Всеволод Иванов - Возвращение Будды Страница 13

Так встретил весну профессор Сафонов.

День и ночь, особенно сильно к утру, дует в Семипалатинск ветер и несет желтый песок. Выдувает из степи целые камни, похожие на дома. Иртыш бережет тополя, иначе задул бы песчаный ветер, как свечу, и воды, и травы, и даже небо. Небо отражается в Иртыше и только этим живет.

Профессор Сафонов в комендантской на станции Семипалатинск. На борту тужурки коменданта красный бант, а лицо серое и прямое. Комендант привык писать на бумажках с утла на угол, и пальцы держат перо тоже как-то углом. Читает профессорские накладные, мандаты, литеры и прочее. Читает долго – точно наступает сапогом на каждую букву. Часы в комендантской хрипят со скуки. Скучно смотрит на профессора, точно читает «свод законов». К тому же профессор плохо переплетен: ему стыдно за свой костюм.

– Садитесь, товарищ… – Комендант долго, точно фамилия рассыпана в мандатах, ищет. – Товарищ Сафонов. Обождите… – Он опять ищет. – Товарищ Сафонов.

Наконец складывает мандаты, перегибает их, словно ему еще раз хочется прочесть. Всовывает рукав в рукав и смотрит.

– Приехали, значит?

– Я имею просьбу к вам, товарищ комендант.

Мозги у коменданта словно занесены песком, он крутит яростно головой, продирает с усилием, будто в первый раз, глаза.

– Какую просьбу? – спрашивает он подозрительно. Глаза его щурятся, закрывают щеки, лоб… – Какую просьбу, товарищ?

– Статую Будды, которую поручено сопровождать мне, выгрузили из теплушки, и она безо всякого присмотра лежит на дворе. Боюсь, как бы не нанесли повреждений, так как статуя имеет ценность не только археологическую или религиозную, но и высокохудожественую и общественную. Совнарком, поручая мне…

Комендант с сожалением распускает рукава, щупает грудь и носом дует в усы, словно хочет их сдуть:

– Та-ак. Выгрузили, и хорошо. Что же, год ей в теплушке лежать? Дорого сейчас в Питере все. Хлеб-то почем?

– Я прошу вас, товарищ комендант…

Тогда комендант подымается, поворачивает стул медленно и тяжело, словно это корова. Щупает сиденье и протяжно, как канат, тянет в соседнюю комнату:

– Сергей Николаич… А?…

И так же протяжно, толсто катится, как бревно, из другой комнаты:

– Но-о-о…

– Да идите же!

Наконец появляется из другой комнаты низенький человек с неимоверно длинными черными усами. И бас у него нарочно для таких усов. Они читают мандаты вместе, и вдруг Сергей Николаевич густо и широко, точно смазывая дегтем, хохочет:

– Бу-у-уд-ду! Бога… Черти!… Перуна на-ам!… Хо-хо-хо!…

Комендант смотрит ему в рот, долго дожидается и внезапно пускается хохотать. Они катаются по столу, стулья падают. Сбегаются барышни, смотрят и вдруг с визгом, щипая в восторге друг друга, прыгая, мелко, бисерно, с продергом, хохочут. В спину барышням толкаются сонные солдаты, коридор дрожит в хохоте. На перроне, облокотясь о лесенку, мрет в смехе какая-то ветхая старушка…

Но тут комендант, хлопая рукой по кобуре револьвера, кричит в толпу:

– Убирайтесь!… Работать мешаете!…

Он вытирает с усов слезы и тревожно спрашивает у Сергея Николаевича:

– А подписи правильные?…

– Как будто правильные.

– А надо бы узнать, верно ли правильные.

– А как их узнаешь, что они правильные?

– Сверить надо.

– У нас заверенных петроградских подписей нету. И комендант долго, точно ведро с водой из колодца, тянет новую мысль.

– А раз нету заверенных питерских подписей, значит, поддельно… если бы правильные подписи…

Профессору хочется плюнуть, крикнуть или еще что-нибудь.

– Разрешите заметить, товарищ комендант, я с этими подписями приехал из Петрограда.

– То из Петрограда… а у нас тут власть на местах. Из Семипалатинска-то вы бы не доехали. Вот кабы правильные подписи…

Басом, как кирпич, брошенный в пустое здание, вздыхает Сергей Николаевич:

– Правильная подпись, значит, дело правильно, вот, по-моему.

Комендант садится на стул и опять соединяет рукава. Вновь тянется ведро, плещется на губах слюна:

– Разве в центре по телеграфу подписи заверенные запросить?

Он опять разъединяет, как вагоны, рукава и думает вслух:

– Чудно. Зачем они нам Будду прислали?… Да мы бы им тут из любого колокола десять свежих Будд отлили. Чудно!

– Чудно! – басом прет Сергей Николаевич.

– Посмотреть, что ли, Сергей Николаевич?

– Посмотрим!

Трое идут на товарный двор. Позади догоняет их барышня с бумажкой на подпись. Она тычет в несущийся песок бумажкой – сушит чернила. Комендант плавно, точно танцуя, опускает ногу на бурхан. Сергей Николаевич шевелит свой палец по сломанной короне: «Изъянец». Комендант опять спаивает свои рукава.

– Пальцы-то золотые…

– Позолоченные.

– То-то, я и то думаю, – как из Петрограда золотые пальцы выпустят.

Он кивает головой:

– А ведь безвредный. Пущай лежит.

