Я пишу в блокнотах. Затем вырываю листки и отсылаю машинистке, чтобы она их напечатала. После этого машинописная копия с вежливой сопроводительной запиской отправляется в редакцию журнала. В записке сказано: «С уважением, такой-то». Вскоре машинописная копия возвращается в сопровождении ответной записки, в которой непрозрачно намекают, что для них честь со мной познакомиться.

– Но ведь некоторые ваши произведения опубликованы?

– Разумеется. Прошлой зимой приняли один рассказ.

– И кроме сочинительства, вы ничем больше не занимаетесь?

– Отчего же, занимаюсь. В одной вечерней газете я назывался «Наш военный эксперт» – пописывал про эшелоны.

– Я считаю, Тедди, что вы недостаточно усердно трудитесь. Вот, к примеру, сейчас утро – почему вы ничего не пишете?

– Обязанности гостеприимного хозяина… – начал я.

– Тедди, я серьезно.

– Понимаете, «Панч» вышел вчера вечером, так что сегодня делать нечего. А главный редактор «Таймс» дал мне отгул.

– Конечно, если вы собираетесь все переводить в шутку…

– Я не шучу. Я полон горечи и сарказма.

Амелия фыркнула.

– Я истощен, – сказал я. – Я вычерпал чашу до самого осадка на дне. Я…

– Прекрасный вид, не правда ли? – перебила меня Амелия.

– Я говорю с вами совершенно серьезно, – не сдавался я. – Не подумайте…

– О, давайте не будем об этом, – светским тоном заметила Амелия. – Я тут совершенно ни при чем. Интересно, который час?

– Но позвольте, ведь если…

– Не продолжайте, прошу вас! Я уверена, что вы работаете очень много. Так который, вы сказали, час?

Не отрывая от нее взгляда, я достал часы.

– Не сердитесь на меня, – попросил я.

– Сердиться? Дорогой мой, за что мне на вас сердиться?

– Не за что. Абсолютно не за что.

– Я рада, что вы так считаете.

– А вы?

– Я не хочу больше обсуждать этот вопрос.

Я наблюдал за ней краем глаза: она смотрела прямо перед собой и была очень рассержена. Мы еще немного посозерцали водную гладь. И наконец…