Профессор кладет мандаты в карман.

– Я его увезу!

– Ну, и везите. Вам, собственно, от нас чего надо?

– Караул поставить!

– Караул?

Комендант смотрит на Сергея Николаевича. Тот где-то внутри ворочает:

– Караул можно.

Комендант быстро, точно шея у него отрывается, кивает:

– Можно. Поставить ему Савоську – тот спать любит, пущай спит…

Савоська коротконог и ходит так медленно, точно ноги у него уперты в пол, и ресницы курчавые. Шинель он несет на штыке, стелет ее подле статуи, и у него внезапно появляются ноги. Он закуривает, стучит пальцем в бок Будды.

– Медный, – мычит он с уважением. – А ты, дяденька, сказки не знаешь? – спрашивает он профессора. И пока Виталий Витальевич отвечает ему, он засыпает.

Профессор Сафонов глотает пыль: у нее странный вкус, отдающий холодом в висках. Снега стаивают, но шапки у всех встречных надвинуты глубже, чем зимой. Не от пыли ли они защищают виски?

За вокзалом профессор зацепляет у забора шинель: он хочет снять с гвоздя. Но это не гвоздь, человеческий палец, а за пальцем человек в бешмете, похожем на гнилой забор. Бешмет хватает профессора за карман и кругло, раскатисто, как горсть брошенных монет, говорит:

– Бириги диньги… мащеньник на мащеньнике… ты чэго привэз?

Профессору трудно двинуться, притом человек держит его за хлястик.

– Укажите, пожалуйста, где здесь Совет?

– Совит? Здесь много Совитов… Есть Совит – дома имит, мой дом тоже этот Совит имит. Есть Совит в тюрьму садит, Билимжан пятый месяц сидит… Торговать Совит нету, все даром дает…

– Мне исполком Совета.

– Там народу много, чиго бояться, давай провиду.

Татарин идет вразвалку, дорогой жалуется и выспрашивает, какие товары пропускают на дороге. В прихожей Совета он остается ждать. Окончив дела, профессор пойдет к нему пить чай и спать. Татарин тычет профессора в холку, чмокает: «Такая же мягкая у меня постель». Чем же заплатит профессор? Тогда татарин тычет его в голову:

– Проси, в Совитэ всим дают… руками больше махай. Ой-пурмай, какой дела чаман…

Секретарь исполкома мандат читает быстро. Секретарь длинный и круглый, плечи у него почти вровень с головой, над столом он как суконный сверток.

– Вам нужно было двигаться к Иркутску.

– Мы не хотели мешать движению армии. Я проеду из Семипалатинска на Лепсинск, через озеро Чулак-Перек, и оттуда по пикетам на Сергиополь и дальше по станицам к границе…

– Но ведь это же целая экспедиция… И Будда, при чем тут Будда? А где ваши товарищи?

– Они вступили в армию.

– Еще лучше! Вы один?

Они идут в кабинет председателя. Секретарь с насмешкой тычет в мандат:

– Будда приехал! Лошадей просит!

Председатель свирепо пучит глаза. Он неимоверно добр, и ему поэтому все время приходится кричать.

– Пошлите его к коровьей матери!… У нас здесь агитаторов возить приходится на верблюдах, а ему – лошадей. Вы его ко мне, ко мне… я разделаю!

Секретарь опять превращается в суконный сверток.

– Если хотите, я ваш вопрос выдвину на заседании пленума Совета… оставьте мандаты и зайдите в середине недели. Вы карточку в столовую имеете? Как командированный обратитесь в губпродком к товарищу Никитину.

Профессор берет обратно мандаты.

– Тогда разрешите мне на вольных?

– Пожалуйста, товарищ, – только предупреждаю…

Секретарь пишет пропуск: «Профессору Сафонову ак сопроводителю статуи Будды до пределов Семипалатинской губернии».

Татарин Хизрет-Нагим-бей ждет его у входа.

– Получил?

Профессору нужно в губпродкоме получить карточку. Затем его Хизрет-Нагим-бей будет кормить и возьмет совсем дешево. Через месяц будет курмыш. Магометанин ли он? Солай, – какой же татарин бывает христианином, а про монголов он не слышал – они вместе с киргизами укочевали в степь. Идет ли с ним человек в шинели? Идет? Очень хорошо. Солай.

Профессор послушно шагает за татарином. Сутулая спина вся в полосах – маслянистых и глубоких, точно татарину в спину вшиты куски грязного сала. Призрачен песчаный город: его таким и представлял профессор Сафонов. Желтые пески несутся сонными струями, они необычайно горячи, и профессору приятно думать, что всего неделю назад он видел сосны в снегу и белки гор. Всю неделю неслась теплушка через сугробы. В песочных струях сонны люди, и так же, как во сне, сразу забывает профессор виденные лица. Татарин часто оборачивается, он чем-то много доволен, и каждый раз профессор видит новое лицо. Так и должно быть: у порога иной культуры, опьяненные сном, бродят иные, чужие этой культуре люди. Они сонны, неподвижны и трудно, как камень воду, усваивают мысли. Они сонны, неподвижно устремлены вперед, в пустыню. Только имея бодрость и ясный ум, ощущая напрягающиеся мускулы – от напряжения их профессор испытывает удовольствие, – можно творить. Его творчество близко пустыне, – и потому он такой ясный и простой. Он весело смотрит в лицо татарину, и тот кивает головой: «Хорошо».